– Вам приходилось раньше иметь дело с убийцами, которые орудуют топором? – снова попытался вступить в разговор фотограф.
– Я кое-что знаю об убийцах, – проговорил Ван Вейтерен, – и все они прекрасно осведомлены о том, как действует топор… Кстати, ваши газеты вас надолго откомандировали? На полгода?
– Ха-за, – засмеялся Мюллер. – Думаю, на пару дней, не больше. Разумеется, если это не повторится.
– Повторится, но не так скоро.
– Откуда вы знаете?
– Спасибо за кофе, – сказал Ван Вейтерен и поднялся. – Боюсь, мне придется сейчас вас покинуть. Не сидите слишком долго по ночам и не пишите глупостей.
– Да разве мы когда-нибудь писали глупости? – воскликнул Крэйкшанк.
– Какого черта мы здесь делаем? – спросил фотограф, когда журналисты остались одни.
«Какого черта я здесь делаю?» – подумал Ван Вейтерен, садясь на пассажирское сиденье рядом с полицмейстером Баусеном.
– Зрелище не самое аппетитное, – сказал Баусен. – Я, пожалуй, останусь здесь, займусь планированием.
Ван Вейтерен последовал за хромым судмедэкспертом.
– Мэритц, – представился тот, когда они вошли в помещение. – Моя фамилия Мэритц. На самом деле я работаю в Оствердингене, но раз в неделю бываю здесь. А сейчас выходит даже чаще.
Он выкатил из холодильной камеры тележку и широким жестом скинул покрывало. Ван Вейтерен вспомнил слова Рейнхарда.
Есть только одна профессия – матадор. Все остальное – суррогаты и жалкое подобие.
Баусен, вне всяких сомнений, был прав. Если Эрнст Симмель и при жизни не отличался красотой, то Палач с Мэритцем довершили ситуацию. Симмель лежал на животе, и по причинам, до конца Ван Вейтерену непонятным – видимо, из соображений наглядности, – Мэритц положил голову под прямым углом к шее.
– Удар нанесен умелой рукой, тут ничего не скажешь, – проговорил он, тыча в рану шариковой ручкой.
– Умелой рукой? – переспросил Ван Вейтерен.
– Взгляните сюда! – Мэритц показал ему рентгеновский снимок. – Это Эггерс… обратите внимание на угол, под которым нанесен удар! Разница не более чем в два-три градуса. Кстати, раны одной глубины.
Ван Вейтерен разглядывал изображение белых позвонков на черном фоне.
– Удар нанесен сверху, справа налево, наискосок…
– Правша? – спросил Ван Вейтерен.
– Может быть. Или левша, играющий в бадминтон или теннис. Привыкший отбивать удар с обратной стороны ладони, если вы меня понимаете…
– Я сам играю три раза в неделю, – буркнул Ван Вейтерен.
Кто только что говорил о теннисных мячах?
Мэритц кивнул и сдвинул очки на лоб.
– Орудие то же? – спросил Ван Вейтерен. – Пожалуйста, уберите ручку от горла!
Патологоанатом вытер ручку о свой белый халат и засунул в нагрудный карман.
– Стопроцентно! – воскликнул он. – Возьмусь даже утверждать, что я готов его описать – топор с очень острым лезвием, вне всяких сомнений, специально заточенным. Шесть сантиметров в ширину и, думаю, довольно длинное. Сантиметров пятнадцать, может, больше.
– Откуда вы знаете?
– В обоих случаях острие вошло на одну и ту же глубину – дальше его остановило топорище. Будь лезвие шире, голова бы точно отлетела. Вы видели инструмент, который используют мясники, чтобы рубить кости?
Ван Вейтерен кивнул. Он уже начал сожалеть, что съел целых три булочки в кондитерской Сильвии.
– А момент смерти?
– От половины двенадцатого до половины первого, примерно в этом промежутке.
– А с точностью до минут можете предположить?
– Ближе к половине двенадцатого… одиннадцать сорок, если вы настаиваете, господин комиссар.
– Вам приходилось сталкиваться с таким раньше? – проговорил Ван Вейтерен, делая жест в сторону бледно-сизого трупа.
– Нет, всю жизнь узнаешь что-то новое.
Несмотря на то что прошло трое с половиной суток с того момента, как было обнаружено тело Эрнста Симмеля и почти четверо с тех пор, как его убили, место преступления еще не утратило привлекательности. Полиция поставила ограждение, натянув красно-белые ленты и поставив колышки с табличками, однако за пределами огороженного участка не иссякал людской поток: сюда стекались жители Кальбрингена, не желавшие упустить случая посмотреть на белые столбики в кустах и потемневшие пятна человеческой крови на дорожке.
Ассистенту полиции Эрвину Бангу было поручено следить за порядком и держать на расстоянии наиболее любопытных, и он выполнял это задание с той аккуратностью и величием, какие позволяла его стодвадцатикилограммовая фигура. Как только у ограждения собиралось больше двух посетителей, он начинал командовать:
– Та-ак, не скапливаться! Шевелим батонами! Циркулируем!
Ван Вейтерену показалось, что все это больше смахивает на действия регулировщика уличного движения. Впрочем, это имело второстепенное значение.
– Ты можешь убрать людей, чтобы мы с комиссаром могли спокойно осмотреть место? – сказал Баусен.
– Разойтись! – Банг проревел так, что туча галок и лесных голубей в ужасе взлетела с веток. – Немедленно! Идет осмотр места преступления!
– Ты можешь пойти попить кофейку, – сказал Баусен, когда они остались одни. – Мы пробудем здесь около получаса… затем, думаю, пора снять ограждение. Отвезешь все эти штуки в участок.
– Есть! – выкрикнул Банг и отдал честь.
Взобравшись на свой служебный велосипед со специально укрепленной рамой, он отправился в сторону Эспланады и портового кафе.
– Вот так-то, – сказал Баусен и засунул руки в карманы. – Это у нас ассистент Банг.
Ван Вейтерен огляделся.
– Хм… – произнес он.
Баусен достал из кармана пакет сигарет:
– Хочешь?
– Нет, – ответил Ван Вейтерен, – однако возьму. Можем мы с тобой провести небольшой эксперимент?
– Ваше желание для меня закон, – сказал Баусен и поджег две сигареты. Одну из них он протянул Ван Вейтерену. – Что будем делать?
– Отойдем по тропинке метров на двадцать – тридцать. Потом я пойду вперед, а ты за мной, и проверим, смогу ли я услышать твои шаги.
– Хорошо, – кивнул Баусен. – Но я это уже проверял. Здесь все утрамбовано до чертиков. Ты не услышишь ни звука.
Эксперимент был проведен, и предсказание Баусена оправдалось на все сто.
Отдаленный шум моря и шорох ветра в кронах деревьев создавали звуковой фон, заглушавший все остальные звуки. Баусену удалось почти что положить руку на плечо Ван Вейтерену, прежде чем тот заметил его…
– Да еще и поздним вечером, – сказал Баусен.
Ван Вейтерен кивнул.
– Вы тщательно осмотрели место? – спросил Ван Вейтерен.
– Место убийства? Да уж, можешь не сомневаться! Прочесали каждую травинку. Никаких следов! Только кровь. Видишь ли, сейчас совсем сухо. Дождя не было недели три… нигде не осталось мягкой земли, стало быть, никаких следов. Нет, боюсь, здесь нам не придется рассчитывать ни на какие зацепки. Похоже, что в одном месте он вытер орудие о траву, и все.
– А как обстояло дело с Эггерсом?
– Та же история. Мы долго занимались одним окурком, но позднее выяснилось, что он на пару дней старше, чем нужно… хотя два человека работали над ним целую неделю.
– Кстати, этому самому Мэритцу помогали ассистенты?
– Четверо. Но мне кажется, это лишнее. Чертовски светлая голова, хотя работать с ним не всегда легко.
Ван Вейтерен наклонился и стал разглядывать пятна в траве.
– Ты слышал о Гелиогабале? – спросил он.
– Тот, который любил кровь на траве?
– Он самый. Римский император, убивавший людей, потому что ему нравилось видеть красное на зеленом. Эстет, судя по всему… хотя кровь недолго сохраняет свой цвет…
– Вряд ли это подходящий мотив в данном случае, – проговорил Баусен. – Вечером в среду здесь, должно быть, было темно как в желудке. Два фонаря подряд вышли из строя.
– Хм… – проговорил Ван Вейтерен. – Тогда Гелиогабал отменяется. Всегда приятно вычеркнуть хоть одно имя из списка подозреваемых.
Со стороны Риккена к ним приближались несколько частных детективов. Видимо, Банг поставил заслон со стороны порта, потому что целых десять минут полицейским комиссарам никто не мешал.
Баусен посмотрел на часы.
– Половина пятого, – сказал он. – У меня в морозилке жаркое из баранины. Только разогреть. Что скажешь?
Ван Вейтерен заколебался:
– Если ты дашь мне сперва пару часов в отеле.
– Само собой, – кивнул Баусен. – Приходи в мое гнездышко около семи. Надеюсь, мы сможем посидеть под открытым небом.
9Беата Мёрк залезла в ванну и выключила свет. Погрузилась в теплую воду и представила, что лежит в матке. Мысль об этом возникала у нее довольно часто, так что наверняка это что-нибудь да значит.
Она ощупала талию и бедра и подумала, что теперь ей удается держать вес на одной точке. Пятьдесят семь с половиной. Она пробежала восемь километров, последние два – в быстром темпе. Правда, некоторые утверждают, что жир эффективнее всего сгорает, если бежать вполсилы, но, черт побери, неужели не слетят несколько лишних граммов, если приналечь от души?
