– Не могу его оставить, – в отчаянии проговорила Мария.
– Надо. Хоакин сказал бы тебе то же самое. – Пат не хотела использовать раненого для своих аргументов, но у нее не оставалось выбора.
Мария посмотрела на Дика.
– Поезжай, – сказал тот. – Пат права: Хоакин сказал бы то же самое.
Он протянул Пат ключи.
– Некогда возиться с машиной. Бежим. Будем надеяться, что успеем.
Судебный пристав убирал телевизор, когда женщины, запыхавшись, вбежали в зал. Пат заметила на лице Джека облегчение.
– Вызывайте следующего свидетеля, – предложил судья.
– Штат приглашает Марию Лопес, – объявил Джек.
Мария вышла вперед и принесла присягу.
– Назовите для протокола вашу фамилию, – попросил Джек. Она стояла с отрешенным лицом и ничего не говорила.
– Мэм, – повернулся в ее сторону судья, – вы должны ответить на вопрос.
– Мария Лопес. – Ее глаза по-прежнему невидяще блуждали.
– Где вы в настоящее время работаете?
– В канцелярии прокурора штата – секретарем.
Джек решил ее немного направить.
– То есть моим секретарем?
– Да.
– А до того, как пришли работать ко мне, служили в полицейском управлении Бэсс-Крика? Так?
– Так.
– Вы работали лично на обвиняемого Уэсли Брюма?
– Да.
– В качестве секретаря?
– Да. – Наводящие вопросы кончились, теперь ей предстояло собраться.
– Мисс Лопес, как долго вы работали в полицейском управлении? – Ответа не последовало. Джек повторил вопрос: – Мария, сколько времени вы работали в полицейском управлении?
– Протестую! – Джимми Дикарло вскочил со стула. – Обвинитель обращается со свидетелем запанибрата.
Мария посмотрела на адвоката, перевела взгляд на Клея Эванса, затем на сидящего подле него Уэсли Брюма – негодяя, который, как ей было известно, стрелял в Хоакина.
– Пятнадцать лет, – твердо ответила она, прежде чем судья успел решить, принимать или отклонить протест.
– Обвинитель, воздерживайтесь от того, чтобы называть свидетеля по имени, – предупредил Джека Стэнтон. – А вы мэм, должны повременить с ответом, если заявлен протест. Вы меня поняли?
Мария повернулась к судье:
– Да, сэр.
Джек решил, что в этот момент она вернулась к действительности.
– Мисс Лопес, расскажите присяжным, какую должность вы занимали в полицейском управлении Бэсс-Крика.
– Первые семь лет была секретарем приемной, затем секретарем мистера Брюма.
– Мисс Лопес, я хочу вернуть вас в день 24 января 1986 года. Какую должность вы занимали в то время?
– Секретаря приемной.
– Каковы были ваши служебные обязанности?
– Отвечала на телефонные звонки, вскрывала и разбирала корреспонденцию, печатала. И прочее в том же роде.
– Вы помните, что произошло в тот день?
– Да.
– Почему он вам запомнился?
– В тот год, кажется, в марте, я давала показания на слушаниях об обжаловании. Недавно вы мне продемонстрировали расшифровку стенограммы моих слов.
– Что произошло в тот день?
– Мистер Брюм привез на допрос Руди Келли, а затем в участок явилась его мать Элена и потребовала, чтобы ей разрешили увидеться с сыном.
– Вы помните, когда она пришла в полицейский участок?
– Да. В пятнадцать часов шестнадцать минут.
– Почему вы так точно запомнили время?
– Элена настояла, чтобы я занесла его в регистрационный журнал. Мою запись присовокупили к делу. Кроме того, недавно я читала расшифровку своих показаний.
– Вы тогда позволили Элене увидеться с сыном?
– Нет.
– Почему?
– Детектив Уэсли Брюм приказал мне ее не пускать. Через некоторое время к ней вышел другой детектив, Дел Шортер. Но самой Элене не позволили пройти в участок и поговорить с сыном. Детектив Брюм увел его в специальную комнату для допросов.
С этого момента Джек прибавил темп. У него имелось письмо, обозначенное как улика номер шесть. Он подал его Марии. Это была сделанная Хоакином копия того самого письма от 2 мая 1986 года, которое Трейси Джеймс направила Клею Эвансу. Хоакин как-то упомянул о нем при Марии, и она вспомнила, что видела письмо погибшего адвоката в кабинете Уэсли Брюма. Они рассказали об этом Джеку. До разговора с ними Джек не представлял, каким образом использует в качестве доказательства письмо. Трейси уже нет. Клей скорее всего не станет давать показаний. Хоакин имел копию, но никоим образом не мог подтвердить, что Трейси Джеймс отослала письмо Эвансу и тот его получил. То, что Мария видела его в кабинете Брюма, меняло дело. Но Джек понимал, что с допустимостью доказательства дело обстояло не просто.
