— Возьмем теперь первый номер, — сказал Ван Хаутем, взглянув на планы.
— Номера первый и второй — двухкомнатный номер в бельэтаже садовой части дома. Испокон веков его занимают супруги Тонелли, итальянцы, у них винный магазин где‑то на Амстеле. Он невысокий, очень подвижный человек, к определенным датам поставляет обитателям пансиона по оптовым ценам бутылку‑другую кьянти или вермута. Она обходительная, более чем дородная дама, на голову выше его. Порядочные люди, вся их жизнь в торговле, целыми днями хлопочут ради своего дела. Надеюсь, — добавил Терборг, — что не наскучил вам своими пространными рассуждениями. Просто я стараюсь дать наглядную и достоверную картину.
— Вы очень наблюдательны, — с легкой иронией заметил Ван Хаутем. — Идем дальше. Номер третий…
— Находится на втором этаже в садовой части дома, над апартаментами четы Тонелли. Моя pied‑à‑terre.[12] Большая комната с тремя окнами в сад. Зимой немного прохладно, зато летом прекрасно. Фройляйн Мигль, наверное, до смерти довольна, что попала туда. По ее словам, она швейцарка. Я вижу, вы улыбаетесь, но, право, не похоже, что она из наших восточных соседей. Резкий немецкий и раскатистое «р» выдают ее национальность. В общем, не сказать чтобы неприятное явление с белокурой головкой и надменно вздернутым носиком. Ей около тридцати… Ну, вот и вся задняя часть дома, если не считать, что в цокольном этаже под двухкомнатным номером находятся обеденный зал и небольшой неуютный закуток, который мы называем громким словом lounge — гостиная. Обе комнаты выходят на террасу, в сад. Зимой это темные ледники, но летом, когда открыты двери и цветут розы, там совсем неплохо.
— Перейдем теперь к уличной части дома…
— Пройдя из гостиной по длинному коридору, — невозмутимо продолжал Терборг, — оставляем слева большую кухню, а справа конторку Фидлера. За кухней следует спальня Фидлеров, а за ней, ближе к улице, находится их жилая комната. В ее два окна видны только ноги прохожих. Комната полна акустических сюрпризов. Я так и не понимаю, вызваны ли эти странные отголоски и вздохи уличным шумом или же рассказы о домашнем привидении более обоснованны, чем мы легкомысленно считаем. Над жилой комнатой Фидлеров расположена моя обитель, четвертый номер. До вчерашнего утра там жил Фрюкберг, насколько мне известно, шведский инженер, представитель гётеборгского моторостроительного завода. У него контора где‑то в городе. Я разговаривал с ним всего один раз, потому что он не очень общителен. Однако же производит впечатление человека неглупого. Вчера ни свет ни заря он ошеломил Фидлера сообщением, что немедленно, сейчас же, уезжает. Чемоданы он упаковал ночью, и они уже стояли внизу, в передней. Его новый адрес: отель «Сёдермальм» в Стокгольме. Я знаю это потому, что вчера вечером спрашивал у Фидлера, когда хотел писать Фрюкбергу письмо.
— Кто живет в пятом номере?
— Дан Рулофс, скульптор. Теперь он мой сосед со стороны сада. Весьма пустой и дурно воспитанный человек, натура артистическая и всем известный бонвиван. Его соседство, пожалуй, единственный недостаток четвертого номера. Между нами говоря, он неисправимый весельчак и кутила, домой приходит поздно и время от времени устраивает в своей комнате пирушки с приятелями и приятельницами, фрюкберг жаловался, что Рулофс ему мешает, ведь между номерами имеется большая раздвижная дверь и швед волей‑неволей слышал не очень‑то высоконравственные разговорчики дам и господ по ту сторону двери. Отныне и меня ждет та же участь. К счастью, вечеринки бывают не каждый день. Мастерская Рулофса находится где‑то в северной части города, и, обтесывая свои камни, он не будет мне мешать. Дома он работает только с глиной. Совсем недавно вылепил голову мисс Мейсон. Великолепно!
— Кто такая эта мисс Мейсон?
