По оценке Салида колонна бандитов состояла из полусотни людей, мужчин и женщин — тяжеловооружённых, опытных, некоторые на коротконогих и сильных карпатских пони — единственном транспорте, делавшим возможными операции в карпатских горах. У него самого было лишь двадцать пять людей — лучших бойцов антипартизанской войны в горах, отобранных из широкого круга карательного батальона. Он понимал, что более крупное формирование, да ещё на лошадях не сможет передвигаться по поросшим лесом горам скрытно и неизбежно будет выдавать своё присутствие и создавать беспокойство, а следовать было нужно с величайшей осторожностью. Также Салид дал указание взять двойной запас боеприпасов и убедился в том, что каждый из его бойцов вооружился не медленным болтовым карабином KAR-98k, а пистолетом-пулемётом МР-40 и пистолетом П38 или «Люгером». У каждого было вдобавок по три гранаты М24 — «толкушки» на солдатском языке. Смысл был в том, чтобы обрушить максимальную огневую мощь на колонну, вошедшую в зону поражения. Следовало нанести один-единственный ошеломляющий удар, поскольку цели были волевыми и склонными не паниковать, а нанести ответный удар, сманеврировать, обнаружить источник удара и переформироваться для отхода. Пони придавали им мобильности, но скрывшихся не должно было быть. Убить нужно было всех — без пленных, без жалости и без сожаления.
Гауптштурмфюрер — то есть капитан — Салид установил первый пулемёт МГ-42 на треногую турель в тридцати метрах от линии, где должны были оказаться цели, что давало пулемёту угол для обстрела колонны по всей её длине. Второй пулемёт он установил ниже — единственное оружие на левой стороне засады, также на турели. Ему следовало поразить заднюю часть колонны, и там имелась ограничивающая сектор обстрела точка, которая не позволила бы полоснуть очередью по сербам на другой стороне тропы. Бойцы с гранатами и пистолетами-пулемётами располагались в углу L — опустошив первые магазины, им следовало выбирать любые доступные цели.
Ключевым фактором была группа отчаянных храбрецов, которые располагались вдоль линии следования колонны. Им нужно было выждать пару минут, после чего обнаружить себя рядом с колонной и приступить к отстрелу раненых. Крайне важно было исполнить все части атаки из засады — стартовый обстрел, подавляющий огонь и индивидуальный отстрел — быстро и без малейших сомнений. Всё должно было произойти так быстро, что на отдачу указаний не будет времени — всё случится сообразно ранее выданным инструкциям и натуре бойцов.
Часть была в поле уже третий день. Двигались они своим ходом и исключительно по ночам. Никаких костров, никаких сортирных ям, никаких стоянок для сна — с наступлением дня они растворялись среди деревьев и лежали весь день. С собой у них были скудные рационы и вода. Все старались не оставлять ни малейшего следа — недостижимый идеал, к которому следовало стремиться.
После удачной засады им следовало порядка часа подождать, пока бронетранспортёры Sd Kfz 251 доберутся до них, перемалывая лесную растительность мощными гусеницами, лишь слегка подруливаемыми парой передних колёс. С каждого борта у них было установлено по пулемёту МГ-42, так что по приезду БТРов огневой мощи хватило бы для сдерживания армии. Однако, до этого момента было самое напряжённое время: кто знает, какие ещё части Бака были в тот момент в близлежащем лесу? Вдруг одна из них окажется ближе, чем они предполагали и, будучи привлечённой звуками перестрелки, застанет карательный батальон с пустыми магазинами и уставшим от перенесённых испытаний? Этот риск следовало принимать.
Заскрипел сверчок. Этим сверчком был сербский разведчик, сидевший в сотне метров от засады. Сигнал значил, что партизаны — простите, простите, бандиты! — приближались, спускаясь по тропе. Салид пригнулся, нацелил свой МП — его подача начинала всё дело — и снова всмотрелся в ночь, не увидев ничего, кроме шумящей на ветру поросли и ничего не услышав кроме тишины ночной тропы. Слегка слева от него ворочалась, устраиваясь, пулемётная команда за своим мощным оружием с бесконечной лентой патронов 7,92 мм. Никаких щелчков не было — всё оружие было заранее взведено и снято с предохранителей. Его опытные, тренированные бойцы носили оружие взведённым и готовым к применению, чтобы не терять драгоценных долей секунды именно тогда, когда они больше всего будут нужны.
* * *
Был ли это сон или фантазия? Фантазия, скорее всего. Сны следуют своим безумным курсом, восходящим из сюрреалистических глубин — гротескные, искорежённые образы, странные цвета и нелепые углы. Её сны были кошмарами, происходившими в разрушенных городах, населённых мёртвыми детьми. Нет, это определённо была фантазия — облегчение, замеченное самым краешком сознания и всё же отличимое от реальности рациональным рассудком.
