— Юрий Андреевич, насчет наших дел вы это зря распространяетесь…
— Знаю-знаю, — прервал его Астафьев, — служебная тайна и все такое прочее. Но этого парня нужно брать на самолюбии. Так бы он кочевряжиться начал, а когда ему сказали, что кто-то не сумел сделать, тут он уж стараться будет не за страх, а за совесть.
Тут открылась дверь, в кабинет вошли два опера, подчиненные Михаила. Юрий запомнил, что того, что постарше, звали Василием, а вот имя молодого как-то ускользало из его памяти.
— Ну что? — спросил Бульдог. — Есть успехи?
— Да, практически, нет, — начал докладывать Василий. — Жена этого самого Кануева показала, что они в последнее время жили очень бедно, муж пробовал заниматься бизнесом, но прогорел. Жили на пособие по безработице, муж еще грузчиком подрабатывал. А тут, позавчера, Кануев пришел домой очень довольный, принес много продуктов, еще десять тысяч рублей деньгами. И вообще, сказал, что скоро он принесет домой много денег, он нашел хорошую, правда, разовую работу. Когда жена начала выпытывать, что за работа, он начал отшучиваться. Единственное, что она выпытала, работу ему нашел армейский друг, с которым муж виделся в Чечне. Имя он не сказал, да она и не спрашивала. Одно только запомнила — муж пару раз сказал странную фразу: — Мы еще с этим соколом полетаем.
— Соколом? — спросил Бульдог. — Сапсан?
— Может, это был какой-то позывной у него в Чечне? — предположил Юрий.
— У Сапсана?
— Ну да.
— Все может быть, надо бы проверить.
В это самое время Сапсан лежал на диване, курил, и думал о своем положении. Было похоже на то, что он хорошо вляпался. Нет, никаких следов он по-прежнему не оставлял. Но Валерий думал о том, что про него знают менты и комитетчики. Он не был знаком с методиками их работ, но понимал, что у них там есть свои наработки, и насколько он теперь прозрачен, насколько нет, было совсем непонятно. Сапсан не оставил ни одного отпечатка пальцев, ни одного отпечатка обуви, всю одежду он сразу после акта уничтожал. Та баба, что видела его в госпитале, должна была погибнуть в том домике в лесу. К тому же он тогда хорошо перевоплотился. Нос с горбинкой, два ватных тампона за щеками, оттопыренная губа — все это изменило его внешность почти до неузнаваемости. Природное искусство перевоплощать голос так же помогало Сапасану. Все, вроде бы, было хорошо. Все. Кроме одного — чувства тревоги. Потом Валерию пришла другая, вполне естественная мысль. Он взял мобильник и позвонил Айзенштайну. Тот ответил быстро, но шум, который мешал разговору, был просто чудовищным. Еврей пытался ему что-то ответить, но Сапсан его не понимал. Тогда он прибег к помощи эсэмэски. "Ты где?" — напечатал он. "Я в самолете, — тут же ответил Семен, — лечу в Израиль. Буду через неделю".
Сухорученков выругался. Теперь он не мог достать этого хитрого еврея, и обрубить единственную ниточку. И вдруг до него дошло. Айзенштайн что-то понял, а может, узнал. Он уехал, и уехал насовсем. Значит, его обкладывают.
Неожиданно, откуда-то из подсознания, как пика ломая отработанную годами железную логику, пробился панический страх.
"Бежать!" Он вскочил на ноги и кинулся к компьютеру.
В это же самое время Астафьев снова перебирал все три личных дела отставных офицеров. Было там что-то, что-то такое, что только что мелькало в их разговоре.
Наконец он нашел.
— А Сапсан, это орел или сокол? — спросил он. Бульдог-Миша, разговаривавший в это время с двумя своими оперативниками, не сразу понял вопрос.
— Какой сокол?
— Ну, Сапсан, это же не вид? Это просто один из соколиных? Или он к орлам относится?
Миша напрягся, за ним и его опера. Судя по их лицам, в пернатых они были не сильны.
— По моему к соколиным. Счас я Аркану позвоню, он у нас все знает.
Он поднял трубку, и голос его стал до невозможности слащавым.
— Евгений Михайлович, это Иванов вас беспокоит. Вы не подскажите, сапасан, он относится к соколиным или орлиным? Ага, ага, понятно. Да. Спасибо Евгений Михайлович. Да, по этому делу. Есть одно предположение.
Он положил руку ни микрофон, и шепотом спросил Астафьева: — Что там у тебя с этим соколом?
— У одного из них в Чечне был позывной Сокол.
Миша тут же продублировал.
— Евгений Михайлович, у одного из них в Чечне был позывной Сокол. Трое. Да, да. Хорошо, сделаем.
