– Я повторяю свой вопрос, – монотонно говорила она. – Для чего вы пришли к Надежде Андреевне Шитовой?
Молчание.
– Следующий вопрос: почему вы сказали ей, что ваше имя – Геннадий Иванович Лысаков?
Молчание.
– Как вы объясните тот факт, что в вашем портфеле были найдены письма, подписанные Лысаковым?
– Откуда у вас ампула с цианидом калия?
– Какой документ для министерства вы распечатывали на принтере Лысакова?
Молчание. Молчание. Молчание.
Она понимала, что завтра все будет по-другому. Завтра перед ней будет не замкнувшийся в гордом молчании доктор наук, а человек, проведший ночь в переполненной камере, где сорок человек дышат, испражняются, разговаривают, ругаются, дерутся, вступают в сексуальные контакты, издеваются над слабыми и немощными. Завтра он забудет свою гордость и надменность. Но если позволить ему молчать до завтра, если отпустить его в камеру, не вытянув из него самого главного, то она, Настя, сойдет с ума. Она должна узнать, кто и почему пытался ее убить, она не выдержит еще одну ночь без сна, проведенную в страхе и напряжении. Поэтому она упорно долбила одно и то же, задавая ему вопросы. Тактика ее была простой: задавать одни и те же вопросы, касающиеся только сегодняшнего дня, задавать их монотонно, однообразно. А когда Бороздин совершенно отупеет, выучит все ее вопросы наизусть и расслабится, поняв, что ничего другого она уже не спросит, огорошить его чем-нибудь неожиданным. Надо только придумать чем.
Они сидели в кабинете Гордеева. Сам Колобок восседал за своим столом, внимательно наблюдая за тем, как Анастасия мерно долбит одно и то же. Периодически ее сменял Юра Коротков, и тогда Настя уходила к себе, чтобы быстро выпить чашку кофе, выкурить сигарету и посидеть несколько минут с закрытыми глазами. Гордеев же рта не открывал и не проронил ни звука.
– Откуда вам известен адрес Шитовой? – в очередной раз вступил в разговор Коротков, и Настя, облегченно вздохнув, вышла из кабинета начальника.
Еще только подходя к своей двери, она услышала телефонный звонок. «Не буду снимать трубку», – подумала она. Сама мысль о том, что нужно с кем-то разговаривать, казалась ей непереносимой. Да и кто может ей позвонить в десять вечера 7 марта на работу? Никто, от кого можно ожидать чего-нибудь хорошего.
Телефон умолк и через минуту зазвонил снова. Она насчитала пятнадцать гудков, прежде чем надоедливый абонент отсоединился. Это не мог быть Леша, потому что Леша сейчас сидел у нее дома и готовил завтрашний праздничный обед. Приехав с задержания, она сразу же предупредила Чистякова, что будет занята еще долго, а когда освободится – позвонит сама.
Опять начались звонки. Она терпеливо выждала, когда они прекратятся, и быстро набрала свой домашний номер.
– Лешик, меня никто не искал?
– Тебе только что звонил Бойцов. Сказал, что не может найти тебя на работе, а у него какое-то срочное сообщение. Между прочим, ты на работе или нет?
– Да, я сейчас у себя. Лешик, если Бойцов еще раз позвонит, дай ему номер Гордеева.
Она старалась говорить спокойно, но ей хотелось кричать дурным голосом, рвать на голове волосы, бить посуду. «Дура! Идиотка! Почему я не сняла трубку?! Ну почему я такая кретинка?! А вдруг он больше не позвонит?»
– Ну что? – сочувственно спросила Люба. – Не можешь дозвониться?
– Никто не подходит.
– Может, попозже еще раз попробуешь? Это что, так срочно?
– Это очень срочно, Любаша. И очень важно. Я когда-нибудь тебе все расскажу, а сейчас не будем о делах, ладно? Мы же шли покупать тебе цветы, вот и пойдем туда, где их продают.
Они снова принялись целоваться прямо в телефонной будке. Через некоторое время девушка перевела дыхание и сказала:
– Ну, давай еще одну попытку. Сейчас должно повезти.
Вадим покорно опустил в прорезь жетон и набрал номер служебного телефона Каменской. Она сняла трубку сразу, еще первый звонок не успел доверещать до конца.
– Вадим?
– Да, я. Минутку.
Он прикрыл микрофон рукой и обратился к Любе:
– Выйди, пожалуйста. Мне сейчас придется нецензурно выражаться, и я бы не хотел, чтобы ты это слушала.
Люба ласково улыбнулась ему и послушно вышла из будки на улицу.
