Минуты через полторы на стол Турецкому плюхнулся рулончик бумаги, развернув который он не смог сдержать возгласа удивления:
— Черт! Костя, ты меня добил. — С фотографий, присланных из Москвы, на него смотрели те же лица, которые он сам только что совал в факс, только теперь они были бритые, свежие и радостные. Под фотографией толстого Костя от руки написал: «Козин», под фотографией тонкого — «Розанов».
— Аналогично, — ответил Меркулов, который тоже успел уже рассмотреть факс Турецкого. — Я же говорил, что тебя это заинтересует.
— Признайся, чем ты пугал Иванова? Он же нам технично сдает своих людей, пусть даже и обвиняемых в убийстве и подрыве самолета.
— Он до того уже был напуган. Фактически вся их сложная пирамида с внедрением агентуры в «Кремлевскую команду» рушится на глазах. И ему не терпится свалить ответственность на кого угодно. Например, на нас. Кто поднял шум вокруг Невзорова? Мы. Кто загубил Гвоздя? Мы. Кто гоняется по Германии за Розановым и Козиным? Опять же мы. Если у нас что-то выгорит, он будет кричать, что без тропинки, проторенной ФСБ, мы бы тыкались, как слепые котята, и ничего бы не добились. А если мы, то есть в первую очередь ты, опозоримся, ФСБ обвинит Генпрокуратуру в чрезмерной рьяности, глупости и недальновидности.
— Обрадовал.
— Я старался.
Грязнов серьезно подумывал о том, чтобы последовать примеру Турецкого и тоже объединить два дела в единое производство. Объединять он собирался покушение на Турецкого и убийство Гвоздя. Мысль о том, что у него в МУРе могли окопаться два предателя сразу, он отмел решительно и бесповоротно.
Начал он с покушения на Турецкого. Собственно, дела как такового не было в общепринятом смысле этого слова. Не было физических повреждений у самого потерпевшего, не было свидетелей, не было и изъятого орудия убийства. Вообще ничего не было, кроме раздолбанных наушников, которые, вполне возможно, сами взорвались от возмущения. Может, у Сашки голову распирало от негативных эмоций, вот наушники и не выдержали.
Но шутки шутками, а интуиция подсказывала Грязнову, что в разработке мероприятий по этому делу он скорее добьется успеха. Он все время был рядом и может полностью положиться на собственные воспоминания, впечатления и собственные же из них выводы. Работнички хреновы, караулившие Гвоздя, даже если спали всю ночь, как убитые, ни за что не признаются, а он, Грязнов, может признаться себе во всем. Где-то же они прокололись, проболтались, не мог же убийца случайно гулять коридорами подвала и забрести на огонек?
Не мог.
Для очистки совести еще в день покушения Грязнов изъял из тира все наушники и отправил в лабораторию. А вдруг убийца умудрился, к примеру, в каждую пару заложить по какому-нибудь пистону с дистанционным управлением и, заглянув в тир, привел механизм в действие? Правда, ждать появления Турецкого в тире он мог при этом до второго пришествия. Но кто сказал, что покушение задумывалось именно на Турецкого? Хотели напугать их обоих, кого — не суть важно, Сашке просто больше повезло.
Техническая проверка ничего не дала — остальные наушники были в порядке, следов постороннего вмешательства в их потрохах не обнаружено. Да и дыра в Сашкиных была квалифицирована как пулевое отверстие.
Теперь пришла очередь пуль. Собрали все, что были на тот момент в зоне стрельбы. В тире тренируются только сотрудники московской милиции, а даже если и приходит кто-то со стороны, он, как правило, пользуется местным оружием.
У Егорыча есть свой мини-арсенал для гостей. Каждую пулю предстояло привести в полное соответствие с имеющимися пистолетами. Егорыч был мужик строгий и вел учет всех стрельб: кто стрелял, из чего, когда, сколько и кому было выдано патронов. Но работа предстояла немалая: найдено было сто девять кусочков свинца, с момента предыдущей уборки стреляло, по данным Егорыча, пять человек, кроме самого Грязнова и Турецкого. Все пятеро были нормальными работниками, в порочащих связях незамеченными, преданными делу и так далее. Грязнов собрал всех в своем кабинете и попросил добровольно сдать оружие на баллистическую экспертизу.
Просьба была встречена без особого энтузиазма, но никто не отказался.
Баллистикам понадобилось два дня, и результат поверг Грязнова в состояние мрачной задумчивости. Нашлась-таки одна пуля, не подходившая ни к чьему пистолету, — пуля-убийца. И теперь для чистоты эксперимента нужно было проверить все без исключения оружие всех без исключения сотрудников. А на Грязнова уже и так косились весьма неодобрительно, и только его руководящий пост сдерживал народ от прямых упреков.
