— Капитан! — раздался крик от бежавшего к ним взволнованного человека. В руках он держал винтовку, которую и вручил Акову, а тот в свою очередь передал добычу Салиду.
Это был Мосин-Наган 91 с прицелом ПУ и сложным ремнём, цеплявшим винтовку к телу в трёх точках.
— Она была здесь, — сказал Аков. — Без сомнений…
* * *
Удача снайпера: найти пещеру, да ещё и без медведя, волка или барсука, готовых драться с ней за свою собственность.
Также удача: поток, по которому она бежала несколько миль, не оставляя следов. А когда она вышла из русла, то прошла по камням и достигла каменной тропой твёрдой почвы, снова не оставив следов.
Милли забилась в пещеру и теперь смотрела, как восходящее солнце пробивается сквозь карпатский лес. Вокруг была тишина. Природа была роскошной, имей вы время для того, чтобы подмечать такие вещи: строго вертикальные прямые семидесятифутовые светлые стволы сосен, их строго горизонтальные могучие ветви — полная гармония зелёного и коричневого, покрывавшая уходящую вдаль землю, укутанную в такой же зелёный подлесок, освещённый косыми лучами солнца, проникающими сквозь сосновые кроны. В воздухе был разлит сладкий аромат сосен. Картина была настолько безмятежной, что Милли пришлось вырвать себя из неё, напомнив себе о том, что тех мира и безопасности, что сулил лес, на самом деле определённо нет.
Немцы за ней не шли, хоть видимость с её позиции и была ограничена. Партизаны её также не искали. У неё не было ни винтовки, ни карты, ни понятия, где она находится. Всё случилось так быстро, как обычно бывает в современном мире: сейчас ты в одной вселенной, на краю сна, в котором тебе снятся твои любимые, а в следующий миг ты уже в другой вселенной, в которой все и каждый пытаются убить тебя со всей возможной жестокостью.
Каждая её часть нещадно чесалась. Чем дольше она лежала, тем больше сигналов боли приходило со всего тела, понимающего, что теперь не нужно работать со всей возможной эффективностью и настала пора покоя, в которую полагается заявить о своём дискомфорте. Ей приходилось падать, ушибаться и обдирать колени. Сосновые иголки искололи её лицо и руки, поскольку она продиралась сквозь заросли, раздвигая ветви. Судя по всему, она ещё и потянула мышцу вдоль ребра на одном боку, и растяжение настойчиво заявляло о себе. Была ещё и меньшая проблема в виде подвёрнутой лодыжки, сейчас отекшей и обещающей на следующий день не на шутку разболеться. Сотня порезов, ударов, ссадин, царапин и уколов требовали внимания, а кроме того, она была отчаянно голодна. Чем доведётся питаться?
Жить в лесу ей не приходилось — она была городской девчонкой. Её жизнь до войны протекала в кинотеатрах и кофейнях Петербурга (как и многие другие питерцы из старых питерских фамилий, она не могла заставить себя звать город Ленинградом). Белый город, прекрасный в своём бледном северном свете, с роскошными соборами и дворцами, изобилием водных каналов и мостов — город Достоевского, литературы, самый европейский город России. Ничто в нём не приготовило её к происходящему сейчас.
Она понимала, что нужен какой-то план. Её отец, мудрый и волевой, уже это понял, и сейчас она слышала его голос: жди ещё одну ночь в пещере, а завтра в полдень спускайся вниз. Повезёт тебе или нет? Встретишь ли крестьян, которые тебе помогут либо немцев, которые тебя убьют? Но нельзя просто лежать здесь и ждать смерти.
Теперь действуй. Используй мозг. Папа говорил, что ты умная, и все учителя тоже так говорили. Осознай это.
Анализируй, анализируй, анализируй. Чтобы решить проблему — нужно понять её суть. Это работает как в физике, так и в войне, политике, медицине — в любой продвинутой области человеческой деятельности. Нужно определить, что на самом деле является истиной и отделить это от вещей, чьей истинности вы желаете.
В этом была вся истинная вера папы, которая его и сгубила.
Её папа был биологом-агрономом, в чью задачу — как и всех других людей этой специальности — входило увеличение урожайности пшеницы. Родина-матушка существовала благодаря пшенице: из зерна рождался хлеб, а из хлеба — жизнь. Кто-то однажды сказал, что хлеб — это материал жизни. Её отец смеялся над этим: нет, говорил он. Материал ни при чём. Хлеб — это и есть жизнь.
Его образование строилось на твёрдой вере в генетику отца Менделя. Увы, на Украине крестьянский гений Трофим Лысенко верил в гибридную генетику. Его услышал Сталин и вскоре наделил властью, что побудило его развивать свои теории: сперва статьями в журналах, затем предостерегающими беседами с деканами факультетов и, наконец, визитами секретной полиции.