— Картинка… или, верней сказать, статуэтка! Но вышедшая явно не из‑под резца мастера старой школы. Самоуверенная американка, секретарша одного своего соотечественника, живущего в Амстердаме. Одевается как манекенщица из модного ателье, прическа у нее неправдоподобно золотистого цвета, и, между прочим, как и Рулофс, она душа всех домашних праздников, которые по особым поводам устраиваются в доме Фидлеров. Живет в шестом номере, надо мной, на втором этаже. Следующий номер — седьмой — занимает мсье Ивер, представитель парижской парфюмерной фирмы. Он обеспечивает веселую атмосферу в столовой, потому что всегда оживлен и, кажется, знает наизусть все анекдоты из французских газет. Говорит он на смеси французского с нидерландским, но ухитряется растолковать каждому все подробности якобы случившихся с ним многочисленных амурных приключений. А теперь перейдем к третьему этажу в передней части дома. В номере восьмом, выходящем на канал, живет мистер Эвинг, сухой, педантичный британец, который дает уроки деловой корреспонденции и устной речи в институте иностранных языков. Он говорит по‑нидерландски, как мы с вами. А может, и лучше, так как имеет филологическое образование и много лет живет в Амстердаме. Молчаливый, замкнутый человек с устоявшимися привычками. Правда, Рулофс, бывало, поддразнивал его: дескать, зачем ему искать развлечений на стороне, когда он у себя на дому дает частные уроки нескольким личным секретаршам. Но это, по‑моему, просто болтовня. Эвинг — сама благопристойность, он лишь иногда чуть‑чуть усмехается, когда Ивер уж очень разоткровенничается о своих грешках. Наконец, в девятом номере, тоже на третьем этаже передней части дома, живет мефрау Дерксен, пожилая дама, эвакуированная из бывшей Батавии. Жертва войны, которую Фидлер приютил в пансионе за минимальную плату. Во время японской оккупации она потеряла мужа и сына и перебивается на то немногое, что сумела спасти из хаоса войны. Сейчас мефрау Дерксен гостит у своих друзей в Швейцарии. Она уехала неделю назад, и, стало быть, вчера ее здесь уже не было.
Лицо Терборга, оживившееся во время рассказа о соседях по пансиону, снова потускнело.
— Вот и все, — сказал он довольно уныло. — А между тем уже час, и меня ждут в конторе на совещание. Надеюсь, я больше вам не нужен…
Ван Хаутем еще раз подробно повторил свои инструкции и распорядился, чтобы к Терборгу немедленно приставили охрану.
— Думаю, если вы до вечера ничего не услышите о преступниках, то позднее они попытаются проникнуть в дом, а именно к вам в четвертый номер. Я, со своей стороны, приму меры, и независимо от того, позвонят вам по телефону или нет, мы будем на страже. Внутреннюю охрану дома я, вероятно, возьму нынче на себя. Увидимся, когда все в доме лягут спать.
За завтраком Ван Хаутем в одиночестве, как генерал накануне предстоящего сражения, наметил расстановку своих сил. Ван Хохфелдт свяжется по телефону со стокгольмской полицией и договорится, чтобы, как только Фрюкберг появится в отеле «Сёдермальм», его тут же взяли под наблюдение. Об участии Фрюкберга в перевозке похищенных драгоценностей еще не известно ничего определенного, поэтому задерживать и допрашивать его пока не надо, но при первом же подозрении он должен быть арестован. Старинг с наступлением темноты сменит капрала Трёрнита на Регюлирсграхт и будет следить за уличной стороной дома. Полицейский пост на площади Рембрандта предупрежден, что уголовная полиция проводит операцию на участке вдоль канала, и ночные патрули должны особо следить за сигналами тревоги, которые могут быть поданы в том районе. Тем временем Дейкема, старший коллега Старинга, начнет собирать предварительные сведения обо всех обитателях дома, за исключением Фидлеров. Их Ван Хаутем взял на себя, так как все равно намеревался навестить австрийцев и разведать обстановку в целом. Затем Дейкема должен подготовиться к ночному наблюдению за садовой частью дома. Задания будут уточнены после того, как комиссар осмотрит дом изнутри.
Ван Хаутем хорошо знал, куда обратиться, если надо как можно быстрее получить сведения о жителях столицы, поэтому уже через час информация о Фидлерах лежала у него на столе. Подробные данные, собранные властями в 1936 году при рассмотрении ходатайства о натурализации, полностью подтвердили предположение Терборга, что супружеская чета знавала лучшие дни. Настоящее имя владельца пансиона было Эрнст фон Лауфенштайн. Совсем молоденьким офицером этот отпрыск старинного аристократического рода в 1917 году был зачислен в армию тогдашней австро‑венгерской монархии. Поражение центральных держав и политическая неразбериха, последовавшая за перемирием, лишили его каких бы то ни было надежд. Обнищание семьи вынудило отставного офицера самому зарабатывать свой хлеб в Вене под вымышленным именем. Став Эрнстом Фидлером, он участвовал в учреждении какого‑то банка.
Между тем политическая ситуация в стране быстро ухудшалась. Лишь ценой больших потерь Фидлер держался в стороне от интриг и сомнительных предприятий, стремившихся извлечь выгоду из борьбы революции с контрреволюцией. В Вене он встретил бежавшую из Румынии графиню Стурдза, в 1929 году при весьма романтических обстоятельствах женился на ней и покинул родину, чтобы начать новую жизнь в Америке. С тем немногим, что им удалось спасти во время переворота, в начале 1930 года они приехали в Амстердам, где Фидлер случайно встретил своего старого друга, который уговорил его осесть в Нидерландах и обеспечил ему место шефа‑распорядителя в одном из крупнейших отелей. Супруги поселились на Регюлирсграхт в пансионе, принадлежавшем их соотечественнику. В 1932 году тот отошел от дел и уступил пансион Фидлеру, который оплатил покупку, прибегнув к закладной. В 1936 году он принял нидерландское подданство.
