в любое время суток, не считаясь с режимом работы правоохранителей. Аркадьич с Кораблёвым заступали на вахту по графику «через неделю». Дежурная часть УВД, следователи и дознаватели поднимали их практически каждую ночь и ладно бы, по делу, а то чаще по ерунде. Консультировались, перестраховывались. В новых условиях ответственные от руководства милиции устранились от разбора сообщений о преступлениях. Прокурорский надзор стал дублировать, а потом и подменять ведомственный контроль. Соответственно, умножилась ответственность. Главный спрос за законность возбуждения дела был с того, чья подпись стояла в правом верхнем углу постановления. В дежурную неделю приходилось проводить на службе все выходные. Разумеется, многократно увеличив объём работы, никто наверху не задумался о повышении заработной платы. Начавшийся исход квалифицированных кадров вынудил Москву ввести в штаты низовых прокуратур ещё по одной ставке заместителей.
В Остроге явление нового зама принесло больше проблем, чем помощи. Хоробрых десять лет оттрубил в области на должности старшего прокурора отдела по надзору за следствием и дознанием. Заслужил зловещую репутацию «киллера». Являл собой ярко выраженный тип мизантропа, из всей палитры красок различавшего единственный цвет — густо-чёрный. Кораблёву он, будучи зональником [32], попортил крови немало.
Постепенно своим рвением Хоробрых допёк непосредственное начальство. Его начали осаживать: «Андрей Леонидович, нельзя на местах переувольнять всех, кто-то должен расследовать дела, раскрывать преступления». Вошедший в раж Хоробрых увещевания игнорировал. С каждым днём влиять на его поступки становилось проблематичнее. Андрей Леонидович не имел вредных привычек в быту, чтил трудовую дисциплину, был исполнителен и неутомим, как робот. Осознавая свою неуязвимость, он утратил чувство меры. Дошло до того, что он накатал рапорт прокурору области на его первого заместителя Насущнова, обвинив почётного работника в непринципиальности и потворстве нарушителям закона. Копию рапорта Хоробрых направил в Генеральную. Прозревшее начальство начало методично, не давая поводов для жалоб, зафлаживать бунтаря по всему периметру. Знакомясь с графиком отпусков на следующий год, он обнаружил свою фамилию среди парий [33], записанных на ноябрь. После перераспределения обязанностей в отделе его перевели на аналитику и завалили контрольными заданиями. Хоробрых с присущим ему упорством пару месяцев отчаянно барахтался, но в итоге нарушил несколько сроков исполнения, за что был стремительно привлечён к дисциплинарной ответственности. Коварство неблагодарного руководства оскорбило Андрея Леонидович до глубины души. В отделе кадров думали — неустрашимый боец обжалует наказание в суде, и уже трепетали от мысли, что проиграют процесс. Но обескураженный несправедливостью Хоробрых впал в ступор и неожиданно для всех согласился с предложением годик поработать в Остроге заместителем. Возможно, Андрей Леонидович полагал, что сразу после его ухода начальники поймут, какого незаменимого сотрудника потеряли, и наперебой примутся упрашивать вернуться с повышением и особыми полномочиями. Он заблуждался. В области, избавившись от склочника, вздохнули с облегчением.
Зато в Остроге схватились за голову. Неконфликтному Аркадьичу сложно оказалось противостоять носорожьему натиску заскорузлого аппаратчика. Тем паче, что по возрасту тот был старше межрайпрокурора на целых пять лет и имел равный с ним чин советника юстиции [34]. С приходом Хоробрых Кораблёв переместился на прокурорское следствие, освободив участок надзора за органом внутренних дел. Через неделю знакомства с новым зампрокурора его предшественники казались милиционерам воспитателями из детского сада. Хоробрых ни с кем из УВД, кроме руководства, не здоровался. Обращался на «вы», но обезличенно и с ледяной интонацией. Костистое лицо его походило на застывшую алебастровую маску. В каждом он видел классового врага. В первый месяц его кипучей деятельности возникла реальная угроза коллапса. Он возвращал все дела, поступавшие к нему для утверждения обвинительного заключения, выдвигая невыполнимые требования. Начальницы следствия и дознания (первая клокоча от ярости, вторая обливаясь слезами) кинулись за правдой к Аркадьичу. Тот нашёл их доводы обоснованными, вызвал к себе подчинённого и разъяснил ему: «Наша милиция не самая плохая, конвейер уголовного преследования должен функционировать беспрестанно». За полчаса аудиенции Хоробрых, как каменный идол на кургане, не проронил ни слова. На следующий день по спецсвязи позвонил первый зампрокурора области Насущнов, сообщивший, что по факсу поступил рапорт от известного лица. Ассортимент обвинений был стандартным — попустительство нарушениям закона, сращивание с милицией.
— Вы там поаккуратней с ним, мужики, поаккуратней, — сочувственно вздыхал на другом конце провода Насущнов. — Главное, повода не давайте.
— Мы на работе не употребляем, Николай Николаич, — поспешил заявить Буров.
— А чего ты, Сергей Аркадьич, сразу оправдываться… оправдываться? Может, я не то имел в виду?
С тех пор боевые действия на открывшемся внутреннем фронте не затихали ни на день. Конечно, служба на «земле» немного обтесала правдоискателя. Скоро выяснилось, что виртуоз штабной культуры плавает в вопросах квалификации преступлений. За многие лета его аппаратной работы следственная практика ушагала далеко вперёд. В первый квартал замства Андрея Леонидовича из суда для устранения недостатков прилетела стайка дел, обвинительные по которым утверждались им. Последовавший разбор полётов установил — причиною брака стало исполнение следователями письменных указаний надзирающего прокурора. Приказ о наложении нового выговора, на сей раз строгого, не заставил себя ждать. Ознакомившись с документом о взыскании, Хоробрых пригорюнился. Следующим шагом грозило стать неполное служебное соответствие, после которого впавшему в немилость сотруднику обычно предлагают уволиться по-собственному. Аркадьич с Кораблёвым потёрли руки — обломался конь педальный. Но Андрей Леонидович отличался фантастической упёртостью. Поумерив спесь, он обложился руководящими разъяснениями пленумов Верховного суда, пухлыми комментариями к УК [35] и УПК [36], и в считанные недели овладел методикой основных операций. После этого уровень его опасности возрос. Заматерев, Хоробрых снова стал щерить клыки по каждому поводу. В милиции не смолкал плач Ярославны.
Органчиком его нарек книгочей Саша Веткин, ветеран прокуратуры, всё чаще заводивший блюз о скором уходе на пенсию.
С учётом объявленной кампании для Органчика открывалась заманчивая возможность поквитаться с ненавистными ему ментами, выслужиться перед новым прокурором области и вырваться из опостылевшей ссылки. По сути, ему вручалась лицензия на отстрел. Отодвинуть в сторону зама, в обязанности которого входил надзор за законностью при учёте и регистрации преступлений, было невозможно.
— Ты ему, Аркадьич, сразу внуши, чтобы сам он не вздумал дела возбуждать, — капал на мозги прокурору Кораблёв. — Навозбуждает всякой хрени, а мне потом расхлёбывай.
— Знамо дело! — весомо согласился Буров. — Все решения только с моего ведома. Не в службу, а в дружбу, выгляни в приёмную, скажи Эле, чтобы позвала его.
Судя по нахмурившемуся лбу прокурора, он формулировал пункты инструктажа для своенравного подчинённого.
20 мая 2004 года. Четверг.
11.30–13.00
Муратов под расписку сдал Миху дознавателю Семёркиной и отчалил.
Дознавательница указала подозреваемому на стул,
