— Мне кажется все это очень подозрительным, — сказал Ортега.
— Да, очень, — согласился с ним Гамильтон.
— Конечно, может быть, в вашем городе нет ворья... Тогда это совсем другое дело...
Оба мужчины усмехнулись.
— Тебе не хотелось бы узнать, Льюис, где все это произойдет? — спросил Ортега.
— Это может быть довольно интересно.
— Только, пожалуйста, без неприятностей для ребят из Майами, — попросил Ортега. — Я там живу.
— Понятно.
— Если б ты решил проблему только с китайцами, было бы лучше всего.
— Да, я понимаю.
— Ну, и конечно, если немножко перепадет на мою долю...
Голос Ортеги дрогнул.
— Как ты считаешь, сколько должно перепасть на твою долю, Карлос? — спросил Гамильтон, думая про себя: "Ты — паршивый ублюдок, я для тебя человека убил. Просто в подарок, мать твою так!"
— Я думаю, процентов десять, — сказал Ортега. — За адрес, где произойдет обмен основной части.
— Договорились, — улыбнулся Гамильтон.
— Десять килограммов, правильно?
— Нет, Карлос, это больше, чем десять процентов.
— Как больше? Десять процентов от ста килограммов — это десять килограммов.
— Ты сказал, что пять килограммов будут где-то в другом месте.
— Да, но моя цена — десять килограммов, Льюис.
— Ладно.
— Мы договорились?
— Я же сказал, ладно.
— Ты продаешь.
— Нет, это ты покупаешь.
— Конечно, — согласился Ортега.
— Адрес, — сказал Гамильтон.
Ортега продиктовал адрес.
Это было в декабре.
За две недели до Рождества. Десятого числа, а может, одиннадцатого, примерно так.
Ортега сказал ему, что груз должен прибыть во Флориду 21-го января, а во Флориде как минимум восемь миллионов каналов, по которым снуют частные лодки. Очень многие из этих лодок — типа «Сигарета» — скоростные, с мощными моторами, вроде «Эскалибура», или «Донзи», или «Уелкрафт-Скараба», которые легко обгонят почти любое судно береговой охраны. Сгонять к судну, лежащему в дрейфе за пределами трехмильной прибрежной зоны территориальных вод, и тут же обратно к собственному маленькому причалу у собственного маленького домика. Делать это при ярком солнечном свете гораздо безопаснее, чем ночью, когда береговая охрана отлавливает придурков. А днем ты просто курортник, вышедший на лодке в море позагорать. Вполне возможно, что на мили и мили от тебя нет больше никого. Спокойно подходишь к судну, становишься в его тень и не торопясь загружаешь себе на борт хоть семь тоннкокаина. Никто тебя не увидит, а потому и слова не скажет. Береговая охрана? Дятел ты, парень. Чтобы остановить поток наркотиков, идущий морем во Флориду, потребуется как минимум десять тысяч эсминцев ВМС США, да и то может не хватить.
На север груз будет доставлен автомобилем.
Едешь себе по федеральной автомагистрали с наркотиком в багажнике. Установленную скорость не превышаешь. На переднем сиденье рядом с тобой телка. Обычная семейная пара в отпуске. Оба — белые, настоящие WASP — американцы англосаксонского происхождения протестантского вероисповедания. Не черные, не испанцы. Ничего такого, что могло бы заставить блюстителей порядка хоть на миллиметр подозрительно приподнять бровь. Потом встречаешься с этими людьми в заранее обусловленном месте, обычно квартире, снятой на год для этих самых целей, платишь им денежки и уходишь с товаром. Вот из-за такой крупной партии товара и нанял Гамильтон Герреру.
Чего Геррера, конечно, не знал.
Хотя, оглядываясь назад, вполне можно предположить, что знал.
— Я все еще не понимаю, почему ты доверил этому долбаному латиносу пятьдесят долларов, — сказал Исаак.
Язык, которым пользовались гангстеры, был почерпнут из художественной литературы.
Забавно, как иногда жизнь имитирует искусство.
Наверняка ни один из бандитов в жизни не прочел и книжки, и уж наверняка они даже не слышали о книге Ричарда Кондона «Честь семьи Прицци». Если бы не фильм по ней. Картина им понравилась. В ней киллеры были представлены в комичном свете. А настоящие гангстеры введены в выдуманный Кондоном мир, где они вместо тысяч говорили — единицы. Когда речь шла о деньгах. Если мошенники Кондона хотели сказать пять тысяч долларов, они говорили пять долларов. Это было очень смешно. Еще жаргон преступников обогатился такими выражениями, как «никелевый» пакет героина вместо «пятидолларового». Тогда героин был в моде, уступив потом первенство кокаину, а далее — крэку, производному от кокаина. Пятидолларовый флакон стал никелевым. Пять тысяч долларов — именно такую сумму Льюис Рэндольф Гамильтон доверил Хосе Доминго Геррере 27-го декабря прошлого года. — Почему? — спросил Исаак.
