Миссис Филдинг понимала правоту собеседницы, но все-таки не удержалась от последней попытки возражения.
– Неужели больше ничего нельзя сделать? Я чувствую себя такой… мне кажется все-таки, что должен быть какой-то…
Старая леди слегка качнула головой.
– Вы не сможете исцелить ее, но можете дать ей время и условия для самоисцеления… в какой-то малой степени… если она сама того пожелает. После стольких лет внутренней саморазрушительной ярости это будет подобно чуду… однако чудеса время от времени случаются. – Веспасия позволила себе слабую улыбку. – За долгую жизнь я видела их несколько раз. Нельзя отказываться от надежды. Если она поверит, что у вас есть такая надежда, то, возможно, и сама обретет ее.
– Звучит не слишком обнадеживающе, – неохотно признала Кэролайн.
Веспасия слегка шевельнулась, и ее серебристые волосы блеснули отраженным светом.
– Ущерб, нанесенный такого рода надругательством, чертовски глубок и мучителен. С ним не сравнится никакая физическая боль. Рана нанесена вере, в том числе вере в себя, и такая вера может оказаться непоколебимой. Если вы не можете полюбить себя и поверить, что достойны быть любимой, то и сами не способны полюбить никого. – Пожилая женщина чуть приподняла плечи, и солнечный луч заиграл на шелке ее платья. – Когда Христос завещал нам возлюбить ближнего как самих себя, то имел в виду, что любовь к себе не менее важна. Забывая об этом, мы платим чудовищную цену.
Кэролайн задумчиво помолчала. Ей вспомнились дела Питта, фотографии Сесиль Антрим и чувства юного Льюиса Маршана. Несколько вымученно, она также кратко рассказала Веспасии и об этом.
Выслушав ее до конца, леди Камминг-Гульд улыбнулась.
– Должно быть, это далось вам с большим трудом, – одобрительно заметила она. – И умоляю вас, не корите себя за то, чего вы не в силах изменить. Наши возможности не безграничны, и порой мы виним себя в том, что далеко выходит за границы нашего влияния. Каждый из нас в силах выбрать, как действовать в тех или иных обстоятельствах. И мы не вправе лишать возможности выбора никого другого; не следует нам и желать этого, даже если мы высокомерно полагаем, что лучше знаем, как им следует себя вести или какие решения им следует принимать. Мы можем просить, умолять, спорить, можем молиться за них… и все это надо делать… но в итоге только сам человек может изменить что-то в самом себе. Прошу вас, смиритесь с этим. Только это в ваших силах, поверьте мне. И именно так вам следует поступить. Этого вполне достаточно.
– А как быть с фотографиями? – спросила Кэролайн. – Мы с легкостью рассуждаем о не подвергаемом цензуре искусстве. Но, говоря об этом, люди не предполагают, какой вред может нанести полное отсутствие ограничений. Если бы они видели выражение лица юного Льюса Маршана, то, возможно, задумались бы, не слишком ли дорого обойдется их свобода. Если творцы бездетны… то их не волнуют… – Она запнулась, осознав собственную неправоту. – Нет, они думают о детях… по крайней мере, Сесиль Антрим. – Женщина озабоченно нахмурилась. – Неужели я слишком… старомодна и отстала от жизни, подавив собственные чувства? Сесиль, наверное, сказала бы, что я занудна и к старости выживаю из ума.
Как же обидно прозвучали эти слова! Сорвавшись с языка, они ранили гораздо больнее, чем мысленные сомнения.
– Я лично не выжила из ума, – энергично бросила Веспасия. – И, несмотря на более чем преклонные годы, пребываю в здравом уме. Это не так страшно, как вы можете подумать… в сущности, в старости даже есть особое удовольствие. Попробуйте почитать Роберта Браунинга[39], да побольше верьте в жизнь, моя дорогая. И никакого занудства нет в том, что человека тревожат вопросы доброты, честности и целомудрия. Жестокость, лицемерие и претенциозность… обычно невыносимо мучительны. Глупец может не заинтересоваться, но если он или она великодушны и заинтересованы вами, то вы быстро обнаружите, что симпатизируете такому человеку, какими бы ограничениями ни осложнялось его умственное восприятие.
– А почему могла Сесиль Антрим согласиться позировать для таких фотографий? – Миссис Филдинг вспомнила о своих размышлениях. – Если Джошуа узнает об этом, он будет ужасно огорчен… я думаю…
И внезапно она действительно ужаснулась, подумав, что он может не огорчиться, а лишь подумать, что сама Кэролайн отстала от жизни и судит все, цепляясь за свои устаревшие принципы.
Взгляд старой леди стал более пристальным. Ее серебристо-серые глаза лучились мягким сиянием в этой просторной и светлой, не заставленной мебелью гостиной. Солнце подчеркивало яркую зелень травы за окнами, и его лучи играли в кронах деревьев, недвижимо высившихся на фоне лазурных небес.
