Ознакомительная версия.
– Ермилову, креадира моего, теперь затравят, – прервал неловкое молчание Легейдо.
– Креативный директор? – переспросил Турецкий. – Она сама виновата. Выдумала версию и заставила других в нее поверить.
Легейдо задумчиво прикоснулся к фигурке принцессы в пышном платье с грустным лицом. Принцесса закачалась на нитках.
– Нет… это я Ермиловой жизнь сломал.
Дело Кирилла Легейдо. Леня и предсмертная записка
Каждый, кто посетил бы агентство «Гаррисон Райт» в эти судьбоносные дни, подумал бы, что рекламистам привалила какая-то крупная удача. Выгодная сделка, перспектива выхода на новые рынки или что-нибудь еще – привлекательное, точно крем на праздничном торте. Сотрудники вместо того, чтобы работать, бродили из комнаты в комнату, шутили и смеялись.
На самом деле то была парадоксальная реакция на то, что дела «Гаррисон Райт» обстояли хуже некуда. Провал договора с французами должен был разорить агентство. Финансовый гений исполнительного директора мог бы еще помочь как-то выкрутиться, но Леонид Савельев негласно находился под следствием, и хотя никто, кроме Тани Ермиловой, в полной мере не верил, что он способен был убить Легейдо, оптимизма этот штрих тоже не добавлял. Руководство, в лице оставшегося на боевом посту арт-директора, негласно рекомендовало подыскивать другие рабочие места… Короче, рекламисты находились в положении обитателей древнего города. Согласно легенде, в этот город вступил завоеватель и отдал его на разграбление своим войскам. После первых рейдов он призвал командиров и спросил: как ведут себя завоеванные? «Плачут», – ответили ему. – «Ну так ищите получше: у них еще что-то припрятано!» Такой диалог повторялся, пока наконец командиры не сказали, что ограбленные жители смеются. «Тогда седлайте коней, – распорядился полководец. И пояснил: – Если смеются, значит, пора нам уходить, больше с них взять нечего».
Сотрудники «Гаррисон Райт» разделяли эту древнюю мудрость. Когда все потеряно, остается только смеяться. Балагурил бородатый арт-директор. По обыкновению, отмачивал мрачные приколы копирайтер. Рядовые сотрудники шутили, кто во что горазд.
В этой вакханалии похоронного юмора не участвовали только двое: самая верхушка, исполнительный директор Савельев и креативный директор Ермилова. У Лени Савельева, надо полагать, все время отнимали объяснения с правоохранительными органами и тщетные доказательства своей правоты. А почему перестала ходить на работу Ермилова, это ежу понятно: отношение к ней было бы сейчас далеко от дружески-благожелательного. Убил там Савельев Кирилла Легейдо или не убил, это пускай следователь разбирается. Но то, что Таня до расследования взяла на себя роль прокурора, да еще натравила на Леню сыщиков из частного агентства, – такие промахи не прощаются в здоровом коллективе.
Копирайтер, одетый в черную майку, украшенную изображением черепа с сигаретой в зубах, учил очаровательную рыженькую девушку-менеджера сворачивать оригами из листа с отпечатанным на нем договором, когда в офис вошел Леня Савельев. На протяжении пути его следования лица сотрудников вытягивались, на них появлялись натужливые улыбки. Эти улыбки силились выразить радость встречи, но на самом деле выражали, в лучшем случае, соболезнования. А в худшем – настороженность, смешанную с любопытством: не каждый день оказываешься лицом к лицу с убийцей.
– Лень, ну ты как, дружище? – хлопнул по плечу вошедшего арт-директор. Прозвучало это, будто разбитной врач спрашивает неизлечимо больного, как его здоровье.
– Спасибо, живем помаленьку, – сдержанно отозвался Савельев, поправляя очки. Он был действительно благодарен арт-директору: бородач с самого начала не поверил в то, что Леня убил Кирилла, и продолжал делать вид, что это все полная фигня, как-нибудь рассосется! И все-таки лучше бы это «как ты, дружище?» было сказано по-другому. Попроще, без навязчивого бодрячества. Неизлечимо больной не хочет, чтобы его ободряли. Он отлично понимает, что дела его обстоят хуже некуда…
Леня, обычно такой пунктуальный, не отдавал себе отчета, сколько дней прошло с тех пор, как Таня Ермилова при всех объявила его убийцей. Его допрашивали, вызывали, обвиняли; лица тех, кто это делал, слились для него в одну строгую, казенную, служебную физиономию. Даже лицо адвоката вспоминалось с трудом. Чем он занимался в остальное время, вспомнить не мог: формально его оставили на свободе, но собственная квартира напоминала Савельеву камеру предварительного заключения… Нет, скорее, камеру-одиночку, в которую его уже посадили навечно. Со всех сторон давят стены. И никто тебя не слышит, никому ничего невозможно объяснить… А объяснял он постоянно – и вслух, и про себя. Настаивал, внушал, чуть ли не рыдал: те переговоры были ошибкой, он передумал, решил, что не хочет бросать агентство «Гаррисон Райт», в тот же вечер позвонил Стасу и сообщил об этом! Естественно, у него не осталось никаких материальных свидетельств, подтверждающих этот поступок. Что он, сам за собой должен шпионить, что ли? Знал бы, что так обернется, позаботился бы оснастить каждый свой шаг подтверждениями: документами с печатями, диктофонными записями или чем-то еще.
