Сергей Бетев - Без права на поражение (сборник)

приезжали сюда.

Сырба обреченно молчал.

На пустыре, возле места убийства, остановились снова.

Опять закурили.

Суетин видел, как впервые за эти дни Сырба вздохнул облегченно, словно вернулся в свое

родное раздолье, такое же чистое и беспредельное, как здесь, И уже не равнодушие, а какое-то

тихое раскаяние засветилось в его выпуклых глазах. Впервые он вздохнул по-человечески, по-

грешному. .

— Скажи, Сырба, тебе знакомо это место? — спросил его Суетин спокойно и дружелюбно.

— Проезжал, начальник, проезжал...— сознался тот.

— Не останавливался здесь?

— А зачем? — спросил он Суетина.— Я домой торопился.

Суетин видел, как нервно меряет шагами поляну Моисеенко.

— Послушай, Сырба... Ты можешь понять, что здесь сфотографировано? Место на

фотографии узнаешь? Или человека?

И он подал Сырбе копии фотографий останков убитого.

Сырба долго смотрел на фотографии. Не испуг, не отчаяние увидел в его взгляде Суетин, а

какое-то удивление. Наконец Сырба спросил тихо, почти с детским доверием:

— Это чего такое, начальник?..

Суетин взял у него фотографии и сказал всем:

— Поехали!

...Сырба, наконец, заговорил. Через день его хромой знакомый сидел в Верхнепышминском

отделе милиции. Ему тоже предстояло отправиться в Шадринск, по месту общего преступления

— кражи зерна.

Уезжал и Сырба.

Уезжал он светлый и радостный. В эти минуты, пожалуй, впервые он и Суетин

испытывали одинаковое чувство облегчения.

— Ты извини меня, Сырба, за тяжкое подозрение,— сказал ему на прощание Суетин.— Я

рад, что ты оказался не причастен к этому делу. Извиняюсь от души.— И улыбнулся ему: — А за

краденое зерно — не извиняюсь. За него ты получишь сколько полагается. Но это другое...

Но если Сырбе его судьба, хоть и незавидная, была ясна, следователь оказывался в

затруднении большем.

— Что дальше-то, Дмитрий Николаевич? — спросил невесело Моисеенко.

— Знаешь, Анатолий... схожу-ка я сегодня в баню. Попарюсь. А потом куплю эту...

самую... И посижу хоть один день дома как полагается.

14

Дмитрий Николаевич отдыхал.

Редкий случай: сидел с семьей и смотрел телевизор. «Клуб кинопутешествий» смотрел.

Показывали Исландию. Страна и природа — так себе, но удобная. Когда решили учредить

конституцию, все до единого соображающего жителя собрались вокруг горячих природных

фонтанов посреди снега — и учредили. Закон приняли: за рыбалку без разрешения — штраф, а

хочешь, так бери лицензию за деньги, как у нас на лося. Какие там могут быть заботы, скажем, у

полиции? Все друг друга знают, от приезжих двумя океанами отгорожены. А вот попробовали

бы в Верхней Пышме поработать!

Хотел отдохнуть вечер. Не получалось.

Вот сидит у телевизора, смотрит передачу о чужой далекой стране, а свои мысли не дают

покоя.

Где же все-таки запрятаны концы этого загадочного убийства? И сколько еще пройдет

времени, пока он проникнет в тайну преступления, скрытого годами, и найдет убийцу?

А почему обязательно найдет?..

Смотрел он фильм «Девять дней одного года». И понял, что следователи — как физики.

Сто раз ошибся, а не считай, что скатился вниз: думай поднялся выше, потому что по-старому

дальше не пойдешь, придумывать что-то новое требуется. Так и у следователя: десять тропок по

ложному следу пробежал за преступником, а на одиннадцатой все равно догнать должен. Потому

что нельзя, невозможно допустить, чтобы преступник ушел от возмездия.

«Найдем, все равно найдем!» — пригрозил неизвестному преступнику Дмитрий

Николаевич.

И подосадовал: хоть бы одно преступление попалось без многочисленных проверок, без

бесконечной черновой работы. Как у Шерлока Холмса: посидел в кресле, подумал, почитал

газетки разные с объявлениями, понюхал платок наодеколоненный и — раскрыл! Так нет ведь!