Кэролайн почувствовала себя прозрачной, словно нечаянно выставила напоказ все свои мысли, свои страхи.
– По-моему, вы немного несправедливы к нему, – искренне произнесла Веспасия. – Разумеется, он огорчится, но предпочтет судить ее более снисходительно, чем вам может показаться уместным. Разочарование наносит глубокие раны. Ему понадобится ваша уверенная поддержка. На мой взгляд, вам следует с полной серьезностью обдумать, что для вас самое ценное в жизни, и, держась за это, выбросить из головы все сомнения.
Ее гостья промолчала. Она уже поняла истинность своих чувств. И помог ей в этом Сэмюэль Эллисон.
Леди Камминг-Гульд немного подалась вперед. Она лишь слегка изменила позу, но между собеседницами возникло ощущение какой-то интимной близости.
– Вас беспокоит то, что вы старше его. – Это прозвучало как утверждение, а не вопрос. – Милочка, такая уж вы есть. И именно такой он полюбил вас. Не разрушайте своего образа, пытаясь стать другой! Если из-за этой печальной истории он потеряет подругу, которой восхищался, ему понадобится ваша сила, чтобы остаться честным и бороться за те ценности, которые вы представляете для него. Годы подвергают опасности нашу природу, но зрелость поистине драгоценна. Возможно, сейчас… ваш муж как раз очень нуждается в вашей мудрой и зрелой силе, – на губах пожилой дамы мелькнула легкая усмешка. – Настанет время, возможно, когда вы поменяетесь ролями, и тогда вы сами позволите ему быть сильнее, или умнее, или даже полностью отдадите ему бразды первенства! Тут нужно проявлять чуткость, только и всего. Порой, когда мы особенно нуждаемся в помощи, мы, по крайней мере, предпочитаем знать, что получим ее. Отложите пока в сторону ваши личные сомнения. Боритесь, как можете, за своих детей, не думая о себе. Только не теряйте самообладания! Это выглядит чертовски неподобающе.
Кэролайн не смогла удержаться от смеха. Веспасия тоже рассмеялась.
– Могу я предложить вам перо и бумагу? – спросила она. – Мы отправим послание Томасу, написав ему адрес того продавца. А я велю своему кучеру доставить его на Боу-стрит. Признаться, меня чертовски раздосадовало, что Шарлотта укатила в Париж. Теперь я понятия не имею, чем занимается Томас, и скучаю, как разряженная и забытая старая кукла! – С удрученно-ироничным видом она передернула плечами, блеснув светло-серым шелком платья. – Я давно пристрастилась к полицейским расследованиям и с тех пор нахожу светское общество безумно утомительным. Представители нашего молодого поколения играют в старые игры в высокомерном убеждении, что они первыми их придумали. А как, интересно, по их представлениям, они сами появились в этом мире?
Миссис Филдинг вдруг снова разобрал безудержный смех, и эта благословенная разрядка произвела на нее по-настоящему чудесное воздействие. Слезы заструились по ее щекам, и она не пыталась и не имела никакого желания удерживать их. На душе ее неожиданно потеплело, и она почувствовала, что удивительно проголодалась. Ей захотелось чая… с кексами!
* * *
Пока Кэролайн переживала за Марию Эллисон и тщетно старалась придумать, как утешить ее, Питт сидел за кухонным столом, читая последнее письмо от Шарлотты. Содержание так захватило его, что налитый в чашку чай успел простыть.
Дорогой и любимый мой Томас!
На редкость оригинальным способом я наслаждаюсь последними днями моего пребывания в Париже. Путешествие прошло чудесно, и я не сомневаюсь, что после отъезда из Франции мне сразу захочется более живо восстановить его в памяти. Поэтому я разглядываю все с особым вниманием, стараясь мысленно запечатлеть яркие образы… игру света на речных волнах, солнечные пятна на старых каменных стенах… некоторые здания устрашающе прекрасны и окутаны тайнами древней истории.
Я размышляю обо всех происходивших здесь событиях, о том, как жили и умирали в них люди, о великих битвах за свободу, о периоде террора и торжестве победы… и, разумеется, еще об их нищете и моральных слабостях.
Интересно, приезжая к нам в Лондон, испытывают ли иноземцы такие же взрывные романтические чувства? Видятся ли им в нашем городе великие призраки прошлого: Карл Первый, невозмутимо принявший смерть после многолетней гражданской войны, королева Елизавета, вдохновившая войска на победный разгром Армады, Анна Болейн… и почему всегда вспоминаются казни? Почему они так важны для нас? Восстания, кровопролития и кончины прославленных деятелей… возможно, все они напоминают о жертвенном патриотизме?
