продолжала сидеть у него на плече, когда он стиснул запястья Ле Нермора и защелкнул на них наручники. Раньше, при прежнем комиссаре, Кастро всегда кичился тем, что умеет молниеносно надевать наручники - так, что никто и глазом моргнуть не успеет. Теперь он не произнес ни слова.
Данглар неотступно следил за человеком, рисовавшим синие круги. Кажется, инспектор наконец начал понимать, что имел в виду Адамберг, когда рассказывал ему историю о глупой слюнявой псине. Это была история жестокости. Запаха жестокости. В тот момент человек, рисовавший круги, был просто ужасен. Еще ужаснее, чем мертвое тело, лежавшее в яме.
К вечеру они возвратились в Париж. Комиссариат бурлил и готов был взорваться от напряжения. Деклерк и Маржелон едва удерживали на стуле человека с кругами, сыпавшего проклятиями и призывавшего погибель на головы полицейских.
- Вы слышите эти вопли? - спросил Данглар, войдя в кабинет Адамберга.
На сей раз комиссар не рисовал. Он стоя дописывал отчет для прокуратуры.
- Да, слышу, - отозвался он.
- Он мечтает перерезать вам горло.
- Знаю, дружище. Надо бы вам позвонить Матильде Форестье. Вполне естественно, ей захочется узнать, что произошло с землеройкой.
Данглар радостно помчался к телефону.
- Ее нет дома, - сообщил он, вернувшись. - Я наткнулся на Рейе. Он меня раздражает. Вечно торчит у нее. Матильда поехала на Северный вокзал провожать кого-то на девятичасовой поезд. Рейе говорит, что Матильда скоро вернется. Еще он добавил, что она совсем не в форме, что у нее постоянно дрожит голос и что нужно будет пойти куда-нибудь выпить, чтобы поднять ей настроение. Интересно, как он собирается это сделать?
Вдруг Адамберг не мигая уставился на Данглара.
- Который час? - торопливо спросил он.
- Восемь двадцать. А что?
Адамберг схватил куртку и опрометью кинулся вон, только и успев на бегу крикнуть Данглару, что вернется, а к его возвращению инспектору хорошо бы прочитать отчет.
Выскочив на улицу, комиссар бросился ловить такси.
В восемь сорок пять он уже был на Северном вокзале. Он влетел в двери, на бегу закуривая сигарету. Заметив Матильду, он преградил ей дорогу:
- Ну же, Матильда! Ведь это она сейчас уезжает, правда? Боже мой, только не лгите! Я уверен, это она! С какой платформы? Скорее, номер платформы!
Матильда молча смотрела на него.
- Скажите же мне номер платформы! - кричал Адамберг.
- Черт бы вас побрал! - воскликнула Матильда. - Пропадите вы пропадом, Адамберг. Если бы не вы, ей не пришлось бы все время куда-то бежать.
- Что вы об этом знаете? Она такой родилась! Господи, номер платформы, скорее же!
Матильда не желала ему отвечать.
- Четырнадцатая,- нехотя проговорила она наконец.
Адамберг оставил ее и помчался вперед. Большие часы в зале показывали без шести минут девять. Добежав до четырнадцатой платформы, Адамберг перевел дух.
Она стояла там. Конечно, она. Стройная фигурка, затянутая в черные брюки и тонкий свитер. Она казалась тенью. Камилла держала голову прямо и куда-то смотрела - наверное, оглядывала здание вокзала. Адамберг вспомнил это выражение ее лица: она словно хотела увидеть все сразу, не стараясь разглядеть ничего конкретного. Ее пальцы сжимали зажженную сигарету.
Потом она далеко отшвырнула окурок. Движения Камиллы всегда были удивительно красивы. И этот жест тоже был прекрасен. Она подхватила чемодан и пошла вдоль перрона. Адамберг рванулся вперед, обогнал ее, повернулся и встал у нее на пути. Камилла столкнулась с ним.
- Иди ко мне, - позвал он. - Мне нужно, чтобы ты была со мной. Иди ко мне. Хотя бы только на час.
Камилла взволнованно взглянула на него - именно так, как он это себе представлял, когда она умчалась от него на такси.
- Нет, - ответила она. - Уходи, Жан-Батист.
Камилла пошатывалась. Адамберг помнил, что даже в нормальном состоянии Камилла производила такое впечатление, что она вот-вот сделает пируэт или даже покатится кубарем. Этим она напоминала мать. Казалось, будто она ступает по шаткой дощечке, висящей над пропастью, а не ходит по земле, как все люди. Однако сейчас Камиллу действительно шатало от волнения.
- Камилла, ты сейчас упадешь. Скажи что-нибудь!
- Нет, не упаду.
Камилла поставила чемодан и вытянула руки вверх, словно хотела дотронуться до неба.
- Вот, посмотри, Жан-Батист. Вытянулась на носочках. Видел? И падать не собираюсь.
Камилла улыбнулась и опустила руки, глубоко вздохнув:
- Я люблю тебя. Разреши мне сейчас уехать.
Она швырнула чемодан в открытую дверь вагона, взлетела по ступенькам, тоненькая, черная, и Адамберг с горечью почувствовал, что ему осталось всего несколько секунд, чтобы наглядеться на лицо этой девушки, родившейся от союза греческого бога и египетской уличной девки.
Камилла покачала головой:
- Ты сам знаешь, Жан-Батист. Я тебя любила, любовь не могла пройти вот так, сразу: подуешь - и нет ее. Это же не муха. Муху можно сдуть, и она улетит навсегда. Смею тебя уверить, Жан-Батист, ты совсем не похож на муху. Господи! Но любить такого, как ты, у меня просто не хватает сил. Это слишком трудно. Я всю голову себе сломала. Никогда не знаешь наверняка, где ты, где носит твою душу. Это тревожит меня, и я чувствую себя несчастной. Что же до моей души, то она тоже бродит невесть где. Получается, что все только и делают, что страдают. Господи, да ты и сам все это знаешь, Жан-Батист.
Камилла улыбнулась.
Двери закрылись. Провожающих попросили отойти от края перрона. Затем пассажиров предупредили, что не следует ничего выбрасывать из окон вагонов. Да, Адамберг все это уже слышал много раз. Брошенный из окна предмет может кого-нибудь поранить или убить. Поезд тронулся.
Один час. Хотя бы один час, а потом можно и сдохнуть.
Он побежал за поездом и вскарабкался на площадку вагона.
- Полиция,- сказал он проводнику, уже собравшемуся поднять скандал.
Он прошел половину состава.
Потом увидел ее: она лежала, подперев голову рукой, не читала, не спала, не плакала. Он вошел и закрыл за собой дверь купе.
- Так я и
