Бабах вошел в кабинет, неся две миски горячего супа и свежеиспеченную лепешку.
Столовая работала медленно. После того как Виктор, владелец «Красного лося», всех разогнал, половина публики притащилась сюда. Столпившись у столиков, они пили кофе, ели суп чили, обсуждали подробности боя. В полицейском участке было пусто, дверь в коридор открыта. Бабах услышал голоса. Подошел ближе. Возле маленькой комнаты с кроватью лежали собаки Таны. Он хотел позвать ее, сообщить, что принес еду, но тут до его слуха донеслись слова Адди:
— Не подавала заявление на декретный отпуск?
Бабах замер с мисками в руках. Он хотел повернуться и уйти, но был не в силах.
— Моя мама работала в полиции. Погибла при исполнении долга, когда мне было десять. Подумай о своем ребенке, Тана.
Его пронзило воспоминание. Внезапно стало жарко. Собаки взглянули на него, завиляли хвостами. Чувствуя беспокойство, Бабах скомандовал: «Тсс», тихо вышел из коридора, чувствуя, как колотится сердце.
Вошел в кабинет, поставил еду на пустой стол. Обе миски. Аппетит исчез без следа. Может, Адди захочет есть — пусть возьмет его порцию.
Быстро вышел в главную дверь, тихо закрыл ее за собой. Постоял немного, глубоко вдыхая холодный воздух. Что с ним творится?
Сунул руки в карманы, спустился по лестнице, побрел по заснеженной улице, залитой зеленым небесным светом.
Голос в голове настойчиво повторял: Слишком поздно, О’Халлоран. Ты переступил черту… связался с ней… посмотри теперь, что она с тобой сделала…
А был ли у него выбор? С того момента, как она постучала в его дверь?
Из темноты улицы, закутавшись в куртку, выходит Наблюдатель. Холод все сильнее. Ветер тоже. Из полицейского участка неожиданно выходит Бабах О’Халлоран. Некоторое время стоит возле здания, будто раздумывает о чем-то. Наблюдатель смотрит на него, изучает. Потом О’Халлоран, по всей видимости, выбрасывает из головы то, что его волнует, запускает руки в карманы и идет по своим делам.
Наблюдатель видел, как он входил сюда с едой, но он не успел бы съесть ее так быстро. Значит, он принес ее кому-то. Девчонке-полицейскому.
Новенькой, которая явилась в этот город и нарушила привычный ход вещей.
Окно полицейского участка льет теплый свет на снег. Медсестра все еще там. Наблюдателя охватывает любопытство. Что там происходит? Девчонка ранена? Или медсестра нужна задержанному?
Наблюдателю приходит на ум фраза:
Пристально вглядевшись в лицо Моро, Кромвель понял — этот человек осознал себя жертвой…
Жертвой.
Всегда приятнее, когда существо уже начало осознавать: за ним кто-то следит, идет по пятам, охотится, высматривает из темноты. Кто-то хищный, предельно сосредоточенный в намерении покарать.
Волосы на руках Наблюдателя встают дыбом. Вскипает возбуждение. Голод, отец желания, разгорается в животе. Язык ожидает вкуса крови… Нет! Слишком рано, слишком рано, не нужно так рано…
Горло сжимает паника, мозг — напряжение. Неясный гул все ближе. Нужен воздух, нужно выйти, нельзя сейчас это чувствовать… нет, нет, нет…
Только один способ это остановить, только один путь… наказание, наказание…
ГЛАВА 15
Войдя в кабинет вместе с Адди, Тана изумилась, уловив аромат еды. Она почти сразу заметила ее, упакованную, неосторожно поставленную почти на самый край стола. О’Халлоран.
Он здесь был.
Она посмотрела на дверь в коридор, которую оставила открытой. И дверь в маленькую комнату тоже — для собак. Он что, слышал их разговор? О ребенке?
Зачем уходить вот так, не предупредив? Он вошел так тихо… собаки даже не залаяли.
Ей стало неловко.
— Видимо, это вам, — сказала она Адди, снимая крышку с одной из мисок. Желудок свело от голода, стоило почувствовать аппетитный запах. Суп. Овощной. — Будете?
— Нет, спасибо, — ответила Адди. — Мне нужно поспать. Завтра ранний визит. — Она сняла пальто с крючка у двери, надела, натянула варежки. — Приходи на УЗИ на следующей неделе. Если хочешь, можно узнать пол ребенка.