– Вы видели раньше то, что мы именуем уликой номер шесть?
– Да, видела.
– Что это такое?
– Письмо от 2 мая 1986 года от Трейси Джеймс Клею Эвансу.
– Кто такая Трейси Джеймс?
– Частный адвокат, представлявшая Руди Келли до того, как дело передали государственному защитнику.
– Когда вы видели это письмо?
– Примерно в то самое время, когда оно было написано, может быть, несколько дней спустя. Прокурор Клей Эванс пришел в полицейское управление встретиться с Уэсли Брюмом, чего никогда раньше не делал. Они разговаривали в его кабинете. Я вошла, поскольку мистер Брюм должен был срочно подписать какую-то бумагу. Письмо лежало на столе. Пока детектив Брюм читал переданный ему на подпись документ, я стояла за его левым плечом и читала письмо. Выходя из кабинета, я слышала, как мистер Брюм заметил: «Она что, шутит?» Клей Эванс не ответил, а если ответил, я не слышала.
Джек обратился к судье:
– Я хотел бы приобщить вещественное доказательство номер шесть к делу.
– У меня несколько возражений, – вмешался Джимми.
– Подойдите, – распорядился судья.
Когда представители сторон приблизились к кафедре, адвокат завел долгую речь, почему письмо не следует приобщать к вещественным доказательствам.
– Я его до этого ни разу не видел.
– Я его вам посылал в ответ на ваше требование предъявления доказательств, – возразил Джек. – Письмо значится в моем предварительном списке улик.
– Другие причины? – покосился на Джимми судья.
– Это показание с чужих слов. Единственный способ приобщить письмо к доказательствам – выслушать Трейси Джеймс или Клея Эванса. Но Трейси Джеймс мертва, а мой клиент не собирается давать показаний.
Судья повернулся к Джеку:
– Ваш ответ.
– Ваша честь, Трейси Джеймс нет в живых, и мы имеем возможность воспользоваться исключением из правила показания с чужих слов, которое вступает в силу, если человек умер. В любом случае, это письмо нельзя считать показанием с чужих слов, поскольку мы представляем его не ради его содержания, а чтобы продемонстрировать, что оно было отправлено и получено.
Судья посмотрел на Джимми, который понятия не имел, что сказать. Если бы он задал правильные вопросы, то обнаружил бы, что в тот день Клей Эванс покинул полицейское управление с письмом в руке, а то, что Джек показывал Марии, лишь копия Хоакина. Но Джимми был сбит с толку, и его мысль работала слишком медленно.
Но, к удивлению Джека, судья принял протест.
– Я не намерен приобщать данный документ к делу, мистер Тобин. Письмо целиком базируется на памятной записке мистера Хоакина Санчеса, старшего следователя мисс Джеймс, в которой приводится содержание его беседы с неким Пабло. Памятная записка является явным показанием с чужих слов. Следовательно, письмо, в котором мисс Джеймс утверждает, что убийство совершил Джеронимо, также показание с чужих слов, поскольку основано на ненадлежащем свидетельстве.
– Но, ваша честь, – возразил Джек, – я представляю его не из-за истинности содержания.
Судья улыбнулся, и его улыбка говорила: «Вот ты и попался».
– Мистер Тобин, я в юриспруденции почти пятьдесят лет. Не поверите, сколько раз я слышал об этом исключении, но до сих пор не понимаю, в чем оно заключается. Давайте конкретизируем наш анализ. Вам необходимо письмо, чтобы довести до сведения присяжных, что в мае 1986 года Трейси Джеймс уведомила Клея Эванса, что убийца – Джеронимо Круз. Но вы не собираетесь с его помощью доказывать, что убил Круз, а лишь установить факт, что Эванс получил уведомление. Так?
– Именно так, ваша честь.
– Вот здесь-то и возникает противоречие. Вы хотите бросить тень на обвиняемых, продемонстрировав, что они обладали неким знанием, хотя предмет знания неприемлем, то есть является ненадлежащим доказательством. Тем не менее вы продолжаете настаивать, утверждая, что предлагаете письмо не ради истинности содержания. Это юридическая эквилибристика, обвинитель.
Джек понимал, что судья прав. Что же до Дикарло, ему казалось, что эти двое говорят на иностранном языке. Стэнтон обратился к присяжным:
