«сеансов» она обычно спала по много часов, доверив молодым вечернюю дойку. Ее дар не был особенно сильным, его хватало разве на маленьких детей. Но бабушка точно знала, что он передался Сигварду.
– Будь осторожен, – предупреждает мать Сису-Сикке, когда тот возле телевизора пытается остановить кровь Бёрье Стрёма. – Не шути с этим!
Когда звучит гонг, Бёрье выходит на ринг с совершенно другим лицом. Похоже, пластырь остановил кровь. Бёрье выглядит собранным. Все знают, что он отстает по очкам. В его распоряжении три минуты.
Теперь он зряч. Короткий левый, потом правый по голове Мартинеса. Левый в висок, правый по корпусу. Мартинес вытанцовывает, пуская в ход свой правый, – ему нужно всего лишь продержаться, и победа его. Бёрье прижимает его к канатам и идет в атаку.
– Правый, правый… – бормочет Ниркин.
И вот он, правый, – но Бёрье заметил подергивания в плече. Молниеносно, почти одновременно с тем, как выстреливает поршень Мартинеса, Бёрье наносит короткий правый по подбородку соперника. Ноги Мартинеса подгибаются, как в замедленной съемке, но правая рука все еще вытянута, когда Бёрье наносит решающий удар. Кубинец падает – не как подпиленная сосна, а скорее поникает, как высохший цветок. Мягко ударяется о пол. Судья считает. Рев чуть не сносит крышу над мюнхенским стадионом, но публика в большой комнате в Куоску затаила дыхание. Судья считает.
Поединок окончен. Судья поднимает руку Бёрье до самого неба. Комментатор что-то говорит о «шведском чуде».
Ниркин-Юсси улыбается. Из кухни возвращаются женщины. Сису-Сикке стоит у телевизора бледный как полотно. В тот вечер он почти ничего больше не говорил и рано лег спать.
Когда Ниркин-Юсси проснулся посреди ночи, Сису-Сикке рядом не было. Часы показывали двадцать минут третьего. Юсси натянул штаны и вышел в осеннюю ночь.
– Сикке! – негромко позвал он.
Хлев стоял открытый. Юсси подумал было вернуться и надеть ботинки, но беспокойство было слишком велико. Оно заставило его быстро забыть и о босых ногах, и о холодной земле.
Сису-Сикке был там. Он перевернул пластмассовую бадью и сидел в коровьем отсеке, рядом с Оменой. Коровы жевали. Поздно вечером им дали сена, чтобы не подняли рев посреди ночи. Сису-Сикке прислонился лбом к боку Омены и не ответил, когда Юсси его позвал.
Юсси понимал, что Сикке лучше побыть одному. Омена не сделает ему ничего плохого, может, даже подлечит. Юсси взял охапку сена, высыпал на пол и устроился возле телят. Из этого угла он мог различать силуэт Сикке в темноте. Коровы жевали, и их теплое дыхание постепенно убаюкало Юсси.
Последней его мыслью было, что Сикке ничего не угрожает и что Омена о нем позаботится. Но, проснувшись, Юсси не обнаружил Сикке в хлеву. Он поднялся. Тело затекло и окоченело, потому что Юсси уснул на бетонном полу в сидячем положении. Он размял затылок и поспешил в большую комнату.
Сису-Сикке спал на раздвижном диване. Позже, той же осенью, Ниркин-Юсси заметил, что его друг изменился. Как боксер Сикке одинаково хорошо владел и правой, и левой рукой. И это было очень кстати, когда приходилось тренировать левшей. Но после финала в Мюнхене он раз и навсегда стал правшой.
Они никогда не говорили об этом. Даже и тридцать лет спустя, когда Сикке, после первого инсульта, приходилось заново учиться самым простым вещам. Левая сторона полностью отказала, и Сикке страшно ругался, пытаясь застегнуть пуговицы на рубашке одной правой рукой. Он перестал есть на завтрак бутерброды, потому что не мог нарезать сыр. А его проклятия во время завязывания шнурков или открывания бутылок могли бы напугать и пьяного кучера. Хорошо, если рядом оказывался Ниркин-Юсси…
– Так почему ты не хочешь пригласить Бёрье? – Ниркин налил чашку кофе и себе тоже. – Злишься на него за что-то? Послушай, тебе все-таки нужно что-нибудь съесть.
– Ммм… ннн…
Сису-Сикке, продолжая мотать головой, вдруг оттолкнул столик на колесиках со своим завтраком. Один из внучатых племянников Сикке сделал ему дощечку с буквами и палочкой-указкой на шнуре. Сису-Сикке положил дощечку на стол и, указывая на буквы палочкой, стал набирать для Юсси сообщение.
Не злюсь отец БС погиб по моей вине оставь меня
* * *
Проснувшись утром в среду, Ребекка Мартинссон обдумывала свое решение никогда не возвращаться к работе в прокуратуре. Как это только получается у некоторых идти по жизни только вперед и почему одна Ребекка постоянно оказывается в тупиках оборванных отношений?
Снуррис смотрел на нее, положив голову на край кровати: «Ну что, вставать будем или так и пролежим в постели до вечера?»
– Я встану, – пообещала Ребекка.
Больше всего на свете ей хотелось бы однажды проснуться в мире, где от нее никому и ничего не было бы нужно, даже цветам в горшках.
Она пропустила два звонка от журналистов, которые всё еще добивались ее комментариев по поводу отставки от расследования.
– Ну, давай же, – подбодрила себя Ребекка.
Ей нужно сварить кофе, а потом еще убраться. Завтра приедет Мария Тоб с подругами, а в доме черт ногу сломит.
Ребекка включила стиральную машину и собрала со стола пустые бутылки. Часть положила в черный мусорный пакет и отнесла в машину, остальное поставила на полки в сарае. Совсем необязательно выбрасывать в мусорный бак так много и сразу. Это может навести людей на нежелательные подозрения.
«Все знают обезьяну [59], – мысленно продекламировала Ребекка. – Которая часто страдает от депрессии и жует в клетке собственный хвост».
Снуррис метался под ногами, зарывался носом в снег.
Ребекка подумала было запереть его. Какие только подарки природы не всплывают на поверхность в сезон весеннего таяния снега… Дохлые мыши – самые безобидные из них.
Она вытряхнула ковер, набросала на него снега, почистила тряпкой. В голове звучал голос бабушки: «Вот так… просто присыпь». Потом долго пылесосила диван и подушки, все в собачьей шерсти.
Когда запищала стиральная машина, Ребекка встала на лыжи и натянула веревку между деревьями. Вынесла белье в корзине и развесила, все так же на лыжах. Это оказалось тяжело, пришлось сделать несколько рейсов, зато теперь все свежо и чисто.
– Скоро я буду варить мыло из березовой сажи и жира, – сказала она Снуррису, который тоже
