Ляшко придвинул табурет, сел напротив, понизив голос до шепота, сообщил:
— Слушай вводную, майор. Команду на вылет с «точки» дает Москва.
— Ни ху… себе! — вырвалось у Трофимова.
— Не ссы в компот, майор. Сидеть будешь на «точке» ориентировочно до трех ночи.
— Уже легче.
Лешко встал, прошел к окну, отогнул кромку плотной, до серости пропыленной, занавески.
— А обстановочка тут — еще та, — произнес он уже во весь голос. — Звездец полный, а не обстановка. Видел, «афан» пригнали?
Он оглянулся, чтобы увидеть, как кивнул Трофимов.
— Пригнали его потому, что есть точные данные, что начальник штаба танкового полка снюхался с эритрейцами. Сейчас решается вопрос, либо бригада в полном составе выдвигается затыкать дыру на фронте, либо танковый полк поднимает мятеж. И решиться этот вопрос в течение суток.
— Ага… Либо бригада в полном составе разбегается, — подсказал Трофимов.
— Хороший вариант. Но нам от этого не легче. Эритрейцам до города от фронта — сутки маршем.
— Это если по-нашему считать. Если по-негритянски, то все двое, — поправил Трофимов.
Здесь, где солнце лютовало половину дня, люди отсчитывали время по-особенному, что долго не могло уложиться в головах европейцев. Африканец не приплюсовывал время вынужденной паузы из-за жары, а наоборот, вычитал ее, искренне считая, что «мертвое» время временем считаться не может. Он с чистой совестью ложился в тень отдыхать, будучи твердо уверенным, что время, пока жарит солнце, остановило свой бег. В результате такой «забавной математики» расчетное время марша в пять часов оборачивалось во все шестнадцать, но доказать это африканцу было невозможно.
— Не принципиально, — обреченно обронил Ляшко, уронив край занавески.
Вернулся на свое место. Поболтал остатки чая в чашке. Вид у него был, как у сома, который уже перестал трепыхаться на песке.
Трофимов почувствовал, что сейчас Ляшко разразиться матерным обзором военно-политической обстановки в мире и в Эфиопии в частности, с непременным упоминанием родственниц женского пола членов Политбюро и генералитета.
— Если больше ничего нет, я пойду. Орлов надолго без присмотра оставлять нельзя. Обязательно во что-то вляпаются.
Он встал.
— Как твои мужики? — невпопад и уже слишком поздно поинтересовался Ляшко.
— А как они могут быть? Две недели в пустыне. Уже облизывались «три топора» в полный рост отметить — и домой.
— Что еще за «три топора»?
— Кодовый сигнал «три семерки» — «Возвращайтесь на базу». Символично. Праздник, можно сказать. И портвейн такой был «три семерки», в народе — «три топора».
Ляшко натужно хохотнул.
— М-да, остряки… Ладно, время пошло. Задача ясна?
— Так точно, — без особого энтузиазма ответил Трофимов. — Пойду готовить вылет.
Он шагнул к дверям. На пороге его догнал голос Ляшко.
— Троих человек в мое распоряжение пришли.
Трофимов медленно развернулся. Тяжелым взглядом уперся в блестевшее от испарины лицо Ляшко. У того хватило сил вякнуть команду, но в глазах не было ни капли уверенности, что она будет выполнена.
Батя посмотрел за порог на малохольного связиста.
Молча кивнул.
* * *
Всю дорогу Батя напряженно молчал. Глаз за черными стеклами очков видно не было, и Максимову показалось, что Батя по доброй армейской привычке ненадолго закемарил.
Оказалось, нет.
Стоило «уазику» свернуть за угол пакгауза, Батя издал короткий рык.
Тылом вертолетной площадки служили задние стены пакгаузов танкового полка. Остальные три стороны периметра пунктиром обозначил забор с колючкой. В дальнем конце под чахлым деревом стоял вагончик для летного состава. Рядом с ним растянули брезентовый навес, под которым по приказу Бати должна была отлеживаться группа.
Сейчас минимум половина из нее, точнее в расплавленном воздухе не рассмотреть, шаталась вокруг шатра в голом виде. В трусах, конечно, но такого синего армейского вида, что о принадлежности группы к советской армии сомнений не оставалось даже у местных жителей. В центре мелькал белым на заднице кто-то долговязый.