Тана похолодела. Хочет ли она? Так все это станет… более настоящим. Она кивнула.
— Спасибо… за все.
— Всегда пожалуйста. Ты знаешь, где меня искать. — Адди взялась за ручку двери.
— Расскажите мне кое-что, — попросила Тана. — Вы давно здесь живете?
— В Твин-Риверсе? Слишком давно. Вот уже семь лет.
— Значит, вы помните, как погибла дочь Эллиота Новака? И как через год убили школьницу в лагере?
Адди пристально посмотрела на Тану. Какое-то время она молчала и, казалось, побледнела.
— Вам не кажется…
— Что эти события связаны? Но это невозможно. Животных в обоих случаях застрелили, верно?
Адди нахмурилась. Неловкое любопытство Таны все нарастало.
— Он вообще бывает в городе?
— Эллиот? Был пару раз, может, года два назад. С тех пор не показывался, насколько я знаю. — Снаружи бушевал ветер, срывая с веток деревьев куски намерзшего льда и швыряя в окна.
— Но все-таки он еще живой?
— Его трудно было назвать живым, Тана, еще когда он уходил в леса. Страшный, как мертвец, изможденный, опустошенный, измученный посттравматическим расстройством в тяжелой форме. Изоляция и плохое питание ухудшили ситуацию еще больше. Выглядел он ужасно. Мороз лишил его части носа, кончиков нескольких пальцев на руках и ногах. С тех пор как он увидел полусъеденный труп дочери, он лишился рассудка. Теперь он — лишь замерзшее тело и расстроенный мозг. Если он еще жив, это в любом случае уже не человек.
Ветер становился все громче, стук льдинок по стеклам казался скрежетом коготков маленьких грызунов, ищущих выход.
— Зачем тебе это? — спросила Адди.
— Я хотела с ним поговорить.
— Но ты же не считаешь эти два нападения связанными.
— Еще мне сказали, что Эллиот считает: это были не волки.
Адди не сводила с нее глаз. Шум ветра перешел в свист. Огоньки в печи вспыхивали и гасли.
— Иногда, — тихо сказала Адди, — когда боль слишком сильна, человек пытается найти выход. Отрицает. Перекладывает чувство вины на кого-то другого. Особенно когда ощущает виноватым себя. Может быть, Эллиот именно поэтому так сильно хотел верить, что может перевесить этот грех на кого-то другого.
— А почему он ощущал виноватым себя?
— Потому что не смог защитить своего ребенка. — Она помолчала. — Эта мысль и свела его с ума, Тана. Заставила придумать чудовище. — Она повернула ручку, открыла дверь, впустила ледяной воздух. — Это место сводит людей с ума. Если они неосторожны.
— Но вы же здесь уже давно, и у вас все в порядке.
Алли посмотрела ей в глаза.
— Да ну?
Вышла, захлопнула за собой дверь. Тана закрыла ее и подошла к окну. Сквозь ледяные узоры на окнах она смотрела, как Адди натягивает капюшон с меховой оторочкой и бредет по снегу. В неясном, жутком, зеленовато-желтом свете, мерцавшем над вершинами деревьев, женщина в капюшоне казалась героиней сказки. Красной Шапочкой. Волшебницей. Или ведьмой.
Или повивальной бабкой.
Тана вспомнила слова Адди о том, что значит быть матерью. В памяти снова всплыл образ мертвой волчицы с раздутыми сосками. Она представила волчат, плачущих в норе, и подумала: дожили они до утра или хищники пришли на их жалобный голодный писк и убили их под призрачным светом северного сияния? Подумала о матерях Аподаки и Санджита. Сейчас им уже сообщили о нападении, о гибели их детей. Тана безвольно опустила руки. Жизнь несправедлива.
Когда она уже собиралась отойти от окна, через улицу метнулась чья-то тень. Тана придвинулась ближе, протерла пятно на замерзшем стекле.
Никого.
Какое-то время она смотрела на пустую улицу, чувствуя странный холод, пронизывающий до костей.
Вторник. Шестое ноября.
Продолжительность дня: 7.43.25
— Доброе утро, Джейми, — сказала Тана, стоя возле камеры с полным подносом еды.
