важно то, думал он, что ему не хочется во все это верить! Пусть существует изнанка, пусть в ней обитает Зло, но ведь это все равно пусть странная, но реальность!
Он подобрал «Скилтаву», нажал на спуск. Есть искра, есть температура горения, есть бензин в зажигалке… Он должен гореть, таков мир. И пусть в этом чертовом анти-Любгороде царит непознанное, оно все равно не должно отменять законы природы. Физику! Нельзя сдаваться только потому, что кто-то сказал, будто бы победить нельзя. Если бы все так жили, то не было бы полета в космос, не было бы радио, машин. Не было бы революции. И его бы не было — отец бы просто испугался подойти к маме… Но ведь все это есть. И он есть!
Камышев снова щелкнул зажигалкой, провел рукой над огнем… и отдернул ее, поняв, что пламя «Скилтавы» его обожгло. Все было так, как и должно быть. Недолго думая, он стянул с себя куртку и без тени сомнения поджег ткань. Куртка занялась быстро и лихо, превращаясь в гигантский факел. Эдик, расстрелявший весь свой боекомплект, смотрел на него расширившимися глазами. Вика остановилась и проводила его ошалелым взглядом, полным неверия и непонимания.
— Не может быть… — прошептала она.
Но Валерий ее не слушал. Он шел на черную «Волгу», как его деды, Петр и Николай, шли на танки, держа в руках бутылки с горючей смесью. И чертова машина попятилась!
Следователь, дипломированный советский юрист, комсомолец и почти коммунист твердой походкой шел на нее, размахивая горящей курткой. «Волга» взревела, попытавшись его испугать, угрожая переехать, раздавить и размазать, но он не дрогнул. И тогда дрогнула она, «двадцать первая». По-настоящему. Дала задний ход и теперь ехала прочь. В тот самый переулок, из которого появилась.
— Бегом! — заорал Камышев, швырнув полыхающую куртку на асфальт, преградив «двадцать первой» дорогу.
Одежда вспыхнула так, словно была облита бензином. Отражение язычков пламени заплясало на стенах домов, осветило серое небо. И огонь был ярким, оранжевым — в отличие от тусклого красного тления фар «Волги» и глаз местных обитателей.
Сыщики подхватили что-то бессвязно бормочущего журналиста и из последних сил потащили его к зданию детского дома. Вика, продолжая что-то неразборчиво говорить себе под нос, бежала следом. Всего минута или две — и они уже были возле нужного здания. Его западный флигель здесь, в анти-Любгороде, оказался целым и не заколоченным.
— Почему он так близко здесь? — Камышев уже думал об этом, но только сейчас решил уточнить у Вики.
«Хоть одна приятная особенность этого чертова места», — отметил он заодно про себя, обливаясь потом. Лапина они волочили уже из последних сил.
— Игры пространства, — ответила девушка, заметно запыхавшись и тяжело дыша. Видимо, у ведуний тоже есть предел выносливости. — Мээр замкнут сам на себя, и все, что к нему относится, словно бы рядом. Но и разлом-то с ним!.. Как тебе удалось вызвать настоящий огонь?
Она смотрела на Валерия с неподдельным восторгом. Наивным, почти даже детским.
— Наука, — коротко ответил Камышев. — Физика сравняла счет с мистикой. Открой, пожалуйста.
Протяжно застонав, Вика отворила тяжелую дверь, помогая Валерию с Эдиком. Изнутри высыпала целая стая возмущенно пищащих крыс с огненными глазами, и Камышев, продолжая одной рукой поддерживать Лапина, второй направил на пасюков «Скилтаву». Полыхнуло огнем, маленьким и слабым, но грызуны с воплями разбежались.
— Огонь, — почти ласково сказал калининский следователь, когда за ними захлопнулась массивная дверь. — Надо сжечь здесь все к чертовой матери!
— Не надо! — воскликнула Вика. — Мы не знаем, как это отразится на нашей реальности… Если сжечь Мээр, то и на Любгороде это тоже отразится. Они чересчур сейчас друг с другом взаимосвязаны. Помнишь сравнение с одеждой? Если поджечь ее изнутри, снаружи тоже загорится.
— А если спалить только это здание? — уточнил Валерий.
Внутри у него все шевельнулось. Он догадывался, что пострадать могут все, кто сейчас снаружи — в обычном мире, а точнее, в андроповском детском доме. Но если это не прекратить, то убийства продолжатся… Нужно закрыть этот проклятый разлом.
— Я не знаю, сумеем ли мы тогда выбраться сами, — тихо проговорила девушка.
— Все равно мы должны попробовать, — твердо сказал Камышев. — Спасем тех, кто в обычном мире.
Он не хотел умирать, как и любой другой нормальный человек. Он хотел жить, делать карьеру на любимой, пусть и тяжелой работе. Хотел рано или поздно завести семью… Но Валерий был советским милиционером, и его долгом было предотвратить зло. Неважно в каких проявлениях — в виде матерых рецидивистов или адской машины.
— Эдик? — калининский следователь повернулся к коллеге и, пожалуй, уже точно хорошему другу.
— Мы должны это сделать, — кивнул он, хоть и нервно при этом сглотнул. — Уверен, что журналист сказал бы так же.
— Не сомневаюсь в этом, — ответил Камышев и посмотрел на Вику.
— Я не хочу, — она упрямо покачала головой. — Я хочу жить.
— Тогда уходите, — твердо сказал Валерий, чувствуя, как бегут по телу мурашки, как все его естество, повинуясь инстинкту самосохранения, отчаянно сопротивляется решению разума. — Действительно, зачем нам ненужные жертвы…
— Ты что творишь? — прорычал Апшилава. — Ты думаешь, у меня получится после этого нормально жить? Не знаю, как она, но я точно не смогу.
Он отнял у Камышева «Скилтаву», рассчитав и сделав это так резко, что тот не успел среагировать. А даже если бы и успел, то непременно уронил бы Лапина — Эдик и это учел. Он щелкнул зажигалкой и поднес ее к старым обоям. Огонь лизнул их, но те не вспыхнули. Курчавый следователь, выругавшись по-абхазски, снова нажал на спуск и поднес пламя к своей одежде, затем сунул в огонь руку.
— Что происходит? — беспомощно пробормотал он. — Почему?
— Видимо, физика повинуется только Валере, — усмехнулась Вика. — Дай попробую…
Камышев наблюдал за их телодвижениями, в одиночку удерживая журналиста. Он был уверен, что получится только у него. Не знал почему, не мог объяснить, но понимал, что именно так и будет. Ведунья тем временем чиркнула зажигалкой и проделала все те же манипуляции, что и Эдик до этого. Результат получился таким же — призрачное пламя не причиняло вреда ни одежде, ни старым обоям, ни коже Вики.
— Уходите, — потребовал Камышев и, передав бесчувственного Лапина Эдику, отнял у девушки зажигалку.
Курчавый следователь хотел было возразить, но не успел даже рта раскрыть — из коридора восточного флигеля кто-то шел в их сторону. Шел тихо, почти бесшумно, вот почему они не услышали сразу, пререкаясь на тему того, кто должен остаться. И теперь в холле, где они были, стало гораздо теснее. Валерий