Это всегда был луг — где-то в идеальной России. Всегда поздняя весна, лёгкий ветерок, яркие цветы со сладким ароматом. Вся потерянная семья Петровой собиралась здесь — все вместе.
Отец тоже был здесь. Достойнейший человек — полный благородства, достоинства и интеллектуальной целостности. На нём всегда был твидовый костюм английского стиля и круглые чёрные очки, скорее всего французские. Он вечно курил трубку. Ей ужасно не хватало навечно запечатлённого ощущения мягкости его природы, его откровенных глаз и высоких скул.
Он сидел на льняном покрывале, прихлёбывая чай и беседуя с ней.
— Нет, Милли, — возражал он. — Я бы продолжил занятия на корте. У тебя определённо есть талант, а такой интеллектуальной девочке, как ты, следует иметь отдушину для физической активности. Хоть ты и права в том, что это не лучшее приложение твоей силы и гибкости, но всё же теннис сжигает твою избыточную энергию. Поверь мне — я видал достаточно интеллектуально одарённых женщин, по поступлении в университет разрушивших себя табаком, водкой и мужчинами — просто потому, что их энергия требовала выхода и реализации. Теннис тебя спасёт.
Она улыбнулась — папа был таким искренним…
— Папа, может быть, мне начать трубку курить — как ты? Ты так с ней возишься: нарезаешь табак, набиваешь, приминаешь, раскуриваешь, затягиваешься… Так ты реализуешь свою энергию?
— Милли с трубкой! — рассмеялся её младший брат Григорий. — Вот уж что будет парней привлекать! С трубкой можно выйти замуж за инженера или доктора.
— Мили, Мили, Мили! — кричал самый младший, Павел, изображая Мили, раскуривавшую воображаемую трубку Шерлока Холмса — сделанную из сепиолита, кривую, пятнадцати фунтов весом. Он так затягивался, что надувал щёки и пучил глаза.
На помощь, как обычно, пришёл Дмитрий.
— Эй, сорванцы, не наседайте на свою старшую сестру. Вам очень повезло, что она у вас такая красавица.
— Тебе, Дмитрий, больше повезло! — крикнул Григорий, и все они упали на тёплую землю в приступе бурного веселья, даже до сих пор спокойная мама.
Всего этого больше нет. Её отец сгинул в ГУЛАГе, поскольку, будучи генетиком — менделистом, не согласился с нынешними сталинскими жополизами, звавшими себя учёными. Григорий сгорел в Т-34 где-то на Кавказе. Павел не перенёс пневмонии морозной зимой в госпитале, куда он попал с многочисленными ранениями ног. Её мать погибла в Ленинграде от случайного снаряда на втором году блокады. И, наконец, Дмитрий — сгоревший в пламени, объявшем падающий «ЯК» — ещё не бывший асом, но уже одним из лучших. Всё же и его удача кончилась.
«Утрата, утрата, утрата… Почему же меня пощадило?» — удивлялась она. «Видимо, я должна жить ради воспоминаний, которые храню. Если я погибну — кто будет помнить папу, маму, Григория, Павла и дорогого Диму?»
Всё началось так весело, но теперь скорбь скрутила её, дав понять, что это не сон, всё слишком жестоко, чтобы быть сном.
Тут воздух взорвался светом, молниеносным жарким, ревущим водоворотом раскалённых лезвий и сама вселенная задрожала от наполнившей её злобной энергии пулемётных очередей, рвущих деревянные стенки фургона, разбрасывающих в местах попадания щепки и пыль на сверхзвуковой скорости. Кошмар ночи в середине лета во всей жестокости середины индустриального двадцатого века.
Первое, что она чётко увидела — это вздыбившаяся лошадь, машущая передними ногами в воздухе. Лошадь была смертельно ранена и теперь, умирая, падала, клонясь в сторону. Её вес потянул за собой фургон, и тот, скатившись на обочину, опрокинулся набок вместе с Милли, выпрыгнувшей из фургона и вжавшейся в землю, опасаясь огня с нескольких направлений, наполнявшего воздух смертельными посланцами битвы. Лошади дико ржали, пытаясь пятиться назад, некоторые бились в панике, а другие мешковато оседали, когда их прошивало пулей. Всё вокруг было хаосом и смертью.
Сама она отползала назад, подальше от тропы, в кусты, видя, как пулемёты поливают тропу огнём — поднимая пыль, словно гигантская щётка, подметавшая тропу. Где-то, в некомфортной близости, но достаточно далеко, чтобы быть опасной, разорвалась граната. По своему опыту Милли узнала «Штильгранате 24» — немецкую «толкушку». Короткий, плотный удар взрыва грохнул в ушах и подбросил её на дюйм — два от земли.
