Быстрый взгляд, которым обменялись супруги, не укрылся от комиссара. Прежде чем ответить, Фидлер несколько раз задумчиво кивнул головой. Начал он не слишком уверенно, но мало‑помалу его звучный голос обрел твердость и объяснения стали четче.
— Фрюкберг появился у нас в сорок девятом году. Точной даты я не помню, но для вас могу навести справки сейчас же. Он приехал, чтобы открыть представительство шведского завода судовых моторов. Предприятие называется «Свеа» и находится в Гётеборге. Фрюкберг снял помещение в доме на Ниувезейдс‑Форбюрхвал; там расположено еще несколько контор. Это было в начале пятидесятого года. Финансовых затруднений у него, судя по всему, не было. Одевался он всегда хорошо и вовремя оплачивал счет. Но все‑таки кое‑что выделяло его среди других. Глядя на него, я испытывал не то чтобы опасения, нет, но меня охватывало какое‑то необъяснимое чувство. Мне трудно описать, что это было. Скажем так: создавалось впечатление, что он существовал только здесь, в этом доме, а как только выходил за дверь, переставал существовать, терял всякую связь с жизнью. Как бы вам это объяснить? Понимаете, он никогда не получал ни писем, ни телеграмм, ни какой‑либо частной корреспонденции. Никто никогда не звонил ему по телефону, никогда его не навещали знакомые. Насколько я знаю, о нем никто никогда не справлялся, не передавал никаких поручений, никаких покупок. Ничего! Все те годы, что он провел здесь, он ни разу не был в отпуске; придя вечером около шести часов домой, он очень редко выходил из дому второй раз, а по воскресным дням вообще не покидал пансиона. Я повторяю: он был спокойным жильцом, участвовал в разговорах и по‑немецки, и по‑французски, никогда демонстративно не сторонился других. Но, казалось, он тщательно избегал устанавливать какую бы то ни было связь между своей жизнью вне этого дома и тем, что происходило в пансионе. Еще более странно, что в его конторе не было телефона.
Нет, этот дом решительно не нравился комиссару. Виной всему, вероятно, была эта комната с неумолчными отголосками уличного шума, которые постоянно обманывали слух. Само собой разумеется, не Фидлеры вызывали ту неприятную угнетенность, поднимавшуюся откуда‑то из подсознания Ван Хаутема. Хозяин пансиона честно изо всех сил старался объяснить странное впечатление, которое производил на него Фрюкберг, а статная дама с черными затуманенными глазами внимательно следила за рассказом своего мужа. И все‑таки… Ван Хаутем непрерывно ловил себя на том, что в паузах между обдуманными словами Фидлера ему чудятся легкие шаги в коридоре, неясные звуки у двери. Невольно он быстро повернул голову и убедился, что никто не приоткрыл дверь и не подслушивает.
— Расскажи комиссару про таинственного прохожего, Эрнст. — Мягкий голос с едва уловимым акцентом внезапно вывел Ван Хаутема из полудремоты, в которую он словно бы погружался. Сделав над собой усилие, он выпустил через нос облачко дыма от превосходной сигары, предложенной ему Фидлером, и попытался убедить себя, что странный аромат, вызвавший у него сонливость, просто самый обыкновенный ладан, который часто жгут в сырых полуподвалах. Лучшего объяснения тому, откуда взялся здесь этот сладковатый, дурманящий запах, он так и не смог подыскать.
— Да! — Фидлер наклонился к посетителю. — Летними вечерами мы обычно настежь открываем эти окна, после того как служащие местных контор разойдутся по домам. Около шести — половины седьмого уличное движение замирает. Правда, мы не можем разглядеть, кто идет, потому что нам видны лишь ноги прохожих, разве только сядешь вплотную к окну. В последние дни июля я заметил, что кто‑то прохаживается мимо нашего дома. Это был человек в клетчатых plus‑fours[13] ярчайшей расцветки. Подобного типа частенько увидишь в каком‑нибудь ревю, в сцене, где выступает комический знаменитый путешественник, но не на нашей тихой Регюлирсграхт. Немного погодя он вернулся — и на сей раз шел очень медленно. Я не придал этому большого значения и продолжал слушать шестичасовой выпуск последних известий. Примерно через неделю я опять увидел эти ноги в клетчатых штанах. Я поманил жену, и мы вместе посмеялись над опереточными брюками. Но внезапно я обратил внимание на то, что и сейчас передавали последние известия. Мне подумалось, что, как и прошлый раз, забавные панталоны вернутся обратно, и захотелось увидеть прохожего целиком. Я подошел вплотную к окну. Действительно, через несколько минут он появился опять — еще молодой человек в фуражке и с большой трубкой в зубах. За свою жизнь я достаточно нагляделся на причудливо разодетых туристов и считаю, что умею в них разбираться; разные мелкие детали позволяют с весьма большой долей вероятности угадать, из какой они страны, даже если не слышно, на каком языке они говорят. Итак, молодой человек из кожи лез, чтобы выглядеть этаким карикатурным англичанином из представления в варьете, но лицо его выдавало: он производил впечатление типичного итальянца. Во всей его внешности было нечто до такой степени наигранное, искусственное, будто он вырядился так нарочно, чтобы бросаться в глаза… Как бы то ни было, но, рассмотрев его, я хотел уже вернуться к радиоприемнику, ведь неизвестный интересовал меня просто как курьез, и не более того. Однако в этот момент я заметил, что его взгляд был устремлен на окна комнаты этажом выше, на окна четвертого номера, где проживал Фрюкберг. Смотрел он не так, как смотрят случайно, мимоходом, а сосредоточенно, словно с интересом что‑то рассматривая.
