Забродин промерз, закрыл окно и собирался уже идти домой, но его потребовал к себе начальник, майор государственной безопасности Крылов.
За те несколько дней, что Забродин его не видел, Крылов осунулся и выглядел нездоровым.
— Садитесь, — коротко бросил он и углубился в лежавшие перед ним бумаги, лишь изредка поглядывая на Владимира. Так прошло несколько минут. Молчал Крылов, молчал и Забродин. Наконец Крылов резким движением отодвинул от себя бумаги:
— Что вы знаете об эмигрантской организации «Пахари»?
На мгновение Забродин почувствовал себя студентом на экзамене. Итак, вопрос о «Пахарях» — антисоветской организации с центром в Белграде. Сразу вспомнилась зеленая папка, которую внимательно штудировал.
— Прочитал все, что у нас есть.
Потом вопросительно посмотрел на Крылова, надо ли продолжать.
— Хорошо. Теперь будете помогать Михайлову. Вы с ним знакомы?
— Немного.
Крылов вызвал Михайлова и представил Забродина:
— Вот вам новый помощник. Введите его в курс дела и дайте поручение.
— Есть! — Михайлов повернулся так же стремительно, как и вошел, но Крылов остановил его.
— Как дела с Пронским?
— Все идет нормально.
— Когда поедете в Ростов?
— Думаю, на следующей неделе.
Забродин слушал этот разговор, ничего не понимая. Кто такой Пронский и при чем тут «Пахари»? Забродин решил при случае подробно расспросить Михайлова, но последний его опередил.
Утром, передавая Забродину толстую папку, Михайлов предупредил:
— Вот вам дело на Пронского. Читайте внимательно и побольше спрашивайте. Чтоб все было ясно!
Не успел Забродин дочитать страницу до конца, как вопросительно вскинул глаза на Михайлова. «Как можно шпиона, диверсанта, участника организации «Пахари», нелегально заброшенного в Советский Союз и схваченного в засаде, выпускать на свободу и ехать с ним в Ростов?» И спросил:
— Простите, кто поедет в Ростов?
Михайлов оторвался от дела и спокойно ответил:
— Вы, я и Пронский.
В прошлом сельский учитель, Петр Васильевич Михайлов говорил неторопливо. Его мягкая речь сразу располагала к нему собеседника. Работать с ним было легко и просто. Закончив писать, Михайлов позвонил по телефону:
— Приведите арестованного Пронского!
Забродин уставился на дверь.
Через несколько минут в кабинет постучали. Вслед за конвоиром в двери показался высокий молодой человек. Арестантские штаны и куртка сидели на нем несколько мешковато. Но, несмотря на эту одежду, чувствовалась сила и спортивная тренировка. Темные волосы, крупный с горбинкой нос и большие задумчивые глаза…
Позади Пронского стоял второй конвоир; ведь преступник опасен и силен. «Такой двинет — и с места не встанешь! А Михайлов почему-то расспрашивает его о самочувствии. Словно это его хороший знакомый или друг. Принимает, как гостя, а не арестанта».
Между тем Михайлов заказал по телефону чай с бутербродами, и, когда принесли, они втроем чаевничали, говорили о том о сем. И никакого допроса! Потом Михайлов достал из шкафа обычную почтовую открытку, флакончик с жидкостью и, передавая Пронскому, сказал:
— Располагайтесь за столом поудобнее, Николай Александрович. Вот текст для тайнописи.
Только теперь до Забродина дошло: «Пронский выполняет задания Михайлова. Вот это здорово!»
Огрубевшим то ли от простуды, то ли от табачного дыма голосом Пронский зачитал: «Посетил Ростсельмаш. Набор рабочей силы производится. Нужны заявление, паспорт и еще справка с прежнего места работы. Постараюсь устроиться». И, не поднимая головы, спросил:
— Писать?
— Да.
Вскоре открытка была готова. Михайлов поднес ее к свету, повертел из стороны в сторону и сказал:
— Молодчина… Никаких следов… Теперь явный текст, и на этом закончим.
Пронский написал быстро, прочел вслух:
«Дорогая Седка!
Вот и лето на исходе. Я весело провела в Крыму время и только недавно возвратилась в свою маленькую комнату. Дома все хорошо, мама здорова и шлет тебе сердечный привет. На днях уже пойду на работу и увижу своих милых подруг. Пиши мне чаще.
Целую. Клара».
— Стиль, конечно, не совсем женский. Вероятно, женской психологии вас не обучили? — пошутил Михайлов. — А почерк от женского не отличишь!