На эти исследования понадобилось несравненно больше времени. Но результат был нулевой — искомый пистолет не обнаружен. Значит, либо кто-то воспользовался не табельным, а личным оружием, либо пришел человек со стороны, либо кто-то изнутри, но не подвергшийся проверке, например, технический персонал: секретари, уборщицы, сантехники, дворники, лаборанты, практиканты.
Каждый из трех вариантов с разной скоростью вел в тупик. Лопатить такое количество людей, полагаясь только на их честное слово, невозможно. Оставалось обратиться к расследованию на уровне психологии.
Грязнов попробовал до мельчайших подробностей восстановить события того дня. Хотя бы с того момента, как они с Турецким переступили порог МУРа. До того, он помнил это совершенно точно, мысли пострелять у них не возникало.
Итак, они вошли в здание. И поднялись в его кабинет. По дороге, разумеется, встретили человек как минимум десять. Потом посидели, хотели выпить, но поняли, что нечего, поспорили: кто виноват в том, что не заехали и не взяли. Потом Турецкий на что-то обиделся и сказал, что поедет лучше к себе, Грязнов зачем-то вышел его проводить, хотя обычно этого не делал, зашли в туалет, вышли и где-то, то ли прямо в туалете, то ли еще где-то рядом, Турецкий вдруг вспомнил о мальчиках для битья и предложил погасить стресс в тире. Потом они спускались в тир и наверняка еще кого-то встречали, кого — Грязнов, сколько ни старался, вспомнить не мог, помнил только, что с кем-то здоровался и, разумеется, всю дорогу до тира Турецкий хвастался, что сейчас покажет класс.
То есть кто-то, услышав их разговоры, вполне мог последовать за ними, и, улучив момент, когда Егорыч будет священнодействовать с чаем, а без этого точно не обошлось, хоть старик и утверждает, что ни на минуту не отвлекался и видел всех входящих, выходящих и просто проходящих мимо, этот кто-то вбежал, стрельнул и убежал.
Но все вышеперечисленное еще раз подтверждает, что стрелял свой. Никто из посторонних не мог знать, что Егорыч всегда, после каждой стрельбы затаскивает Грязнова в свою каморку на стакан чайку (правда, чаем эту жидкость называет только Егорыч: чай как таковой в ней если и присутствует, то в ничтожно малых дозах, а в остальном это травы, употребление которых помогает от всех болезней, повышает потенцию и способствует росту волос и мозгов и чего-то там еще). Никто посторонний тем более не мог знать, что когда Егорыч готовит свой божественный (преотвратительный, кстати, на вкус) напиток, то не видит и не слышит ничего вокруг, потому как занят точной дозировкой и еще обязательно произносит над этой бурдой какие-то заклинания, чтобы повысить ее целебные свойства.
Но кто же, кто убийца? Который, кроме всего прочего, еще и снайпер. У Грязнова как-то сама собой созрела мысль, что Турецкого убивать вовсе и не собирались. Его хотели напугать, возможно, на время вывести из игры. И при этом стреляли не в руку, не в плечо, не в ногу, наконец.
Стреляли в наушник, чтобы просвистело у самого виска, чтобы страшнее, натуральнее все выглядело.
Или он все-таки ошибается? У убийцы дрогнула рука или Сашка действительно отклонился?
Как найти снайпера среди уборщиц, секретарш и шоферов — было непонятно. Поднимать личные дела, беседовать со школьными друзьями и соседями: уж не хвастал ли кто, что бьет белку в глаз со ста метров?
Женщин, правда, из числа подозреваемых можно исключить. В мужском туалете женщина их подслушать не могла, а по дороге, если бы они повстречали особь противоположного пола до сорока пяти лет (то есть способную еще довольно резво передвигаться), Турецкий бы не преминул отпустить что-нибудь солененькое или, наоборот, восторженное в ее адрес, и Грязнов бы это запомнил.
Остаются мужчины. Грязнов озадачил секретаршу просьбой составить ему список всех сотрудников-мужчин, не имеющих табельного оружия, не старше пятидесяти лет и не тяжелее девяноста килограммов. Список секретарша обещала подготовить часика за три, и, чтобы не терять время даром, Грязнов решил пока поговорить с персоналом СИЗО, дежурившим в ночь смерти Гвоздя.
Начальник охраны внутренней тюрьмы, оскорбленный подозрениями в свой адрес, рассказывал медленно, тщательно взвешивая каждое слово.