Но её отец не подчинился. Невозможно изменить пшеничный колос в лаборатории и ожидать, что изменения закрепятся в последующих поколениях. Отец Мендель уяснил это сто лет назад. Эту истину невозможно опровергать. И если построить советскую сельскохозяйственную политику на зыбких теориях гибридизации — это будет равносильно гарантированному провалу и ввержению миллионов людей в смертельный голод.
Это вовсе не значило, что Фёдор Петров был героем. Вовсе нет. Он был мягким, спокойным человеком, искренним во всём, любящим мужем и отцом троих детей. Но он был обречён говорить правду, и говорил вплоть до своего исчезновения. За пшеницу.
Теперь она падала в другую яму: горечь. Она пыталась стереть из памяти ночь, когда она узнала, что отца арестовали, долгие месяцы без единой вести и наконец неофициальную, но абсолютно не случайную встречу её матери с одним из университетских коллег отца, который также неформально сообщил, что отец умер от туберкулёза в сибирской тюрьме.
Вот так. Эту боль нельзя было выразить словами, равно как и последующую: по матери, по братьям, по мужу. Даже великий Достоевский со всеми своими призрачными, мятущимися бормотаниями не смог бы подобрать слов, чтобы выразить её.
Выживи и попытайся забыть.
Снова папа: собери свой снайперский мозг. Соберись, сконцентрируйся, увидь, пойми. Не показывайся, спрячь свои прекрасные глаза и тело — стань землёй, ветром, деревьями. Стань снайпером и отплати им, отплати им всем!
Анализируй, думай, пойми. Господь дал тебе мозг, так что используй его.
Что ты знаешь?
«— Я знаю, что мы попали в немецкую засаду. Большинство наших погибло. Я убежала…»
Нет, нет. Не трать времени на себя. Кого волнует, как убежал снайпер? Она убежала, впереди ещё всякое будет. Охарактеризуй германскую атаку.
«— Весьма тренированные. Лучшие мастера войны в мире. Они напали на нас, и каждый из них рутинно убил пятерых наших, как и в любом другом противостоянии. У них лучшее снаряжение, более толковые офицеры более креативные солдаты. Мы побеждаем их только в силу численности. Если они убивают пятерых из нас и теряют одного, то от нас приходит шестой и затем десятый, и, наконец, мы победим их количеством пролитой крови. Мы превзойдём их в самопожертвовании. Мы перестрадаем их. Мы очищаем минные поля, маршируя по ним.
И даже при всех этих истинах результат ночи был ошеломляющ. Он превосходил всё, виденное ею за полгода в Сталинграде и в тот убийственный день под Курском.
Особенно учитывая, что немцев было совсем немного — а так и было, поскольку большому отряду сложно было бы маневрировать и размещаться настолько скрытно, они давали бы о себе знать. Партизаны Бака были хозяевами леса, так что как можно было одурачить их, если не будучи ещё более опытными хозяевами?
Небольшая, тихая элитная группа. Несколько человек. «Несколько» — это сколько?
Два тяжёлых ствола. Она узнавала более мощные выстрелы патронов 7,92 мм, посылающих пули с немыслимой скоростью. Остальные — пистолеты-пулемёты, они звучали легче и более отрывисто, располагаясь напротив тяжёлых стволов. Автоматическая природа этого оружия заставляла думать, что атакуют тысячи, в то время как там могло быть всего несколько бойцов. Маузеров К98 она вообще не слышала — у всех было автоматическое оружие. У всех. Это было редкостью. Если у всех были пистолеты-пулемёты, это значит, что их особенно готовили. Это, должно быть, какая-то команда, специальный отряд, а не просто взвод, блуждающий в Карпатах в поисках, кого бы подстрелить.
Она думала об этом снова и снова. Двадцать, может быть двадцать пять человек. Четверо с МГ-42, остальные с пистолетами-пулемётами и гранатами. Сначала — пулемётный огонь, затем — пистолеты-пулемёты и гранаты, но не более четырёх. Затем — по сигналу, как отрепетировано — все стрелки прекращают огонь, а гораздо ближе (очень близко!) встают палачи, бегут к раненым и добивают всех прячущихся и умирающих короткими очередями.
Думай об этих людях. Они лежат тихо, не издавая ни звука, пока их товарищи стреляют у них над головами. Обе команды чётко знают свою роль, палачи полностью уверены в стрелках и вступают в дело в тот самый момент, когда пулемётчики прекращают огонь. Ни секунды задержки.
