Далее последовала жесткая и нелицеприятная критика творческой деятельности Аллы, которая тоже довольно быстро прошла путь от легкой иронии до сарказма и перешла в прямые оскорбления. Муж не мог смириться с тем, что они поменялись ролями: раньше он был успешным во всех отношениях и обеспечивал семью, а теперь он сидит дома, никому не нужный, а его жена – звезда экрана и добытчица пропитания. Если звонит телефон – то это звонят не ему, а ей, а ведь прежде все было наоборот. И в день ее рождения дверь в квартиру не закрывается – один за другим курьеры доставляют букеты и корзины с цветами и пакеты с подарками. А раньше именно он дня по три-четыре подряд возил с работы коробки с подарками и букеты, преподнесенные ко дню рождения: институт большой, все хотели прогнуться перед директором, да и коллеги из других институтов уважали.
С таким положением пенсионер смириться не смог и начал планомерно задавливать талантливую и успешную супругу, принижая ее достижения и раздувая до мегаразмеров любой недостаток или случайный промах. Рядом с женой, которая мало того что бездарна, но еще и вечно во всем виновата и вообще полная дура, он начинал чувствовать себя более значительным.
Особенно поражало Ольгу его коварство. Частенько он говорил жене, когда та учила роль:
– Давай помогу. Дай мне сценарий.
Доверчивая Алла протягивала ему текст и начинала декламировать реплики. Муж одобрительно кивал, водя глазами по строчкам, потом в какой-то момент поправлял.
Алла машинально повторяла за ним «исправленный вариант», шла дальше, потом останавливалась и озадаченно говорила:
– Но так не может быть… Получается нелогично. Должно быть именно так, как я сказала в первый раз.
И повторяла свой первоначальный вариант.
Муж недовольно морщился:
– Ты не так сказала! Ты сказала… А здесь написано вот так, и я тебя поправил!
Они вступали в пререкания, итогом которых во всех случаях без исключения становился вывод: Аллу подводят память и внимание и она профессионально несостоятельна. Муж всегда оказывался прав. А Ольга, которая как истинная фанатка обязательно читала сценарии всех фильмов, в которых снималась Алла Владимировна, и хранила присланные по электронной почте тексты в своем компьютере, каждый раз перепроверяла отрывки, ставшие предметом спора, и с ужасом убеждалась, что Алла была права.
Зачем он так поступает? Зачем? Ведь Алла Владимировна все правильно запомнила и сказала, а он ее поправил, потом сбил с толку и внушил, что она перепутала… И снова Ольга долго набиралась храбрости поговорить об этом с Томашкевич.
В ответ услышала:
– Ну что ты говоришь, деточка! Он прав, я действительно сбилась и ошиблась…
– Но он не прав! – горячо убеждала ее Ольга. – Я же следила за текстом, я видела своими глазами! Давайте я сама буду вам помогать учить роли.
Актриса устало вздохнула.
– Олюшка, девочка моя, ему очень трудно привыкнуть к своему новому положению, ему горько ощущать собственную бесполезность, вот он и старается быть полезным. Он же сам предложил помочь мне, значит, он хотел что-то сделать для меня. И если я начну и в этом прибегать к твоей помощи, то он почувствует себя совсем уж никому не нужным.
– Но он же вас обманывает! Вы все правильно говорите, а он вас сбивает и путает!
– Он не обманывает, – покачала головой Алла Владимировна, – он просто хочет быть полезным. Вот заметить ошибку и исправить – это реальная польза. И он находит ошибку. Даже если ее на самом деле не было. Я играю по его правилам. Потому что больше ничем не могу ему помочь. Я же не могу бросить работу и снова превратиться в домохозяйку, чтобы ему было легче справляться с ущемленным самолюбием. На одну его пенсию мы не проживем. И потом, он во многом прав, я не молодею, память уже не такая, как была когда-то, и учить роли мне становится все труднее. Я действительно многое забываю и путаю.
Ольга Виторт была девушкой умной и тонкой, ей два раза повторять не приходилось. Она отчетливо уловила нежелание Аллы Владимировны критиковать любимого мужа, поэтому больше на эту тему не заговаривала. В конце концов, все это – личная жизнь самой Аллы, и лезть в нее Ольга не собиралась.
После показа каждого нового фильма с участием супруги муж подвергал ее работу самому уничижительному разбору, который заканчивался одним и тем же выводом:
– Какой идиот придумал, что тебя вообще можно снимать в кино! Играла себе тихонечко в своем заштатном театрике – и никто тебя не видел и не слышал, там крупных планов нет. А в кино вся твоя бездарность налицо. Когда тебе наконец надоест позориться на всю страну? На тебя же невозможно смотреть!
