— Все, я пошел! — Александр Борисович вскочил с диванчика и шагнул в сторону палаты.
— Стоп-стоп! Не так резко, пожалуйста… Я же говорил: она сейчас спит, вот проснется — ради бога, хоть всю ночь сидите! — А как же я узнаю, что она проснулась? — растерялся Турецкий. — Я, знаете ли, сквозь стены видеть пока что не научился…
— А и не надо! У нас через пятнадцать минут обход, вот она и проснется, точнее, мы сами ее потихонечку разбудим… Поймите, сейчас для Ирины Генриховны важна каждая минута сна, буквально каждая!
Камера, в которую поместили Пашку Садовничего по кличке Цезарь, была одиночной. Обстановка, впрочем, мало отличалась от тех, в которых сидели его подельники: шконка, параша в углу, крошечное оконце, забранное хорошо сваренной решеткой… Впрочем, окружающая действительность Цезаря, кажется, вовсе не интересовала: всю нынешнюю ночь он провел сидючи на шконке с самым благостным видом, непрерывно распевая маршевые песенки, популярные году эдак в восемнадцатом — двадцатом прошлого столетия, коих, как выяснилось, сиделец знал великое множество.
С точки зрения молоденького дежурного охранника, время от времени посматривавшего, как и было велено, в камеру через смотровое окошко, выглядело это комично: здоровенный сорокалетний мужик, косая сажень в плечах, с красной от частых возлияний рожей, с радостной детской улыбкой на этой харе, сидит и упражняется в вокале густым, хриплым басом.
В общем, помимо того что в соседних камерах за всю ночь никто глаз не сомкнул из-за его «арий», ночь в целом прошла спокойно. Ничего плохого Цезарь не делал, никаких попыток произвести какие-либо подозрительные действия не предпринимал и выглядел вполне безмятежно, — похоже, и впрямь спятил мужик.
Тем не менее, когда охраннику сообщили по внутренней связи, что бронированная машина, на которой заключенному Садовничему предстояло отправиться на судебное заседание, прибыла, он почему-то испытал чувство облегчения и с нетерпением начал вглядываться в конец галереи в ожидании конвоиров. Кажется, конвой должен был быть усиленным… Так и есть, не менее семерых человек в соответствующей форме и в масках. Что ж, понять можно: даже если Цезарь и впрямь спятил, бандитом он от этого быть не перестал! И, дождавшись, когда странного заключенного в наручниках вывели из камеры, охранник с облегчением запер дверь, даже не потрудившись поднять шконку, на которой провел ночь Цезарь.
Всю дорогу до суда конвойные, как и было им приказано, не спускали с Цезаря глаз, хотя ни малейшей попытки как-то на это прореагировать с его стороны не было. Даже на собравшуюся возле здания суда небольшую, но шумную толпу с плакатами, требовавшими для убийцы самого сурового наказания, он не обратил ни малейшего внимания: безмятежная улыбка, с которой Садовничий покинул камеру, так и не сошла с его физиономии.
— Дурка по тебе точно плачет, — буркнул один из конвоиров, заталкивая Цезаря в камеру для особо опасных подсудимых. Этот явно свихнувшийся бандит был ему крайне неприятен, и он, дважды проверив замок, затем заглянув в специальный глазок и убедившись, что Пашка Цезарь и тут, расположившись на шконке, завел какую-то песню, с облегчением покинул конвойную. Тем более что старший офицер их группы уже входил в комнату со своим собственным ключом: дальнейшее конвоира, слава богу, не касалось. Судебное заседание, видимо, должно было начаться с минуты на минуту. Старшего офицера конвоя сопровождал его коллега-новичок, совсем молоденький сержант.
— Ну давай. — Офицер повернулся к новичку и улыбнулся. — Сейчас посмотрим, чему вас там научили…
Отперев камеру, он ободряюще улыбнулся подчиненному. Сержантик, тоже улыбнувшись в ответ начальству, резко нахмурился и шагнул в камеру:
— Садовничий, на выход! — Голос у него был решительный, но почти подростковый, неоформившийся.
Видимо, и Цезарь это услышал, поскольку перестал напевать очередную походную песню и, повернувшись к сержантику, улыбнулся, сделав едва уловимый жест правой рукой, в которой на мгновение тонким лучиком сверкнула спица… Спустя секунду все было кончено.
— Теперь быстро! — Голос офицера отдавал хрипотцой. — По коридору налево, дверь в конце…
Упрашивать Цезаря не пришлось: он знал, что в указанной офицером комнате его ждет другая одежда и телевизионная камера с логотипом популярного канала, никогда не упускавшего возможности осветить даже мельчайшие криминальные события, не говоря о столь громком деле, как арест авторитета его уровня.