Положив трубку, он заявил: — Аркан предложил установить за всеми тремя наблюдение, а этому Соколу-сапсану вообще сесть на шею.
На то, чтобы посадить хвост каждому из троицы ушло не более часа. Еще через час комитетчики слушали все телефонные переговоры бывших офицеров. Посты прослушки докладывали один за другим.
— Объект обедает в ресторане, с каким-то грузином.
— Мой явно ругается с женой, наблюдаю его в окне.
— Мой лежит на диване. Встал, задернул окно.
Еще через полчаса позвонил главный одной из групп наблюдения и сообщил первые новости: — Мой закончил разборки с женой, через три часа улетает в Испанию. Вон, он уже грузит чемоданы в багажник машины.
— Это кто? — спросил Астафьев.
— Это тот самый Сокол.
— Надо его брать, — предложил Астафьев.
— Надо, значит — будем.
— Предупреди их, что он крайне опасен.
— Хорошо, задержание будет жестким.
Черный «Фольксваген» бывшего лейтенанта несся в сторону аэропорта «Кануевка» на предельной скорости. Нет, он не опаздывал, просто там его должна была уже ждать самая красивая девушка этого города. Две недели в Испании обещали стать для них самыми лучшими в этой жизни. Но, за километр до аэропорта выскочивший из кустов гаишник требовательно взмахнул палочкой.
— Бл…, тебя только тут не хватало! — выругался отпускник, и, затормозив, сдал машину назад, потом выскочил из салона, на ходу достал из кармана документы и бумажник.
— Командир, спешу очень! — с ходу начал он. — Самолет под парами стоит, жена уже там волнуется, а я вот билеты дома забыл, ездил домой.
Стодолларовая купюра заставила инспектора лишь бегло взглянуть на фотографию в правах и тут же вернуть их владельцу. Но, когда нарушитель уже возвращался к своей иномарке, рядом с ним резко остановилась «Газель», и четыре человека в масках и камуфляже в секунду скрутили бывшего лейтенанта, надавали ему при этом ногами и руками по голове, а затем положили окровавленным лицом в грязный придорожный снег. К опешившим автоинспекторам подошел сам Миша-Бульдог, и, показав документы, кивнул в сторону всей заварушки.
— Задержание особо опасного преступника. Не беспокойтесь.
Инспектор, в кармане которого уже покоилась стодолларовая купюра, только промычал что-то невразумительное.
Это не было засадой, комитетчики просто не успевали за своим подопечным, и уже планировали, как они будут брать Сапсана в аэропорту. И тут вдруг такая удача — на пустынной дороге тормозит инспектор, все как по заказу. Сработано было все лихо. Через минуту и Бульдог и Астафьев внутри газели рассматривали свою добычу.
— Инюков, Михаил Георгиевич? — Спросил Миша, сверяясь с документами задержанного. Тот же старался скованными руками вытереть кровь с разбитого лица. В этом ему помогал один из «авторов» этого «пейзажа», промакивая кровь тампоном.
— Да. По какому праву вы меня арестовали? — спросил он, с трудом шевеля разбитыми губами.
— Мы вас еще не арестовали, мы вас задержали, Сапсан.
Миша, говоря эту фразу пристально смотрел на задержанного, но тот на нее не отреагировал никак.
— Нет, на каком основании? У меня через два часа самолет, меня там девушка ждет в аэропорту!
— Девушка? Ай-яй-яй! А как же жена? Она так мило махала вам с балкона.
Инюков аж всплеснул своими скованными наручниками руками.
— Какое ваше дело с кем я еду в Испанию, с женой или не с женой!? Это что ж теперь, наказуемое преступление?
— Это нет. Мы предъявим вам другое обвинение…
В это время его тронул за руку Астафьев.
— Миша, останови «Газель», надо поговорить.
Они выбрались наружу, и, закрыв за комитетчиком дверь, Юрий сообщил Бульдогу: — Это не он.
Тот опешил.
— Как это не он? Сам же говорил, что все сходится.
— А вот так. Сходится по анкетам, но не сходиться по сути. Помнишь, я говорил, что я запомнил у того парня в госпитале только руки?
— Ну?
— Так вот — это не его руки. У этого на запястье татуировка — раз. Второе, у того они были такие, музыкальные, с длинными пальцами. А у этого обрубки какие-то — два. И, главное — у него на правой руке нет двух фаланг на среднем пальце. Я эту руку видел вот как тебя сейчас, в сантиметрах от лица. У Сапсана все фаланги были на месте.
После такого расклада Бульдогу нечего было сказать, кроме цветистой матершины. Потом он закурил, и спросил: — И что же нам делать?
— Не знаю. Но это точно не он. Надо попробовать его допросить сейчас, может, он скажет что-то про двух своих однополчан.