Ольгу он не стеснялся, давно привык к ней и считал практически членом семьи, поэтому многое говорил прямо в ее присутствии. И Ольга каждый раз вздрагивала, видя, как поникают плечи у Аллы Владимировны и на губах появляется виноватая улыбка. Она не понимала, почему Алла не отвечает мужу резко и агрессивно, почему не сопротивляется его давлению, почему терпит все это безобразие. Однажды она набралась смелости спросить и услышала в ответ: «Я его люблю». Больше Ольга об этом не спрашивала. Любовь штука такая… Что тут скажешь?
А Алла Владимировна добавила упавшим голосом:
– И что уж тут скрывать – он прав. Я далеко не великая актриса. Просто крепкая поденщица, очень крепкая. Но все равно ремесленница. Великого таланта мне не дано.
Ольга с этим была категорически не согласна, но все ее доводы, все восхищенные слова и похвалы натыкались только на усмешку Аллы:
– Просто ты добрая хорошая девочка и искренне любишь меня, поэтому не видишь объективной реальности. А он прав.
В прошлом году муж внезапно умер, сердце подвело. И Ольга Виторт стала для Аллы Томашкевич самым близким и самым необходимым человеком.
Итак, муж Аллы Владимировны решал проблемы поднятия собственной самооценки путем унижения и уничтожения того, кто рядом, то есть своей жены. И, оставшись одна, Алла попыталась «подлечить» свою разрушенную самооценку за счет привлечения к себе абсолютной любви. Составилась, таким образом, невротическая цепочка «Муж – Алла – Ольга»…
Ей стало неприятно и почему-то даже стыдно. Возникло мерзкое ощущение, что ее использовали. Ведь она давно уже замечала, что иногда просьбы и требования Аллы Владимировны носили странный или чрезмерный характер. Но Ольга искренне считала, что гений имеет право на «тараканов», и «им, гагарам, недоступно» понимание, как гении думают, чувствуют и переживают.
Алла могла, например, позвонить ей в три часа ночи:
– Олюшка, приезжай, пожалуйста, мне так плохо…
Ольга выскакивала из постели, быстро одевалась, прыгала в машину, неслась через весь город, приезжала – и заставала вполне идиллическую картину: Алла Владимировна сидит в пеньюаре и раскладывает пасьянс.
– Что-то я после съемок заснуть не могу, – говорила она как ни в чем не бывало. – Посиди со мной, сделай мне чайку.
Через полчаса Алла Владимировна начинала зевать и отсылала Ольгу.
Конечно, такие вещи Ольгу задевали, но она уговаривала себя, что принесла реальную пользу, откликнулась на призыв, человек не почувствовал себя одиноким и брошенным. А то, что Алла Владимировна поступила эгоистично, вытащив работающую женщину посреди ночи, так она гений, имеет право.
* * *
С самого утра Дзюба отправился по месту жительства Валерия Петровича Ламзина. На быстрый результат, тем более положительный, он не рассчитывал, потому что поквартирный обход – дело муторное и долгое, требует нескольких дней. Если, конечно, делать все по уму и не оставлять без внимания ни одного человека, который в интересующее следствие время находится в этом доме. Где-то двери открывают, где-то – нет. А там, где открывают, зачастую говорят:
– В тот день мы все были дома, но сейчас никого, кроме меня, нет.
Вот и получается, что дверь вроде бы открыли, а потенциальный свидетель все равно не опрошен. Еще бывает, что говорят:
– У нас в тот вечер были гости…
И, опять же, если по уму, надо всех этих гостей установить, найти и опросить. Мало ли, как могло получиться… Может, то, что интересует оперативников, видел как раз гость, а вовсе не хозяин жилища.
Короче, ни на что особенное Роман не рассчитывал, просто добросовестно обошел все квартиры, находящиеся ниже квартиры Ламзина, уныло констатировал, что вернуться сюда придется еще не один раз, и отправился к Гере Марченко, адрес которого ему к обеду уже нашли.
– А Гера в больнице, – деловито сообщила Дзюбе девушка лет восемнадцати. – У него же опять нога.
– И давно? – с надеждой спросил Роман.
Ему так хотелось услышать, что Марченко находится в больнице совсем недавно, всего несколько дней…
– Второй месяц уже, – ответила девушка.
Но он все еще продолжал надеяться. Во-первых, вдова Аникеева утверждала, что Гера не ходит на свидания, из чего можно было сделать вывод, что с личной жизнью у него «пусто-пусто», а тут девушка, да в его квартире… Значит, Аникеева ничего толком о самом Гере не знает. И если у него и были какие-то нехорошие побуждения, то о них она тоже вполне может не знать. А во-вторых, люди, которые так долго лежат в больнице, очень часто имеют возможность свободно передвигаться. Острый период давно миновал, идет восстановление, реабилитация, больной на ногах, ходячий, и при множестве заболеваний человек в такой ситуации вполне может куда-то отлучиться из палаты. Причем надолго. И особенно в вечернее или ночное время.