Госпожа Фидлер бесшумно поднялась и отошла к буфету налить еще чаю.
— Мы с женой слишком много пережили, менеер Ван Хаутем, чтобы не научиться с известной настороженностью относиться к людям, тем более незнакомым, которые проявляют любопытство к нашему дому. Кроме того, я определенно и безошибочно понял, что, по‑видимому, кто‑то из внешнего мира интересуется Фрюкбергом, а ведь он — как я вам уже говорил — никогда не получал ни писем, ни посылок и не разговаривал по телефону. В конце концов я сообразил, что в первый раз увидел этого человека во вторник, приблизительно в десять минут седьмого, и что второй раз он появился ровно через неделю. Короче говоря, я кое‑что заподозрил и захотел узнать больше. В следующий вторник, около шести часов, я вышел к каналу и укрылся за одной из машин, стоявших на набережной. И действительно, очень скоро вдалеке со стороны Принсенграхт появился экстравагантный спортивный костюм. Человек шел довольно быстро, но, проходя мимо нашего дома, замедлил шаги. И пристально смотрел на закрытые окна комнаты Фрюкберга. Дойдя до угла Херенграхт, он повернул обратно. Я следил за ним и поэтому не смотрел на окна Фрюкберга. Когда он снова проходил мимо пансиона, я заметил, что в левом окне за стеклом тем временем появился небольшой четырехугольный лист картона, в верхней части которого — я хорошо видел — была написана большая цифра «семь». Человек тут же быстро зашагал в направлении Кейзерсграхт, и не успел он пройти мимо наших дверей, как кто‑то находившийся в комнате убрал картон из окна. Я не разглядел, кто это, — видна была только рука. Минут через пять я был дома. Постучал к Фрюкбергу, не получил ответа и понял, что в четвертом номере никого нет. Немногим позже оказалось, что он сидит один в гостиной и читает журнал. С женой мы условились, что в следующий вторник я буду вести наблюдение на улице, а она здесь, в доме, будет присматривать за дверью четвертого номера. Мы так и сделали, но странный незнакомец больше не возвращался. Может быть, тот, кто выставлял цифру в окне, заметил меня на набережной и договорился о другом способе подачи сигналов…
— Это было в конце июля? — спросил Ван Хаутем.
— Двадцать восьмого июля в первый раз и четвертого августа — в последний.
— Какие же выводы вы сделали из этих событий?
Фидлер с улыбкой пожал плечами.
— Данных для выводов, пожалуй, маловато, верно? Ясно одно — цифра «семь» что‑то значила для необычного прохожего. Но беспокоиться было пока не о чем. Это я к тому, что ни пансиону, ни жильцам появление в окне картона с цифрой ничем не угрожало. Потому я и промолчал… Мы с женой усмотрели в этом только лишний повод для шуток. Как раз в эти дни газеты много писали о торговле наркотиками. Мы выдумали целую романтическую историю, в которой Фрюкберг участвовал в качестве контрабандиста марихуаны, и в шутку называли его между собой разносчиком наркотиков. Просто так, без всякого основания.
— Номер семь… Кто жил там в июле‑августе?
— Вы имеете в виду седьмой номер в пансионе? Мсье Ивер, торговец парфюмерией. Но вы ведь не хотите этим сказать, что связываете цифру «семь» в окне с нашим жильцом‑французом?
— Я только так спросил. Теперь о другом. Вы сказали, что Фрюкберг никогда не получал ни посылок, ни писем. А не приносил ли он что‑нибудь с собой сам?
