– Не надо так, – пробормотал Вовушка. – Надо любить друг друга, уважать, жалеть... И все будет хорошо. Вы еще молодые, у вас будут дети... Их нужно воспитывать, они вырастут хорошими людьми, членами общества, будут приносить пользу...
Наталья Михайловна рыдала навзрыд, а Вадим Кузьмич озабоченно рассматривал на свет почти шерстяные подштанники.
А закончить эту историю о встрече давних друзей лучше всего, наверно, фразой, которую произнес гость поздней ночью, когда Вадим Кузьмич укладывал его на раскладушке:
– Какая же у тебя все-таки напряженная, нервная жизнь, – сказал Вовушка, стесняясь оттого, что высказывает свое суждение о чужой жизни. – Я бы так не смог, – добавил он.
– Думаешь, я могу? – вздохнул Вадим Кузьмич. – Так никто не может... А живем. И ничего. Даже счастливыми себе кажемся. А может, мы и в самом деле счастливы, а?
Вовушка не ответил. По его губам блуждала улыбка – он снова шагал по залитым солнцем узким каменным улочкам Толедо, входил в маленькую лавчонку на углу возле собора и приценивался к длинному мечу с алой рукоятью. Денег не хватало, и ему пришлось высыпать в горсть продавцу еще и полкармана значков с красными знаменами и золотыми буквами.
ИЗ САМЫХ ЛУЧШИХ ПОБУЖДЕНИЙ
События, о которых пойдет речь, начались с того, что у участкового инспектора Ильи Николаевича Фартусова на кухне сломался кран. Повертев ручки, постучав по ним отверткой, кусачками, ключами, он убедился в полной своей беспомощности и отправился к слесарю Женьке Дуплову. Фартусову он не нравился. Длинный, разболтанный, вечно покрикивающий, поплевывающий, посвистывающий. К нему на поклон отправлялись как к барину, с подношениями. Женька дары осматривал придирчиво, мог и пожурить: дескать, скупишься, бабуля, нехорошо.
Женька Дуплов обосновался в полуподвале пятиэтажного дома. Произошло это совсем недавно, и Фартусов, придя сюда впервые, присматривался, чувствуя, что ему еще придется здесь побывать. Дверь оказалась обитой железом, возле щели красовалась надпись, сделанная масляной краской: «Для заявок». «Ишь ты! – восхитился Фартусов. – Оказывается, не всегда и примет товарищ Дуплов».
– Не помешал? – Фартусов возник на пороге, улыбаясь широко и доброжелательно. Но то, что он увидел, если и не насторожило его, то озадачило. Хозяин почти лежал в старом кресле, выброшенном кем-то за ненадобностью. Свесив ноги со стола, сидел первый нарушитель спокойствия Жорка Мастаков – черноглазый, со свернутым носом и нечесаными патлами. Его дружок Ванька Жаворонков вертел тиски. Все улыбались, были довольны друг другом, хотя Жорке и Ваньке вместе было примерно столько же лет, сколько одному Дуплову.
Фартусов сразу понял, что все замолчали вовсе не из большого уважения к нему. Перед ним сидели противники. Возможно, они никогда не нарушали законов и никогда их не нарушат, но между ними было какое-то единение, и он, Фартусов, явно был лишним.
В начале своей деятельности Фартусов переживал, чувствуя отторгнутость, искал причины, но потом понял, что подобное отношение – естественное и здоровое. Сама должность делала его носителем чрезвычайных событий. Ведь не приходит участковый инспектор среди ночи с радостными известиями, и для вручения наград людей приглашают вовсе не в отделение милиции, что делать!
– Привет, начальник! – Женька поднялся из ободранного кресла, почтительно протянул руку.
– Вот, краник потек. – Фартусов развернул газетный кулек, в который были ссыпаны винтики, гаечки, прокладки. – Понимаешь, Евгений, в чем дело...
– Все понимаю. Не ты первый, начальник, не ты последний. С такими краниками здесь уж весь дом перебывал. У тебя это гнилье еще долго продержалось. Редко пользуешься, наверно? Все недосуг? Все в бегах?
– Надо, – вздохнул Фартусов. Последние слова Женьки ему не понравились. Было в них что-то нехорошее, снисходительное. А этого Фартусов не терпел.
– Я смотрю, Илюшка, мы с тобой первые люди в нашем микрорайоне! – Женька легонько похлопал Фартусова по плечу, чем вызвал опасливый восторг мальчишек. – Без тебя обходиться не могут, а уж без меня и подавно. Хотя кое-кто, наверно, не прочь твою должность сократить, а? – Дуплов был на голову выше Фартусова, уже начал лысеть, но не придавал значения этому печальному обстоятельству, поскольку было еще что причесывать.
– Не торопитесь, ребята, я ухожу. Не буду вам мешать разговоры разговаривать, – сказал Фартусов, заметив, что мальчишки начали тихонько пробираться к выходу.
– Да какая там беседа! – воскликнул Дуплов. – Забежали ребята на минутку от жары спрятаться, дух перевести – вот и все. С ними побеседуешь, как же! Тюлька недосоленная.