Он знал, что навлекает на себя тем самым неприятности.
Сегодня утром Гамильтон был зол.
Зол оттого, что Геррера удрал с его пятьюдесятью долларами. Зол оттого, что Эндрю Филдс, которого снова послали разобраться с испашкой, не смог его найти. Зол оттого, что он сам, Льюис Рэндольф Гамильтон, не справился с этим блондинистым легавым. Зол оттого, что легавый хорошо рассмотрел его. Зол оттого, что эти неприятности все вместе были похожи на клизму с кипятком, которую засунули ему в задницу. А уж Исаак должен бы знать, что не стоит лезть к нему с вопросами о Геррере в такой момент. Но дело в том, что Исаак тоже был зол — десять дней назад Гамильтон присвоил себе обеих немецких шлюх.
Он и Гамильтон во многом были похожи на семейную пару. Каждый из них знал, на какую кнопку нажать, чтобы получить от партнера ту или иную реакцию. Каждый из них знал, какими словами можно больнее всего ранить другого. Но в отличие от большинства супружеских пар они сражались нечестно. Брак обречен, если один из партнеров — или оба — не соблюдает правил игры. А Гамильтон за всю свою жизнь ни разу не играл по правилам. Впрочем, как и Исаак. И уж тем более они не собирались начинать это делать сейчас. Но данное обстоятельство не угрожало их отношениям. В действительности они даже уважали сие качество друг в друге. Ведь оба они были убийцами. Убийцы не играют честно.
— Не нашей крови выбрал ты человека, — сказал Исаак с наигранным возмущением, качая головой.
— В тебе тоже испанская кровь, — сказал Гамильтон.
— Из Вест-Индии, но не испанская.
— Испанской шлюхи, — сказал Гамильтон.
— Может, китайской, — парировал Исаак, — но только не испанской.
— Из глубины веков, — продолжал Гамильтон, — еще с тех времен, когда Христофор Колумб приезжал сюда на экскурсию.
— Ну это уж слишком давно, а, приятель? — отшутился Исаак.
— Еще до англичан.
— Боже мой, испанская шлюха! — сказал Исаак. Он лихорадочно подыскивал ответ. Это не было поединком без правил. И даже не было поединком. Гамильтон просто пытался выкрутиться из смешной ситуации, не прикладывая слишком больших усилий. А у Исаака сегодня было право бить ниже пояса. Он настаивал на том, чтобы Гамильтон его просветил насчет того, почему все-таки доверил испашке пятьдесят штук.
— Я думал, ты знаешь, что испанцам доверять нельзя, — сказал Исаак.
Конечно, Гамильтон мог просто приказать ему заткнуться.
— Народ, который писает на стены, — ухмыльнулся Исаак.
— Чувак, ты просто не врубаешься, — хмыкнул Гамильтон.
— Это вопрос воспитания, — сказал Исаак. — Писать на стены. А еще они к женщинам на улицах пристают. Да ты сам приглядись.
— Ты пойди приглядись к дырке в моей заднице, — ответил Гамильтон.
— Может, я увижу там дюжину роз? — спросил Исаак.
Оба мужчины засмеялись.
— С открыткой, — добавил Исаак.
Они снова рассмеялись.
Это была шутка гомосексуалистов. Ни один их них не был голубым, но они часто шутили таким образом, пользуясь любимыми приколами педиков. Среди нормальных мужиков это распространено, Гарольд. Так часто бывает.
— Довериться испашке, — Исаак снова затряс головой, — верительные грамоты которого...
— Его проверяли, — сказал Гамильтон.
— Но не я.
— Его проверяли, — повторил Гамильтон, выделив последнее слово.
— Ну, если так, то он не был...
— Тщательно, — уточнил Гамильтон и посмотрел на Исаака.
Исаак не уступал.
— Если бы я проверил этого парня, — начал он.
— Ты в это время был в Балтиморе... — ответил Гамильтон.
— Дело могло подождать моего возвращения.
— ...навещал свою мамочку, — уточнил Гамильтон.
— Не было такой срочности...
— Помчался к мамочке на Рождество.
Сейчас он перешел в атаку, пытаясь подколоть Исаака. Исааку не нравилось, когда о нем думали как о маменькином сыночке. Но он на самом деле часто ездил навещать свою мать в Балтимор.
— Отправился покушать мамочкиного пудинга, — сказал Гамильтон.