Офицер оказался хорошим инструктором: оглядев Садовничего с ног до головы, он кивнул прежде всего на камеру:
— Быстро включай питание… теперь лампочку… Камеру на плечо — и в зал, пока там никого нет…
— Проверь, нет ли, — буркнул Цезарь.
Офицер послушно включил рацию:
— Котельников, как там — обвинение приехало?.. Ждете с минуты на минуту? Ладно, доложишь сразу… Кто от них? Сам Меркулов? Тем более доложишь!
Он нахмурился и снова поторопил Садовничего:
— Теперь пошли: говорить буду я, ты лучше молчи, кивай, и все…
Зал судебных заседаний, в который они вошли, был практически пуст — если не считать старушки уборщицы, даже не взглянувшей в их сторону.
— Ну вот, — громко произнес офицер, — это и есть зал, в котором будет проходить процесс… На съемку у вас ровно минута… — Он внимательно наблюдал за Цезарем, действительно заснявшим зал. — Все, теперь, пожалуйста, сюда. — Он указал на незаметную дверь, противоположную той, через которую они вошли.
Спустя несколько секунд оба уже двигались по длинному коридору к служебному входу в здание. Спустя еще три минуты Цезарь смешался с толпой журналистов перед входом в суд, офицер скрылся в соседнем со зданием переулке.
Неброского серого цвета «девятка» ждала их за углом. Открыв переднюю пассажирскую дверцу, офицер с облегчением опустился на сиденье: одним из условий Цезаря было требование — за рулем находиться должен он сам… «А если его все-таки схватят?..» Нет, таких мыслей допускать нельзя! Куда приятнее еще раз вспомнить о сумме «зелени», уже полученной, и еще об одной такой же, которую предстоит получить…
Мысли об этих баксах оказались столь завораживающими, что офицер даже вздрогнул, когда водительская дверца распахнулась, и Цезарь тяжело брякнулся на сиденье вместе с камерой.
— Чего так долго? Я уже волноваться начал, — тихо произнес офицер.
— Да хмырь какой-то привязался, триста баксов предлагал, чтобы кассетку перегнать…
— А ты ему чего? — встревожился его спутник.
— «Чего»… Чего надо, то и сказал, чтоб шел на… А в другой раз меньше клювом щелкал!.. Ладно, Толян, спасибо тебе!
— За «спасибо» картошки не купишь. — Офицер усмехнулся, живо снял фуражку и сбросил китель. — Давай заводи… Ехать пора — время!
— Погоди, Толян, а ты как? Где скрываться намерен?.. Учти, с твоими бабками, какие нынче поимел и еще поимеешь, на дно залечь надолго придется! Да и то сказать — с такой «капустой» можно куда хошь: хоть в Гималаи, хоть на Майами…
— Да тебе-то какая разница, куда я линяю? Ну в Испанию… И что?
— В Испании хорошо… — Цезарь доброжелательно улыбнулся и посмотрел на Толяна. — Так что удачи тебе, друган!..Движения — короткого и стремительного, как молния, сопровождавшего эти слова Цезаря, — «друган» не заметил. Длинная тонкая спица легко вошла офицеру в бок… Умер он, в отличие от сержантика, не сразу. Минуты две Толян, так и не поверивший в случившееся, мелко дергался и хрипел, вытаращив на Садовничего глаза. Потом все было кончено.
Пашка извлек спицу, спокойно вытер ее об одежду жертвы, после чего вложил орудие убийства ему же в руку.
— Возьми, — ядовито ухмыльнувшись, пробормотал он, — на корриду в Испании сходишь…
Свои действия по уничтожению ненужного ему свидетеля Цезарь завершил как раз вовремя: возле так и не тронувшейся с места серой «девятки» затормозил черный джип с тонированными стеклами. Прежде чем покинуть машину и пересесть в него, Цезарь зорко оглядел улицу через лобовое стекло «девятки». Улица была пуста. Ну или почти пуста: вряд ли стоило принимать во внимание двух сикилявок лет по пятнадцать, щебетавших о чем-то своем в тупичке возле гаражного кооператива, выстроенного на задах переулка. Погода, с утра обещавшая дождь, наконец-то расщедрилась на него, первые капли потекли по стеклу машины, небо, обложенное тяжелыми, серыми тучами, казалось, вот-вот свалится на московские крыши… Усмехнувшись, Цезарь выбрался наружу и через пару секунд скрылся за пассажирской дверцей иномарки. В то же мгновение джип, водитель которого и не думал глушить движок, рванул с места. К зданию суда Константин Дмитриевич Меркулов подъехал за пятнадцать минут до начала заседания. Намеревался раньше, но пробки, будь они неладны, даже при наличии сирены, время все равно отняли. Дениса, пробиравшегося к нему сквозь толпу, ставшую за это время гораздо больше и плотнее, несмотря на то что заседание будет закрытым, он увидел сразу и, несмотря на спешку, дождался его.