И эти слова не понравились Фартусову. Непонятно, зачем Женьке оправдываться? Ясно же, что ребята сидели давно и никуда не собирались уходить.
– Ладно, вместе пойдем, – сказал Фартусов. – Значит, зайдешь, да, Евгений?
– О чем речь!
Выйдя на яркое солнце и привыкнув к свету, Фартусов обнаружил, что рядом стоит только Жорка. Ваньки Жаворонкова нигде не было.
– А где дружок твой?
– Какой дружок? – На участкового смотрели бесстыже-невинные глаза мальчишки.
– Ага, понятно. Присядем? – Фартусов показал на скамейку.
– Вообще-то я тороплюсь... И это... Всякие дела... Может, как-нибудь в другой раз?
– Присядем. – Фартусов положил Жорке руку на плечо, чтобы и он не растворился в слепящем солнечном свете. – Как поживаешь, Георгий? – спросил он, когда Жорка все-таки дал себя уговорить и они расположились на горячей скамейке.
– Как когда... По-разному...
– По-разному – это хорошо. Но слухи ходят, что тебя все как-то в одну сторону заносит.
– Какую сторону?
– Криминальную, Георгий. Как раз по моей специальности. Говорят, в книжном магазине ты того... Открытки... Целую пачку поздравительных открыток... По случаю Восьмого марта... Сколько же тебе женщин поздравить надо было, а, Георгий?
– Наговаривают. – Кривоватый Жоркин нос повело в сторону.
– И это... на чужом балконе тебя видели.
– Кто видел?
– Спросил бы лучше – на каком балконе, на чьем, когда... А ты сразу – кто видел? В таких случаях мои знакомые ребята говорят – раскололся. Видишь, как дом построили, – ловкому человеку ничего не стоит с одного балкона на другой перебраться. Оно бы ничего, но некоторые, представляешь, Георгий, двери из квартиры на балкон оставляют открытыми – жара. Вот простаки, верно? Заходи – не хочу!
– Никуда я не заходил!
– Это хорошо, – одобрил Фартусов. – А то некоторые заходят. Да, а как отец поживает?
– Хворает.
– Лечить надо.
– Да он уж подлечился... Вроде полегчало.
– Ему вообще не мешало бы заняться лечением, как думаешь?
– А! – Жорка раздраженно махнул рукой. – Не берут его. Говорят, недостаточно спился. Вот когда сопьется вконец или пришибет кого – вот тогда, говорят, пожалуйста, милости просим! – Жорка произнес, наверное, самые жесткие слова за всю свою четырнадцатилетнюю жизнь.
– Врет твой папаша как сивый мерин. – Фартусов снял фуражку, подставил лицо солнцу. – Я сам ему направление вручил.
– А он?
– Был я у него на заводе, разговаривал с начальством, в бригаде... Договорились обо всем, они тоже рады бы... Да вот беда, опять он у тебя захворал. С вечера, значит?
– С вечера, – вздохнул Жорка. – С позавчерашнего.
– Это нехорошо. Так нельзя.
– Ну, я с ним поговорю, – пригрозил Жорка, сузив и без того маленькие свои глазки. – Он у меня попляшет.
– Только ты, Георгий, повежливее. Не обижай человека излишними угрозами, обвинениями. Хорошо? А я уж, так и быть, постараюсь еще одно направление выхлопотать. Договорились?
– Надо попробовать, – солидно согласился Жорка.
– Зашел бы ты к нам как-нибудь, а, Георгий? – предложил Фартусов. – В пункт охраны порядка – так называется наше заведение. Другие заходят, а вот ты мимо пробегаешь. Нехорошо.
– А! – засмеялся Жорка. – Еще посадите!
– А есть за что?
– Найдете!
– Понимаешь, Георгий, если по всей строгости, то уже пора присмотреться к тебе... Но вот видишь, дела не завожу, разговоры ведем, планируем операцию по спасению твоего папаши... Напрасно обижаешь. Не заслужил я, честное слово! Ни в чем я перед тобой не провинился.
– А что, я ничего... Вы не так поняли... Я же не про вас лично, а так, вообще...
– Плохо ты к нам относишься. Мы вот теннисный стол завезли, ребята собираются, соревнования проводим... К Женьке захаживаешь, а к нам – нет.
– А что Женька? Он хороший парень, – заступился Жорка.
– Я и не говорю, что он плохой. Я к тому только, что вот нас вроде презираешь. Обидно.
– Ладно, загляну, – пообещал Жорка, поднимаясь. – Пойду я... До свидания.
– Будь здоров, Георгий. Только вот что... – Фартусов надел фуражку, и сразу что-то неуловимо изменилось в его облике, он стал официальнее, строже. – Мы поговорили с тобой, так ты того... Помни. Насчет балконов, поздравительных открыток, ладно? В случае, если у меня спросят, я сразу и скажу: так, дескать, и так, проведена с Георгием Мастаковым подробная беседа. О семейных обстоятельствах, о его поведении, о приятелях... Верно?
