Ознакомительная версия.
Ну не нахал?! А что с ним сделаешь? Все карательные меры, предусмотренные Дисциплинарным уставом, были исчерпаны, и князю Курбскому оставалось лишь бессильно пыхтеть от возмущения. Выручил его, как всегда, безотказный Шибанов:
— Князь, служба моя не нужна ли?
Что же, на безрыбье и рак рыба! Конечно, одно дело, когда твою рукопись представляет известный авторитетный герой, а совсем другое — какой-то безвестный стремянный. Но дареному коню в зубы не смотрят. И Курбский вручал пакет с рукописью Василию Шибанову и даже хотел дать ему три рубля на извозчика, но Шибанов гордо отказался от денег:
— Я и пешой не устану!
Приняв пакет, стремянный выскочил из шатра и с места рванул было со спринтерской скоростью, да выбежавший вслед за ним Удал успел ухватить рьяного гонца за полу армяка:
— Куда ты спешишь сломя голову? И что там собираешься делать?
— Поспешаю я по указанному на пакете адресу — в стольный град Москву, к царю-батюшке Иоанну Грозному. А делать и тут, и там, и по дороге буду одно: славить свово господина. Вот примерно так: «Слава великому полководцу князю Курбскому!»
— Какой он великий полководец?! — пытался образумить оголтелого почтальона Удал. — Курбский продул Ливонскую кампанию и, не желая нести ответственность за поражение, перебежал на сторону противника!
— Успешно управлять войсками по уставам, придуманным сумасшедшими думскими дьяками в Москве, не смог бы и Александр Македонский, — выгораживал своего господина Шибанов. — Вспомни битву при Капустном поле!
Удал эту битву помнил хорошо. Накануне сражения Курбский изложил на военном совете свой план разгрома супостатов. Ливонцев предполагалось ложным отступлением заманить в ловушку, а затем ударом засадного полка с тыла, а прочих полков с фронта разгромить и изрубить, как капусту.
— Гениально! Вы архистратиг! Архистратиг Стратилатович! — восхитились воеводы и развели свои полки в соответствии с утвержденной диспозицией. А воевода засадного полка замаскировался со своим воинством в роще за капустным полем. Дальше все пошло как по писанному в стратегическом плане Курбского. Ливонцы поддались на военную хитрость ложного отступлении русской рати и поперлись в окружение. Курбский со штабными и воеводы на занятых ими позициях уже радостно потирали руки:
— Ну сейчас мы им зададим! Засадный полк ударит по ворогу с тыла, а мы навалимся с фронта! Нашинкуем из супостатов капусту!
Увы, с тыла ливонцев никто не атаковал… В результате победа так и не была одержана. А если говорить не для прессы, ливонцы всыпали русской рати по первое число. Хорошо еще, что это сражение не было генеральным.
Перевязав раны и утерев кровавые сопли, воеводы опять собрались на военный совет. Впрочем, ответ на извечный русский вопрос «кто виноват?» был известен заранее. И «что делать?» тоже было понятно. Уже и плаху установили, и палач в красной рубахе и с топором в руках в нетерпении топтался рядом. Но воевода засадного полка вдруг обратился к членам военного совета:
— Не велите сразу казнить, дозвольте сначала слово молвить!
— Что же, в последнем слове подсудимому отказывать нельзя. Мы как-никак люди цивилизованные, а не какие-нибудь там эти самые, — закивали бородами воеводы, и Курбский согласился:
— Молви.
— Засел я со своим полком и приданными мне для усиления дружинами в засаде за капустным полем, — начал объяснять проштрафившийся воевода. — Вижу, ливонцы наступают вдоль капустного поля и по своему головотяпству подставляют мне свой тыл. Я уже выхватил из ножен свою саблю вострую и только хотел скомандовать: «В атаку! Ур-а-а!» — как на поле вышли мирные поселяне и стали обрабатывать капусту. Ведь это же любому здоровому уму непостижимо: двадцать лет воюем, а кое-кто, — тут оратор вперил пронзительный взгляд в главкома Курбского, — до сих пор не удосужился объявить не то что военное, а хотя бы чрезвычайное положение! Вот мирные поселяне и бродят всюду, будто вокруг тишь, гладь да Божья благодать.
Курбский в ответ на это наглое, хотя и завуалированное обвинение только презрительно пожал плечами и возвел очи горе: мол, я настолько выше этих инсинуаций, что даже их не замечаю… А затем задумчиво посмотрел в окно, в ту сторону, где за дальней далью белел белокаменный стольный град. Полковые воеводы тоже не одобрили оголтелые наскоки проштрафившегося коллеги и недовольно топорщили бороды: дескать, кончай прикидываться, словно не знаешь, откуда всегда всю дурь несет. Курбский-то тут при чем? Он сто раз это предлагал, да разве столичные бояре и дьяки к мнению боевых воевод прислушиваются?!
