У него было на это моральное право, которое, может быть, появилось после их телефонного разговора. В дневнике отсутствовала зимняя часть — осталась только грустная, весенняя.
Он дошел до конца и недвижно застыл взглядом на последних трех записях.
«Раньше я могла заплакать от счастья. А вчера музыка ударила по сердцу, как нож по еще влажному рубцу. Да и по рубцу ли, не по ране ли? Люди говорят, что любовь проходит. Возможно. Не смешно ли — проходит лучшее состояние человеческой души».
«И то правда — все проходит. Нет, не любовь, а боль ее нечеловеческая. Я уже замечаю мир. Даже вроде бы и вижу. Ах, время, время…»
«Ну, а письмо–то зачем передавать… Люди боятся смерти. Но ведь мы каждый вечер умираем на ночь, и нам не страшно. Да, сильные бодрствуют. А что делать слабым? Им лучше спать…»
Рябинин подчеркнул красным карандашом две последние строчки. Все–таки информация в дневнике была. Он достал из портфеля листок со своими «аномалиями» и вписал еще два пункта:
«4. У Виленской была неудачная любовь.
5. Есть письмо, которое кем–то кому–то передано, что возмутило Виленскую».
Рябинин встал и по своей привычке заходил по комнате, водя руками по корешкам книг на полках. Сейчас он не хотел думать о расследовании. В конце концов, он искал только мотив самоубийства. Дневник открыл больше — жизнь человека. Эти записи наложи–лись на тот телефонный голос, вежливо–женственный, и слились с ним, превратившись в ощутимый образ человека с тонкой и ранимой душой.
Ему вдруг до боли стало обидно, что он не встретил ее в жизни — он, который и любил–то следствие за встречи с самобытными людьми. Ведь попадаются каждый день лица, которые могли бы пройти стороной, ничего не прибавив и не убавив, как автомашины на улице. А вот Виленская…
Эх, Рита Виленская… Прекрасное не всегда имеет в жизни белые крепкие зубы для обороны. Поэтичное не всегда выдерживает прямые, негнущиеся взгляды. Нежное частенько живет без шипов…
Рябинин быстро ходил по квартире, уже не замечая, думает ли он, говорит ли вслух.
Нет, Рита Виленская, слабым не надо спать. Да, нам нужны сильные и волевые люди. Но нам нужны и люди с нежной, хрупкой душой. Нашему обществу нужны разные люди, Рита… Ты принесла бы пользу науке. Ты была нужна матери, Мироновой, Шурочке… И ты нужна ему, следователю прокуратуры. Да Рябинин мог назвать десятки людей, которые были бы рады дружить с таким человеком, как Виленская.
Ее теперь не было. Она погибла среди людей, как человек от жажды посреди океанской воды. Рябинин не сомневался, что ей не дали бы умереть, откройся она людям. Но она не открылась.
Он все ходил по квартире. Рябинин знал, что спать сегодня не будет. Он подошел к дневнику и понюхал страницы, добытые в помойке, — они пахли духами.
Рябинин не спал часов до трех утра. Ему показалось, что лампа в торшере ослепла от своего каленого волоска и засветилась особым белым светом, после которого обязательно должна лопнуть. Он лежа читал русского юриста Кони. Посреди ночи Рябинин встал, подошел к столу и выписал длинную цитату: «Каждый вдумчивый судья, врач и священник должны знать по опыту своей профессии, что жизнь представляет такие драмы и трагедии, которые нередко превосходят самый смелый полет фантазии». И добавил: «А. Ф. Кони».
В этой мысли новизны не было, и она не годилась в афоризмы. Записал к настроению. Он не мог забыть того невероятного разговора по телефону с Виленской; не мог себе простить, что не сумел спасти человека. Не будь разговора, Рябинину легче бы работалось по этому делу. И спал бы он по ночам.
Утром голова казалась набитой плотным туманом. Так будет примерно до обеда, он уж знал. Потом все разойдется, как расходится осенний туман в ясный сухой день.
Следствие знает не так уж много способов изучения личности: официальные характеристики с места работы и места жительства, допрос сослуживцев, родственников, друзей и соседей. О личности Виленской Рябинин знал много. И не только благодаря дневнику. Она была оригинальным человеком, а такие люди оставляют след в жизни. И все–таки он вызвал соседку, ту, которой стало плохо на месте происшествия.
Женщина лет сорока села перед ним, строго сомкнув губы. Он уже видел, что она недовольна вызовом. Соседка наверняка считала, что влипла в историю: сперва насмотрелась жути в чужой квартире, а теперь вот таскают по прокуратурам. Поэтому Рябинин сразу сказал, чтобы разговорить женщину:
— Пришлось еще раз потревожить. Но это последний.
— Ничего, — вяло сказала она, чуть обмякая губами.
— Какие у вас отношения с Виленскими?
Рябинин обязательно задавал этот вопрос. Бывали
такие склочные отношения, что он сразу отказывался от всякой информации.
— У меня со всеми хорошие отношения.
Она помолчала и добавила, чтобы следователь на этот счет не сомневался:
— Я не понимаю, как можно иметь плохие отношения.
— Никогда ни с кем не ссорились? — полюбопытствовал он.
— Больше сорока лет прожила, и со всеми хорошо.
У Рябинина появился к вызванной интерес. Не следственный, а другой, человеческий.
— Вы ни разу не ссорились с соседями?
— Никогда.
— Ну, а на работе?
— Ни с кем.
— Ну… где–нибудь на улице?
— Нет.
— Неужели вам в жизни не попадался плохой человек?
— Не попадался.
— Ни разу?! — удивился Рябинин.
— Ни разу, — подтвердила она, но вдруг вспомнила: — Один подлец попался.
— Кто же?
— Мой муж.
— Чем же он подлец?
— Алиментов не платит.
Рябинин даже позавидовал. Возможно, суть счастливой жизни и заключается в том, чтобы иметь на своем пути не больше одного подлеца… Возможно, не стоит делить мир на друзей и врагов. Но он делился сам, произвольно, не спрашивая Рябинина. Даже в этом деле для него не было нейтральных. Погибшая Виленская, ее мать, Миронова, Шурочка — это друзья. А врага еще предстояло найти. Рябинин чувствовал, что он есть.
— Что вы можете сказать о Рите Виленской?
— Да что там говорить… Встретимся, поздороваемся. И все. Вежливая девушка.
— Вы у них бывали?
— Раза два звонила по телефону. Но дома была только мать.
Она помолчала, честно стараясь что–нибудь вспомнить о покойной.
— Хорошая девушка, без современных глупостей…
— У вас стенки смежные?
— Слышимость хорошая, как в филармонии.
— Ничего не слышали? — на всякий случай спросил Рябинин, уже потерявший всякий интерес к вызванной.
— Все как обычно… По телефону вроде бы звонила.
У Рябинина тихо стукнуло сердце. Круг замкнулся: женщина давала показания об их телефонном разговоре.
— О чем она говорила? — уж слишком безразлично и неизвестно