– Я хотел вам сказать две вещи, – торопливо заговорил он вполголоса. – Бороздин разрабатывал прибор для повышения агрессивности в войсках. Прибор собирался купить Мерханов. Узнав, что работы над прибором приостановлены из-за вашего вмешательства, Мерханов дал команду вас убить. Первая партия наемников уже выбыла из строя, но не исключено, что он наймет еще кого-нибудь. Второе. Дома у Бороздина есть встроенный сейф, в котором лежит уголовное дело Войтовича. Я видел его собственными глазами несколько часов назад и сфотографировал. В сейф вмонтировано устройство, которое автоматически уничтожит все содержимое, если не нажать специальную кнопку. Имейте это в виду, когда будете делать обыск. Не давайте Бороздину самому открывать сейф, лучше пригласите специалиста.
– Спасибо. Если вы мне это сказали, значит, у вас тяжелая ситуация. Что я могу сделать для вас?
– Вы можете помочь мне скрыться?
– Могу. Вадим, я сделаю для вас все, хотя бы потому, что вы трижды спасли меня от смерти. Каковы ваши условия? Я готова принять любые.
– У меня нет условий. Просто спасите меня. Мои начальники не простят мне того, что я вам рассказал.
– А если я смогу спасти вас таким образом, что вам не нужно будет скрываться?
– Мне все равно. Анастасия, мы с вами совсем мало знакомы, но я все-таки скажу… Я встретил девушку и начал по-настоящему бояться смерти. Я, наверное, говорю невнятно, но я вам все объясню при встрече. Вы должны знать, как много вы для меня сделали. Как много вы для меня теперь значите. Вы мне поможете?
– Конечно. Я сделаю все, что нужно. Даже не сомневайтесь. Где вы сейчас? Дома?
– Нет, на улице.
– Вы можете приехать ко мне на Петровку?
– Когда?
– Немедленно.
– Я постараюсь. Через сорок пять минут, – коротко ответил он и повесил трубку.
Настя вошла в кабинет Гордеева, стараясь следить за лицом и ничем не выдать своего волнения. Юра Коротков по-прежнему терпеливо задавал вопросы, а Павел Николаевич Бороздин по-прежнему хранил высокомерное молчание.
– Виктор Алексеевич, – обратилась Настя к Колобку, не повышая голоса, но и не понижая его. – Мне надоело, я устала и хочу спать. Где у нас дежурный следователь?
– Как где? В комнате дежурной группы.
– Пусть возьмет эксперта и понятых и поедет домой к Павлу Николаевичу, проведет там обыск.
– Я настаиваю, чтобы обыск в моей квартире проходил в моем присутствии, – неожиданно подал голос Бороздин.
– Зачем? – удивленно спросила Настя. – Вы нам там совершенно не нужны. Еще не дай бог кнопочку нажать забудете, дело Войтовича прямо в сейфе и сгорит. Мне будет обидно. А вам?
Бороздин сидел к ней спиной, и Насте приходилось вглядываться в лица Короткова и Гордеева, чтобы понять, попал ли в цель нанесенный ею удар. По тому, как на висках и лысине Колобка выступила испарина, она поняла, что Бороздин «поплыл». Теперь можно уходить. Не нужно, чтобы доктор наук, профессор «ломался» в присутствии женщины, для дальнейших взаимоотношений с подследственным это не очень полезно. Нельзя лишать человека чувства собственного достоинства, в противном случае с ним никогда не найдешь общего языка, от него можно будет добиться только рабского послушания битой собаки.
Она вернулась к себе и посмотрела на часы. Почти половина одиннадцатого. До появления Вадима Бойцова оставалось еще тридцать пять минут.
Вадим вышел из телефонной будки и огляделся. Люба стояла метрах в двадцати от него и с любопытством изучала театральную афишу.
– Любишь театр? – спросил он, подходя и снова обнимая ее.
– Люблю, – кивнула она. – Особенно пьесы про любовь. Ну чего ты смеешься? Понимаешь, Вадим, театр – жанр очень специфический для показа любовных историй. В кино можно показать крутую эротику и даже порнуху, потому что актер настолько отдален от зрителя, что у него чувство стыдливости даже и не включается. Про литературу я вообще не говорю, там герои бумажные. А в театре-то вот он, голубчик, из первого ряда до него дотянуться можно, его дыхание на своем лице почувствовать. Тут с эротикой не больно разбежишься. Согласен? Поэтому театру приходится говорить о любви совсем по-особенному. И мне всегда ужасно интересно: а как на этот раз сделают? А что нового в этой пьесе придумают?
– Любаша, милая, мне нужно ехать. Давай-ка я провожу тебя домой и поеду по своим делам. А завтра позвоню тебе прямо с утра. Или ты мне позвони, мне будет приятно. Запиши мой телефон.
Она не стала капризничать, сочтя, видимо, совершенно нормальным, что в первый день знакомства они просто погуляли и пообнимались пару часиков.
Они свернули за угол и снова оказались перед тем самым сквером. Вадим не успел опомниться, как перед ними выросла внушительная группа молодых парней, настроенных весьма и весьма решительно.
