Алекс пристально смотрел на него.
– Франко, – сказал он. – Я знаю, что ты хочешь выйти в отставку, но мы попали в затруднительное положение. Мы не можем позволить Морозову переиграть нас. Ты знаешь Россию, ты работал там многие годы. Может быть, ты вернешься в Москву и восстановишь наши разрушенные сети?
Он помолчал.
– Я знаю, что это небезопасно. Калинин может тебе помочь. Обдумай мое предложение, тебе нет необходимости отвечать мне прямо сейчас.
– Это лишнее, Алекс, – ответил Гримальди. – Я поеду в Москву и сделаю все что необходимо.
“Спасибо тебе, Олег, – подумал он, – да благословит тебя господь, друг мой. Благодаря тебе они не смогут избавиться от меня так просто. Я еще нужен им”.
Внутри его нарастало торжество. “Франко Гримальди еще не кончился, – сказал он самому себе. – Франко Гримальди еще не вышел из игры, он еще жив и даже может бегать. Флорида подождет”.
* * *
К тому времени, когда три месяца спустя Гримальди приехал в Москву, его приподнятое настроение, владевшее им в мотеле “Скайвэй”, куда-то испарилась. И все же, несмотря на дрожь страха, которая нет-нет да и пронзала его тело, он был уверен в том, что в Москве он будет в безопасности.
Москва больше не была мрачным, зловещим городом, как раньше. Россия постепенно превращалась в свободную страну. Пресса, опьянев от новообретенной “гласности”, взахлеб писала о ранее запретном, и даже КГБ не казался больше мрачной и злой силой, которая некогда мерещилась обывателю за каждым углом. Впереди ждали несколько лет восхитительной и интересной жизни, в которой у него будет Олег, будет его дружба и, может быть, любовь.
Приезд в Москву прошел гладко, без сучка и задоринки. Гримальди воспользовался своим старым канадским паспортом и под именем Сент-Клера вылетел в Москву из Торонто. Самолет был битком набит канадскими бизнесменами, туристами и репортерами, которые с веселым пренебрежением обращались к сотрудникам аэропорта Шереметьево. Он быстро прошел таможенный и паспортный контроль, сел в такси и меньше чем через час зарегистрировался в гостинице “Космос”. Его номер, из окон которого открывался вид на проспект Мира, был оборудован цветным телевизором, радио и современным телефоном. Определенно, Советский Союз сильно изменился за те двенадцать лет, что его здесь не было.
Гримальди снял пальто и включил радио. Передавали великолепную оперу Чайковского “Евгений Онегин”. Затем раздался стук в дверь: должно быть, принесли багаж. Гримальди достал из кармана несколько хрустящих советских банкнот и отпер входную дверь. Сначала он вздрогнул, затем застыл неподвижно.
За дверьми стояли трое мужчин. Он мгновенно узнал Морозова, чья зловещая худая фигура была облачена во все черное. Рядом с ним стоял седой высохший старик, его Гримальди никогда не видел, но сразу догадался, что это – Октябрь, человек, которого он боялся всю свою жизнь. Лицо третьего человека заслоняли широкие плечи Морозова.
– Добро пожаловать в Москву, мистер Гримальди, – приветствовал его Морозов.
Он знает его настоящее имя! Гримальди почувствовал приступ паники, а русские тем временем вошли в его номер. Третьим человеком оказался Олег Калинин, угрюмый, неулыбчивый.
Калинин захлопнул за собой дверь номера и облокотился о нее спиной. Он был в длинном черном пальто и меховой шапке-ушанке.
Гримальди попятился к окну, нервно переводя взгляд с Октября на Морозова и обратно. На Калинина он смотреть не решался. В мозгу его роились бессвязные мысли. Неужели Олег с ними заодно? Может быть, они поймали и его? Мог ли он предать их дружбу? А эти двое – Октябрь и Морозов – что они с ним сделают?
При мысли о лубянских подвалах и палачах из госбезопасности Гримальди снова вздрогнул. Он не мог переносить боль, в конце концов, он был уже старым человеком.
Морозов положил на кровать свой кожаный дипломат. Ловко отперев замки, он достал несколько папок, которые аккуратно разложил на покрывале одну рядом с другой. Там были одна голубая и три коричневых картонных папки, помеченных римскими цифрами I, II и III, а также одна черная кожаная папка с двумя защелками-замками.
– Ну-ка, поглядим, что у нас тут есть, – сказал Морозов по-английски и открыл голубую папку. Та оказалась полна старых пожелтевших бумаг, напечатанных на древней пишущей машинке. С рассеянным видом Морозов перелистал ломкие страницы.
