– Товарищи, сейчас вы увидите несколько мужчин. Посмотрите внимательно: не окажется ли среди них таких, которых бы вы раньше встречали. Прошу отнестись к делу очень внимательно… А вот эти товарищи, – он показал на мужчину и женщину, сидевших в стороне, – это понятые.
Едва маленькая женщина, повязанная платком, вошла в кабинет, где кроме Суетина и Моисеенко сидели еще четверо, стало ясно все.
– Тут он, – коротко сказала она. – Вот. И мешок его. Можно уходить?..
– Расскажите, при каких обстоятельствах вы встречались с этим человеком.
И женщина повторила то, что Суетин уже слышал от нее о торговцах зерном.
Еще четверо других домохозяек узнали Сырбу тоже.
На протяжении целого часа Сырба ни разу не изменил позы. Сидел спокойно, как будто его ничто не касалось. Враждебность, которая все эти дни тлела в угольях его глаз, казалось, потухла, уступив глубокому равнодушию.
А Шадринск молчал.
Суетин и Моисеенко понимали, что следствие вошло в критическую фазу.
Сырба оказался преступником. Он продавал краденое колхозное зерно. И теперь это подтверждалось уже показаниями свидетелей. Но он по-прежнему молчал, не назвал своих сообщников, и это больше всего волновало Суетина и Моисеенко.
А если один из сообщников все-таки убит?..
Для преступника всегда выгодно взять на себя более, легкое преступление, чтобы избежать наказания за тяжкое. Ведь было же в практике Дмитрия Николаевича и такое, когда убийца залезал в карман, намеренно попадался с поличным и, как говорят, скрывался в тюрьме! Если Сырба убил Мельника, то в своем положении он ведет себя вполне логично: пусть он усугубляет свое наказание, скрывая не известного следствию сообщника по краже зерна, но этим он делает невозможным раскрытие более тяжкого преступления.
– Рассуждать можно сколько угодно. Но мы же в дурацком положении! – начинал терять терпение вспыльчивый Моисеенко.
– А что делать? Шадринск молчит…
– Самим надо ехать туда!
– Поедем.
Ехать не пришлось.
Из Шадринска сообщили, что в деревне Кабанье после войны долгое время проживала семья Мельника, приехавшая из Молдавии сразу после войны. Получатель удостоверения ДОСААФ, вероятно, Мельник Петр Афанасьевич, в свое время поступавший на курсы трактористов в Батуринскую МТС. В числе непременных условий для поступления на курсы было вступление в общество ДОСААФ. Возраст Петра Мельника совпадает с годом рождения, указанным в удостоверении.
Но Петр Мельник не хромал.
Из бесед с жителями Кабаньего, однако, выяснилось, что отец Петра – Афанасий Макарович – страдал хромотой.
Других подробностей из жизни семьи Мельников установить не удалось, так как восемь лет назад, в 1955 году, они уехали из Кабаньего в Молдавию, и никаких изнестий о них никто не получал.
– Ну а теперь куда тебе хочется ехать? – посмотрел Суетин на Моисеенко.
– Пойду в больницу! – махнул тот рукой.
В тот день, уходя домой, Дмитрий Николаевич как-то по-новому ощутил время. Может быть, оттого, что при нем заговорили о ноябрьском празднике да еще спросили, как он собирается его проводить и поедет ли на зайцев. Все знали, что он большой любитель охоты, и только поэтому, вернувшись из армии после войны да скопив деньжишки, он купил «Москвич» самого первого выпуска, который сейчас у многих вызывал улыбку.
– Все равно – колеса, – говорил Дмитрий Николаевич.
До его дома от прокуратуры самая ленивая ходьба укладывалась в десяток минут. Дмитрий Николаевич как-то само собой выбрал другую дорогу, потом повернул от дома еще дальше. Хотелось побыть одному.
Он знал, что Анатолий Моисеенко, вспомнивший в сердцах про больницу, придет завтра в горотдел ровно к девяти, как и сам Дмитрий Николаевич в свою прокуратуру. Знал, что через полчаса они сойдутся и снова будут толковать о Сырбе и Мельниках. Куда деваться?
«Куда деваться?» – повторил он про себя. И тут же подумал: «А почему я так сказал?»
Почему он стал следователем? Ведь получилось же так у многих его приятелей после войны, что они к нынешним годам на персональных машинах ездят, оклады имеют такие, над которыми не подшутишь, как над его. И ведь орденов он на груди принес не меньше, а, может, побольше, и умом не последний вроде. Он и сейчас припоминал, как ему, деревенскому парню, предлагали место бригадира в колхозе, званием председателя манили года через два. Даже промкомбинат предлагали!
А он отказался. Почему?