— И если бы засадный полк пошел в атаку, — продолжал подсудимый, — он, прежде чем изрубить ливонцев, образно говоря, в капусту, втоптал бы мирных поселян в капусту вполне реальную. А я не хочу, чтобы меня объявили военным преступником, выдали Гаагскому трибуналу и посадили там в тюрьму. Да и наша каталажка не лучше. Не зря же либеральные противники смертной казни уверяют, что сидеть в тюремной камере на двоих со всеми коммунальными удобствами, медицинским, культурным, юридическим бесплатным обслуживанием и цветным телевизором ужасней, чем топор палача. А либералам можно верить: им за их правдивость даже иностранные гранты дают! Так что я выбрал плаху, но никому своего мнения не навязываю. Времени, чтобы всем определиться, хватит. Эта битва не последняя, вам еще воевать да воевать! И каждый волен выбрать то, что ему по душе и больше нравится. А когда кого-нибудь из вас, пусть даже вне очереди, потащат в тюрьму, я даже знаю, кто громче всех станет орать: «Я ему приказывал воевать гуманно, а он, убивец, военный преступник, мирных поселян потоптал», — при этих словах комзасполка опять выразительно посмотрел на Курбского.
Коллеги-воеводы тем временем чесали затылки и кряхтели, пряча глаза от главкома: видно, живо представляли ожидающие их перспективы. Того и гляди оправдают демагога, подумал Курбский и, раздувшись от злости, как пузырь, гневно закричал:
— Ты что тут нам мозги полощешь?! Ты приказ атаковать супостатов получил?! Получил! Ну, и выполнял бы приказ согласно устава: беспрекословно, точно и в срок!
Но у языкатого комзасполка на все был готов ответ! Он тут же вытащил из нагрудного кармана книжечку «Уставы ВС Всея Руси» и, демонстративно потрясая ею над головой, горячо заблажил:
— Уставы Вооруженных сил для меня — святое! Я всегда ношу их на своей груди, поближе к сердцу, потому что мое жизненное кредо и девиз — «Действуй по Уставу, завоюешь честь и славу!». А в Уставе что написано? «Приказ начальника — закон для подчиненного!» И далее действительно говорится, цитирую: «Приказ должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок». Конец цитаты. Любой приказ! Но вот каждый ли? Есть буква Устава и есть прилагаемый к нему гуманный правозащитный дух! По-разному пахнут умащенные драгоценными парижскими благовониями бояре, возвратившиеся из очередного заграничного вояжа, и томящиеся в узилищах воеводы, по дури выполнявшие приказы, руководствуясь буквой Устава, а не его дивно пахнущим духом. Сколько их, горемычных военачальников, томится в темницах сырых? Куда их, пренебрегших волшебным гуманным ароматом, этапируют? И принимая во внимание вышеописанные обстоятельства, попрошу кое-кого не смотреть на меня волком всего лишь за то, что я руководствовался в бою правозащитным духом! А что наши дружины понесли большие потери, так войны без потерь не бывает! На то она и война! Зато наш парфюмный дух силен!
Тут все воеводы завертели носами и попросили пошире открыть окна, чтобы проветрить помещение…
Погруженного в свои мысли Удала вернул к действительности язвительный вопрос Василия Шибанова:
— Что молчишь? Язык проглотил? Или возразить нечего?
Но Удал не искал контраргументов для продолжения спора, а размышлял над философским парадоксом.
— Почему царям, королям и прочим властителям, затевающим войны, достаточно приказать своим воеводам: «Воюйте гуманно! То есть убивайте вражеских солдат как можно больше, да и своих берегите в меру: без потерь войны не выиграешь. Но мирных поселян, бабушек и дедушек, не трогать! Ни-ни!» И пожалуйста, они сразу прослывут великими гуманистами, и к ним у Гаагского трибунала не будет никаких претензий. Конечно, мирных поселян, в том числе и по преимуществу бабушек и дедушек жалко. Умирать-то никому неохота! Но ведь и солдатикам, молодым здоровым мужикам и совсем юным мальчишкам, тоже бывает больно! Представьте, каково это, когда тебе протыкают копьем живот или мечом отрубают руку, а пушечным ядром отрывает ногу?! Если сразу голову оторвет, так хоть долго не мучаешься. Им бы, бедолагам, не помирать в лазаретах военных, а любить женушек да красных девиц, растить малых детушек и трудиться на благо свое и отечества, а не лежать на мемориальных кладбищах. И липовым «гуманистам», туда их загнавшим, не приходить бы к их могилам с венками и не проливать там на публику крокодиловых слез, а сидеть в тюрьме, гаагской или какой другой — без разницы. Потому как если ты гуманист — не воюй! А если уж решился воевать по крайней необходимости, не придуривайся, будто ты человеколюбец, и не прикидывайся, что только спишь и видишь, как бы защитить права человека. Ведь гуманных войн не бывает!
Ознакомительная версия.