– Здесь поминутно записаны разговоры, которые вы вели с капитаном Калининым в Берлине, в 1948 году, – сказал он невыразительным, ровным голосом. – Все сведения, которые он сообщал вам, и которые вы, в свою очередь, переправляли в Управление стратегических служб и в ЦРУ. Все сведения были ложными.
Он закрыл эту папку и взял с кровати другую, коричневого картона.
– Это досье, как и два остальных, – он жестом показал на папки с цифрами II и III, а затем продолжил негромким, как бы даже уважительным голосом, – содержит копии всех сообщений, полученных вами от Калинина в период с шестьдесят седьмого по семьдесят четвертый год, когда вы работали в Москве под именем Чарльза Сент-Клера. Некоторые из них, правда, их было немного и они не были особенно важны, содержат истинную информацию. Они были переданы вам лишь для того, чтобы вы поверили в надежность Калинина как источника. Все остальное – ложь, дезинформация высшего качества. На протяжении семи лет вы снабжали своих боссов в ЦРУ фальшивой информацией, мистер Гримальди.
Когда смысл сказанного дошел до его сознания, Гримальди ошеломленно заморгал глазами. Все было ложью, все эти рапорта и документы, ради которых он рисковал своей жизнью. Но как такое могло случиться? “Панама”-Калинин был их лучшим агентом! Если только он не...
Морозов вручил Гримальди четвертую папку.
– Я думаю, вам будет неловко просматривать содержимое этого досье в нашем присутствии. Внутри вы найдете несколько довольно точных описаний и фотоснимков, на которых запечатлены эпизоды вашей с Калининым горячей любви...
Гримальди отступил назад, яростно тряся головой. Он не хотел даже дотрагиваться до этой папки. Дыхание его стало прерывистым и неглубоким, а левая щека задергалась в нервном тике. Взгляд его в отчаянии остановился на Олеге. Он хотел что-то сказать, но голос не слушался его.
– Олег, – промолвил он наконец, и его голос прозвучал неожиданно хрипло. – Неужели ты участвовал во всем этом? Ты предал меня? Скажи, значит, все что было... ложь?
Калинин молча смотрел на него. По лицу его распространялась болезненная бледность. Он не отрицал этого, он не пытался даже оправдаться!
– Предатель! – выкрикнул Гримальди и бросился на него. – Подлый вонючий предатель, лживый сукин сын!
Морозов неуловимо быстрым движением загородил ему дорогу, схватил за запястья и оттолкнул к стене. Гримальди упал, опрокинув торшер, и лампочка разлетелась вдребезги. По лбу его потекли струйки едкого пота: пальцы Морозова были холодны и тверды, словно стальные прутья.
– Спокойно! – прошипел Дмитрий. – Это гораздо серьезнее, чем ссора между двумя любовниками.
Морозов кивнул Калинину. Тот развернулся и быстро вышел в коридор.
– Сядьте! – прикрикнул Морозов на Гримальди, и тот подчинился; подойдя к кровати на трясущихся ногах, он тяжело уселся на ее край, стараясь не задеть разложенные по покрывалу папки. Сердце его билось неровно, а во рту пересохло. – Теперь выслушайте меня, – сказал Морозов все тем же твердым, властным голосом. – Мы можем арестовать вас за шпионаж, так как располагаем неопровержимыми свидетельствами вашей шпионской деятельности начиная с 1948 года и по настоящее время. Остаток своей жизни вы проведете в тюрьме.
Он помолчал.
– Мы можем пристрелить вас и избавиться от тела – никто никогда не узнает о том, что с вами случилось...
Достав из помятого жестяного портсигара сигарету без фильтра, Морозов закурил.
– Мы можем выслать вас обратно на родину и опубликовать все эти документы. Все эти подложные документы. Если ваше начальство отнесется ко всему этому с должной серьезностью, то вас обвинят в том, что на протяжении многих лет вы являлись двойным агентом, предавая свою страну и сотрудничая с КГБ. Если у них есть хоть малейшее чувство юмора, то вы станете посмешищем всей разведки.
Морозов с жадностью затянулся и выпустил струю серого, удушливого дыма. Октябрь до сих пор не проронил ни слова, хотя и сверлил Гримальди своими узкими, злыми глазами. Все это время из репродуктора лилась романтическая музыка Чайковского, и только теперь Октябрь выключил ее.
– Средства массовой информации во всем мире распишут вас как доверчивого “голубого”, который сорок лет водил ЦРУ за нос, причинив непоправимый вред своей стране. И все ради чего? Ради русской задницы!
Он хихикнул.
– Даже если вас выпустят, что маловероятно, вам негде будет укрыться от позора. “Посмотрите на него! – скажут все разведки мира. – Посмотрите на эту глупую старую бабу! И такой человек возглавлял советский отдел. Что за тупари у них там в ЦРУ?”