Забродину поручили готовить документы для поездки в Ростов. Михайлов должен был разработать план командировки, продумать, как и где поселить Пронского в Ростове: в гостинице, в комнате, снятой у владельца частного дома, или в коммунальной квартире? Куда устроить на работу: в небольшую артель, или на Ростсельмаш, как он только что писал «Пахарям»? Что для нас наиболее выгодно? Как организовать встречу Пронского с матерью? Где? В Ростове или в Новочеркасске? И другие «мелочи», которые в своей совокупности могут оказать на Пронского нужное влияние.
Михайлов вызывал Пронского с утра. Он приходил все более оживленный. Его усаживали за отдельный столик, давали газеты, книги… Пронский читал запоем. И много спрашивал.
Наконец наступило время отъезда: разрешение получено, документы оформлены.
К вечеру, пообедав и переодевшись в гражданский костюм, Забродин приехал на службу и зашел в кабинет Крылова. Там уже находился Михайлов.
— Будьте бдительны! — Крылов говорил доброжелательно и в то же время строго. — Вам поручается ответственное задание. Когда Пронского брали, он стрелял. Человек он решительный. Хотел бросить гранату. К счастью, не успел… Так что смотрите… Пока мы знаем его только в условиях заключения. Какие новые качества в нем проявятся? Никто предугадать не может. И ни в коем случае даже малейших признаков недоверия! Надеюсь, вы меня понимаете…
Михайлов кивнул головой, а Забродин ответил:
— Все ясно, товарищ майор государственной безопасности!
— Желаю успеха!
Забродин отправился за Пронским в кабинет начальника тюрьмы.
Ввели Пронского, и Забродин его не узнал. Теперь он был одет в темно-синий бостоновый костюм, светлую рубашку с галстуком, черные полуботинки. Можно было принять его за молодого инженера или врача. Однако несколько месяцев, проведенные в заключении, наложили на Пронского отпечаток: кожа стала светлой с прозрачным оттенком.
Как ни старался Пронский держать себя непринужденно, чувствовалось, что он волнуется.
На улице моросил мелкий дождь, асфальт блестел, в лужах тускло отражались фонари. Владимир усадил Пронского в автомашину, а сам остался у парадного.
Начальник тюрьмы, прощаясь с Владимиром, кивнул в сторону их спутника и сказал:
— Не завидую я вам, товарищи! Очень не завидую!
Подошел Михайлов, и они отправились на вокзал. До отхода поезда оставалось полчаса. Ехали не торопясь. В открытое окно машины врывался прохладный воздух ночной Москвы.
Михайлов взял места в мягком вагоне. Забродин и Пронский заняли верхние полки, Михайлов — нижнюю.
Мягкий толчок. Все быстрее побежали яркие огоньки фонарей. Скоро городские огни скрылись, и за окнами все погрузилось во тьму. Потянуло ко сну.
Забродин влез на полку и с наслаждением вытянулся. Пронский забрался на свою, и по выражению его лица Владимир понял, что он тоже доволен. Выключили свет. Только под потолком остался гореть ночник. Он не мешал спать. Забродин быстро уснул. Спал он час или два. Только среди ночи неожиданно почувствовал, что кто-то надавил на край его постели. Открыл глаза — все так же тускло падал синий свет сверху, вагон слегка подпрыгивал на стыках рельс и мягко поскрипывал. Забродин не сразу разобрался, где он находится, а когда, через секунду, опомнился, увидел, что постель Пронского пуста. Посмотрел вниз. Пронский надевал пиджак, видимо, готовясь выйти из купе. Тут же тихо приоткрыл дверь, вышел в коридор и снова задвинул ее.
«Куда он?» Окликнуть, позвать его, но вспомнил слова Крылова: «Ни малейших признаков недоверия!» И затих. Пронский вышел по своим делам, неуместный вопрос может создать впечатление, что за ним следят, ему не доверяют!.. Разве окликнул бы он Михайлова? И в голову не пришло.
Где-то вдали щелкнул замок: дверь в тамбур… Забродин снова посмотрел на полку Пронского, затем — выше, на сетчатую полку: рубашка лежала на своем месте.
И все же тревога закрадывалась в душу: «Выпрыгнет на ходу и убежит!»
Посмотрел вниз. Михайлов, заметив его смятение, подал знак рукой, чтобы он не поднимался. Забродин повернулся на спину. «Михайлов опытный работник и знает, как нужно поступать».
Дождь равномерно постукивал по крыше вагона.
Поезд стал притормаживать. Пронский все не появлялся. И беспокойство возвращалось, как зубная боль..
Забродин снова посмотрел на Михайлова. Лежит, не шевелится. «Крутой поворот, где поезд должен сбавить ход? А может быть, полустанок?»