Рано или поздно такая мысль приходит в голову любому невиновному, которого в чем-то обвиняют. Дело в том, что каждый человек живет, не предвидя, что в следующий миг самые обыкновенные его действия могут быть представлены как нечто преступное. Однако такой абсурд случается иногда. И возразить на это обычно бывает нечего. Остается только хлопать глазами и уверять: «Но это же не я, ведь я хороший!» Каждый человек свято верит в то, что он хороший. К сожалению, очень трудно убедить в этом правоохранительные органы…
Леня Савельев не стал делиться с арт-директором этими соображениями. Он был слишком деликатен, чтобы отягощать других тем, что пришлось пережить ему. И хотя он заметил, что копирайтер не поздоровался и продолжает демонстративно держаться в стороне, Леня не испытытал прилива злобы, как ожидал. Странно: сколько раз ему случалось раздражаться, сердиться, негодовать на того же самого копирайтера по самым ничтожным поводам, а сейчас вот повод имеется, да еще какой весомый, а злобы нет. Никакой. Даже когда вспоминает выступление Ермиловой после просмотра неудавшегося ролика Do, когда мысленно видит ее искаженное мальчишеское лицо, ставшее вдруг на секунду таким женственным, он не испытывает ненависти. Только что-то вроде удивления: как же она так могла? Неужели он это заслужил?
– А Таня здесь? – не мог не спросить Савельев.
– Сачкует. Как и ты. Трындец агентству…
Леня вздохнул свободнее. Лично он ничего не имеет против Ермиловой, зато она, видать, против него много чего имеет, поэтому встречаться не хотелось бы.
– Почему сразу трындец? – вяло возразил он. – По-моему, есть еще порох в пороховницах…
– И ягоды в ягодицах, – брутально подхватил арт-директор. – Плавали, знаем. А трындец потому, что… Ну вот ты сегодня работать сюда пришел?
– Лично я – нет, – сознался Леня. – Мне позвонили из частного охранного предприятия «Глория» и сказали, что сегодня после двенадцати к нам в агентство придут, чтобы ознакомить с новыми данными о… ну, в общем, по делу Кирилла…
– Во-во! Ты, по крайней мере, пришел, чтоб тебя ознакомили с новыми данными. А остальные вообще не пойму, какого хрена каждый день таскаются. Вроде доделывают прежние проекты, а проверишь – отдачи никакой, а так, видимость одна. Наверно, нравится в офисе кофе дуть и на знакомые фэйсы таращиться. Да и обзванивать работодателей целой гоп-компанией прикольней… Так когда ты сказал – в двенадцать? Блин, уже без десяти! Надо будет народ в переговорную собрать!
Но в двенадцать Александр Борисович Турецкий (а звонил Лене Савельеву именно он) не осчастливил своим появлением стены «Гаррисон Райт». И в половине первого его все еще не было. Появился он без двадцати час, и в руках держал увесистую дорожную сумку, подходящую для опытного путешественника.
В переговорной собрались все, кроме, конечно, Тани Ермиловой. На Турецкого смотрели опасливо и восторженно, как на какое-то природное явление – к примеру, вулкан, из которого в любой момент может повалить раскаленная лава. От него ждали всего, чего угодно. Вот сейчас он скажет, что Савельева арестовывают. Что у Савельева были сообщники среди сотрудников. Что по этой причине «Гаррисон Райт» закрывается навсегда…
Александр Борисович вышел на самое видное место – к экрану. Поставил на стул свою сумку, которую приоткрыл быстро и стыдливо, чтобы не выставлять напоказ содержимое… Впрочем, если даже паре-тройке человек и бросилось в глаза скомканное нижнее белье и прочие мелочи холостой командировочной жизни, это показалось полными пустяками по сравнению с тем, что на белый свет явилось нечто более любопытное. Сложенный пополам, исписанный крупным почерком лист – и те, кто сидели ближе, могли даже узнать почерк…
Ознакомительная версия.