И вспомнился фронтовой случай где-то в белорусских краях. Небольшой городишко, скорее – наша большая деревня. Так вот в том городке, только что вызволенном из-под немцев, на махонькой площади, в углу которой толкался голодный рынок, кто-то схватил оборванного мальчишку, утянувшего из корзины бурак. Со стиснутой душой смотрел тогда русский солдат Дмитрий Суетин, как тыкали и щипали со всех сторон мальца разозленные торговки, грозили ему чуть ли не каторгой. А он, бедный, торопливо жевал сырой бурак,
И вдруг понял Суетин, что парень боялся не закона и старушечьей кары, а как бы не отняли у него бурак, пока он не доел его.
Шагнул тогда солдат в лающий базарный круг, взял мальчишку за руку и сказал сердито:
– А ну, айда!..
И увел за собой.
Потом у походной кухни накормил его горячей кашей и спросил:
– Чего еще?
– Возьмите с собой! – вдруг уставились на него преданные мальчишеские глаза. – Я воевать научусь.
– Воров не берут, – строго объяснил Суетин.
– Не вор я, – признался мальчонка. – Я есть хотел. А дома у меня нет. И никого нет.
– Ладно, посмотрим…
Через пару дней Суетин уговорил на какой-то станции медсестер из санитарного поезда, чтобы увезли мальчишку в тыл.
Сам вернулся домой живой. Слышал много. Кто-то с голоду умер, кто-то в каракулях войну закончил. Кто-то ушел в тюрьму за колоски на сжатом поле, кто-то также посажен – за растрату. Думал об всем и подолгу. Знал, что сам рос при законе, воевал тоже за него.
«Теперь-то думай не думай, а вот не заметил, как полтора десятка отработал и как осень новая наступила, и как плащ сменил на теплое пальто… – вернулся к началу размышлений и зашагал к дому. – И завтра снова надо решать с Моисеенко, как быть дальше…»
А утром грохнул с порога:
– Должен заговорить Сырба. Хватит!
И зазвонил в Шадринск.
Еще раньше шадринцы встречались с сестрой и матерью Сырбы. Но те уклонялись от прямых ответов, так же как и большинство деревенских:
– Где наши шоферы в страду ездят, никто не знает. Известно только, что дома не живут.
И Суетин велел рассказать родственникам, в чем подозревается Сырба.
Скоро в одной из шадринских деревень разыгралась семейная трагедия. Сестра и мать узнали, что Сырба арестован не только за кражу зерна, но и по подозрению в убийстве. Когда шок от этого известия прошел, родственники Сырбы с облегчением признались, что Сырба – дурак и зря запирается, что все его попутчики живы и здоровы. Один из его дружков из соседней деревни незамедлительно оказался в шадринском отделе милиции и охотно объяснил, что третий приятель – житель Свердловска, отец сослуживца Сырбы по армии, инвалид войны, с протезом вместо ноги.
Ни о какой драке новый шадринский «клиент» не говорил. Адреса инвалида не знал, потому что тот встретил машину с зерном в Верхней Пышме, а не в Свердловске. А главное то, что его самого на обратном пути высадили на свердловском вокзале, чтобы вернулся домой поездом. Сырба отговорился тем, что нужно съездить кое-куда еще.
Суетин передал в Шадринск, чтобы сообщника Сырбы арестовали, послав телеграфное уведомление об имеющейся на это санкции. Вместе с тем попросил склонить сестру и мать написать Сырбе письмо и убедить его признаться следствию во всем, а главное назвать адрес свердловского знакомого.
В тот же день, вызвав Сырбу на очередной допрос, Суетин объявил ему, что подозревает его еще в одном: в причастности к убийству.
Сырба в ответ усмехнулся и только покрутил головой, настолько он был удивлен сообщением следователя.
Следовательская практика знает много сильных психологических средств воздействия на преступников.
Суетин не располагал фактами, достаточными, чтобы обвинить Сырбу в убийстве. Больше того, он мог допустить, что Сырба действительно никого не убивал. Но в этом необходимо было убедиться.
Поэтому, ожидая письмо, Суетин заставил Сырбу участвовать в одном «спектакле».
По первой пороше милицейская машина с Моисеенко, Суетиным и Сырбой выехала из Верхней Пышмы. Через полчаса она была в Соколовке. Следователи вышли из машины, вывели Сырбу, молча перекурили возле клуба, а потом поехали обратно, как будто только за этим и приезжали сюда.
Сырба обреченно молчал.
На пустыре, возле места убийства, остановились снова.
Опять закурили.
Суетин видел, как впервые за эти дни Сырба вздохнул облегченно, словно вернулся в свое родное раздолье, такое же чистое и беспредельное, как здесь, И уже не равнодушие, а какое-то тихое раскаяние засветилось в его выпуклых глазах. Впервые он вздохнул по-человечески, по-грешному…