Над шатром поднимался белесый дым.
— Живоглоты, — без особой злобы выдавил Батя. — И Кульба, само собой за старшего. А ну-ка, Юнкер, дай газу!
Они по крутой дуге обогнули раскаленную тушу «Ми-8» и выехали к шатру.
Рядом с шатром наскоро соорудили шалаш, накинув сверху кусок брезента. Сквозь трещинки сочился пар. Из шалаша доносился сдавленный блаженный стон.
«Шалаш для потения», наверное, был известен еще в каменном веке, до наших дней в неизменном виде сохранился только у американских индейцев. Внутрь шалаша вносятся раскаленные камни, набиваются, сколько сможет влезть, все дружно потеют и поют магические песнопения, а шаман поддает жару, обдавая камни настоем трав. Говорят, лечат так все болезни.
За неимением бани, русские приспособились париться по-индейски. А что делать, если пот на такой жаре высыхает моментально, покрывая кожу налетом соли, которая в смеси с песком и пылью дает такую абразивную смесь, что за пару дней швами одежды до крови растирает кожу.
Батя встал в кабине.
— Ну, что за дела, я не понял?
Голые, как тигре*, и такие же поджарые и жилистые, спецназовцы замерли. Как всегда бывает, все посмотрели на заводилу. Кульбаков решил соответствовать.
————
* один из народ Эфиопии
— Я, что, зоопарк для африканских мандавошек? Бать, мне по уставу раз в неделю банный день полагается, или как?
— По уставу тебя на яйцах давно повесить полагается, — парировал Батя. — Почему демаскируем? Что было сказано? И кому тут чего было не ясно?!
— Так, кто-то плодотворно пообщался с полковником Ляшко, — заключил Кульбаков. Сразу сник.
— С чего взял?
— Ну кто у нас главный уставник? Ляшко и есть.
Из шалаша с диким ревом вырвался Большой, огромных размеров детина с детским лицом. С разбега прыгнул в бочку, обдав всех потоком мутной и теплой воды. Скрылся с головой, выставив наружу руку. Оттопыренный большой палец должен был всем дать знать, на какую вершину блаженства воспарила его душа и тело.
Следом выскочил, красный, как рак, Маленький, таких же габаритов, но прозванный так, чтобы хоть как-то отличать двух богатырского сложения членов группы. Он, прикрываясь ладонями, скачками бросился к бочке. Замер, уставившись на Батю.
В это время вынырнул Большой и объявил:
— Опоздавшему щеню — сиська рядом с задницей!
Все дружно заржали.
Большой, видев Батю, ойкнул и ушел под воду.
Батя выпрыгнул из машины. На своих он долго сердиться не умел. И даже не хотел играть в сурового начальника.
— Где воду надыбал? — уже мирно спросил он.
— Там у них целая цистерна. — Кульбаков кивнул на пакгаузы.
— Вот так и дали?
— Смотря как попросить, — Кульбаков отвел в сторону цыганские глаза.
— И как ты попросил?
— Подошел да открыл. Я же по ихнему не понимаю. Это вон — Юнкер у нас полиглот. Бать, да все путем, мы же по очереди. Шестеро здесь, шестеро по периметру бдят. Муха цэ-цэ не пролетит. Банька, кстати, только раскочегарилась. Настоятельно рекомендую.
Батя показал Кульбакову кулак.
— Кульба, в Союзе я тебя минимум год рядом с собой видеть не желаю.
Кульбаков расплылся в улыбке.
— Бать, только привези в Союз.
— А вот с этим, орлы, у нас заминка.
Батя критически осмотрел стоявших перед ним бойцов. Улыбки разом потухли. Показалось, что только что умытые лица вновь запорошила африканская пыль.
— Все подмылись, или еще есть желающие?
Кульбаков кивнул за всех.
— Тогда мы с Юнкером яйца попарим, а вы в кучу соберитесь у вагончика. Задачу ставить буду.
Кульбаков бросил на Максимова вопросительный взгляд. Тот в ответ лишь пожал плечами.
* * *
Солнце расплавленным огнем сползало к горизонту. Жара еще не спала, но от деревьев уже поползли длинные тени. После бани в тело вернулась упругая сила. Но на душе по-прежнему было тяжко. Как заметил Максимов, не только ему. Никто особо и не таился. В слух, правда, ничего не высказали.