Обязательно требуется нервы измотать! Взять хоть бы наше дело... Ясно, что Сырба Мельника

не убивал. Но убит-то ведь Мельник, черт бы его побрал! С двадцать пятого года рождения, как

обозначено в документе. Оказывается, «не хромал». А который хромал? Отец? Где он? Ерунда

получается, честное слово, с этой молдавской родней... Ведь подумать только: восемь лет назад

уехали в Молдавию, а которого-то из них, да еще в такой неполноценности, можно сказать,

находят вон где! В Верхнепышминском районе Свердловской области! И ведь куда забрался-то:

на торфяник, на который добрый человек и с... не пойдет.

Кто кого убил, вообще?..

И упрямо твердил про себя: «Все равно найду! И скажу завтра всем, что найду! Пускай

меня даже обзовут хвастуном или еще хуже!..»

И пошел на кухню, где стояли остатки этой... самой...

15

Утром в кабинете Моисеенко Дмитрий Николаевич увидел старого знакомого.

— С приехалом, Василий Тихонович! Рад видеть. Забеспокоились?

Старший уполномоченный уголовного розыска области Василий Тихонович Саломахин

поднялся навстречу, крепко подержал суетинскую руку и улыбнулся сдержанно.

— Вот, приехал,— сказал только.

— Что там про нас думают?

Дмитрий Николаевич сделал жест, который означает «верхи». В ответ Саломахин

шевельнул плечами:

— Ждут.

— Хы!..— вырвалось у Анатолия Моисеенко.— Мне бы такую заботу...

Василий Тихонович взглянул на него, но ничего не сказал. Не успел сказать.

В кабинет шумно ввалился Румянцев, как всегда потный даже при прохладной погоде, и,

конечно, возбужденный. Не ведая о субординации, начал с порога:

— Здравствуй, Дмитрий Николаевич! Разыскал вас, слава богу! Значит, шабашим с

Печеркиным-то? Вот остальные документы...

Схватился за пухлую полевую сумку времен войны, которую носил через плечо, и только

тут увидел, что Суетин стеснен присутствием приезжего человека.

Саломахин внимательно наблюдал за Румянцевым и, когда тот заметил это, проговорил:

— Пожалуйста, пожалуйста...

— Василий Тихонович,— извинительно объяснил Суетин,— тут у нас еще старые болячки.

Хулиганство. Берут вот на поруки...

— Отдаете?

— А что делать? Люди свои. Скандал-то почти семейный...

Саломахин промолчал. И Суетин поторопил Румянцева:

— Выкладывай поскорее свои бумаги. Раз решили, так решили. Извини, разговаривать

некогда... Но Печеркину передай: если когда-нибудь дойдет до встречи с нами, пусть пеняет на

себя.

И вздохнул облегченно, когда похудевшая румянцевская сумка скрылась за дверью.

В комнате воцарилась тишина. Нарушил ее Саломахин:

— Ну так что?..

Через минуту разговор троих уже вошел в привычную деловую колею. Василий Тихонович

с первого дня был в курсе всех дел и в информации не нуждался. Он отличался какой-то особой

невозмутимостью и спокойствием. Бывают такие характеры, как река: на дне, может, камни или

ямы, а сверху ровно. Таков и Саломахин, всегда занятый какой-то мыслью и всегда

немногословный.

— Хорошо, что с драками и зерном этим покончили. Мешаться не будут,— коротко

отозвался он о прежних версиях.

— Да, мешки уехали, остался один сапог,— с мрачной образностью констатировал

Моисеенко.

— Сапог...— Суетин прошелся по кабинету.

— А я, грешник,—признался Саломахин,— последнее время думаю о том, что сапоги-то

уж очень здорово отличаются друг от друга. Тот, который остался при Мельнике, больно уж

стар...

— Ясное дело: найденный Золотовым лучше сохранился,— отозвался Моисеенко.

— И все-таки именно по нему видно, насколько стар другой, прямо-таки очень стар...—

думал вслух Саломахин.— Кстати, чем доказывают медики хромоту убитого?

— Наросты хрящевые на коленной чашечке. Их и на снимках видно, ошибки нет.

— Да, да, они, как и сухожилия, сохраняются дольше. Но вот двадцать пятый год рождения

в документе... Несовместимость какая-то...— все думал вслух Саломахин.— Экспертиза!

. — Живые люди без всяких экспертиз объяснили, что хромал отец,— напомнил

Моисеенко о шадринском сообщении.

Василий Тихонович ничего не сказал, Неловко замолкли и Суетин с Моисеенко.

Оба они хорошо знали Саломахина, за которым в областном управлении давно укрепилось

мнение как о невезучем. Впрочем, «невезучесть» Саломахина была своеобразная: как только