Взяв с собой унтер-офицера интендантской службы Иштвана Маркоша, который отлично говорил по-немецки, я отправился в путь.
До железнодорожного моста в Уйпеште мы добрались без особых приключений, но затем обстановка резко изменилась — теперь через каждые сто метров патрули проверяли документы. К счастью, пропуск на бланке с печатью контрразведки ни у кого не вызвал сомнений, и мы беспрепятственно добрались до переднего края обороны. Более того, один из немецких полевых жандармов, сочувствуя «коллегам», подвез нас на мотоцикле и высадил близ передовой.
Тут было уже совсем горячо, беспрерывно рвались мины, поле было изрыто бомбами и снарядами. Перебегая от одной воронки к другой, мы пробирались вперед, к видневшемуся неподалеку ряду домов. Помнится, в них жили железнодорожники, обслуживавшие линию, ведущую на Будакеси. Впереди темнела роща, примыкавшая одним краем к Дунаю. Оттуда слышалась пулеметная стрельба, доносились короткие автоматные очереди, разрывы мин. Было ясно — за рощу шел бой. Нас отделяли от нее всего несколько сот метров.
Прячась за стенами домов, мы отправились дальше. И тут у нас за спиной послышался громкий окрик:
— Стойте! Эй, куда вы?!
Окрик прозвучал не по-военному, но в голосе кричавшего было что-то такое, что заставило нас повиноваться. Мы остановились, плотно прижавшись к стене.
— Кто вы? Немцы или венгры?..
— Венгры, — ответил я и, бросившись на землю у самой стены, отполз за угол, увлекая за собой Маркоша. И вовремя: где-то совсем рядом полоснула автоматная очередь.
В подворотне мы натолкнулись на пожилого мужчину, одетого в синюю форму железнодорожника.
— Благодарите господа, что остались живы, — добродушно сказал он и ободряюще похлопал меня по плечу.
— А в чем, собственно, дело? — спросил я.
Мы переглянулись с Маркошем и поняли, что окрик этого человека спас нас от верной гибели. Старый венгр, довольный, что оказал услугу своим братьям по крови, улыбнулся.
— Я говорю, благодарите господа, — повторил он. — Разве вы не знаете, что за теми домиками и в роще уже полно русских? Вон там, — ткнул он пальцем в сторону рощи.
У меня по спине пробежал холодок. Признаюсь, я с нетерпением ожидал встречи с русскими. Ожидал давно, так же, как все мы ждали прихода воинов-освободителей. Но только хотелось, чтобы это было не так, без автоматной очереди из-за угла и без захвата в плен. Я мог бы сколько угодно объяснять потом советским офицерам, что пропуск из контрразведки, который лежал у меня в кармане, на самом деле всего лишь прикрытие, а сам я и мой напарник Маркош — участники группы, действующей в логове фашистов. Кто бы мне тогда поверил? И если бы даже нас не пристрелили на месте, то сколько времени пришлось бы нам сидеть в каталажке, прежде чем мы доказали бы свою невиновность? Поэтому мы с благодарностью пожали руку старому железнодорожнику, остановившему нас на нейтральной полосе, и, прячась за домами, со всех ног кинулись назад, к линии обороны, которую мы незаметно перешли.
В крайнем доме помещалась пекарня. Вывеска гласила: «Булочная Видермана». Нас остановил часовой. Он доставил меня и Маркоша в подвал к какому-то немецкому обер-лейтенанту. Тот глянул на нас подозрительно и угрюмо, но, увидев наш документ, оттаял и громко захохотал, показывая на пальцах, как нас обоих там, у русских, вздернули бы на виселицу.
Нас угостили палинкой. Должен сознаться, она пришлась нам по вкусу и оказалась очень ко времени. Наша история с поисками пропавшего мальчика-бойскаута показалась обер-лейтенанту настолько забавной, что он еще больше развеселился. Наша вылазка, едва не окончившаяся столь печально, увенчалась, можно сказать, успехом, так как свои наблюдения, сделанные по пути, мы дополнили сведениями, услышанными от подвыпившего обер-лейтенанта, почем зря ругавшего свою судьбу.
На обратном пути нам опять пришлось пробираться где ползком, где короткими перебежками. Когда мы наконец оказались в безопасной зоне и присели отдохнуть, Маркош сказал:
— Послушай, Миклош, тут неподалеку живет мои добрый приятель. Давай заглянем к нему, погреемся и перекусим. Кроме того, у меня к нему есть деловое предложение, надо кое о чем поговорить.
Мой спутник Иштван Маркош был владельцем небольшой трикотажной мастерской в Андялфельде, в одном из рабочих районов Будапешта, по соседству с костелом кармелиток. Учитывая, что он добровольно вызвался сопровождать меня в этой отнюдь не безопасной экскурсии, я не мог ему отказать. Могло лишь показаться странным, что даже в такой экстремальной ситуации он сохранил желание заниматься коммерцией. Впрочем, мои сверстники и теперь, сорок лет спустя, должны помнить, что в ту суровую зиму 1944 года, когда смерть косила людей налево и направо, мы воспринимали все происходящее как-то менее серьезно, чем теперь, в наши дни, когда читаем, например, в газете об автомобильной катастрофе. Если смерть подстерегает за каждым углом, ежечасно и ежедневно, то настолько привыкаешь к опасности, что она не мешает заниматься повседневными делами… Да, было и так. Кто бы теперь поверил, что в дни, когда на окраинах Будапешта шли ожесточенные бои, в центре города регулярно ходили трамваи, что в январе 1945 года жители проспекта Пашарети в Буде звонили по телефону своим родственникам или знакомым на ту сторону Дуная, в Пешт, чтобы сообщить: «Представьте, русские у нас уже второй день!..»? Кто бы поверил в то, что даже самые боязливые и тихие люди под пулями и осколками выползали на улицы и, гонимые голодом, вырезали для пропитания куски мяса из мерзлых трупов убитых лошадей, лежащих на мостовой? А ведь именно так все и было.
Компаньон Маркоша, мастер-вязальщик по фамилии Кальмар, имел уютную небольшую виллу в предместье Ракошпалота.
Едва мы вошли в палисадник, разбитый перед домом, как хозяин появился на пороге, приветливо замахал руками:
— Добро пожаловать!
Позвонив по телефону от имени Михая Келети-Ковача, я коротко сообщил все, что мне удалось узнать. Мико обрадовался, а выслушав мой доклад, засыпал меня вопросами. Его интересовало, например, как относится население прифронтовой полосы к гитлеровцам, каковы интенсивность огня, размещение огневых точек, соотношение пулеметного и артиллерийского огня на участке Геда с обеих сторон и прочее.
В наши дни, спустя более чем сорок лет, мнение мое остается неизменным: именно на этом участке фронта при нашей поддержке изнутри советские войска могли бы осуществить прорыв с наименьшими для себя потерями. Но увы, наши планы остались лишь планами, так как вооруженные группы борцов были разрозненны и обескровлены террором.
Благие порывы Шандора Салаи, Ференца Мадьяри и Йожефа Дудаша тоже скоро иссякли. Бои продвигались все ближе к центру Пешта. Русские занимали улицу за улицей, квартал за кварталом. Для нанесения организованного удара по гитлеровцам изнутри у нас уже не оставалось ни возможностей, ни времени, ни сил.
В первое январское утро Бела Олах встретил меня с непривычным для него волнением:
— Миклош, у меня есть для тебя сюрприз. Следуй за мной!
Мы спустились в полуподвал, прошли по каким-то коридорам. Остановившись у невзрачной дощатой двери, Бела постучал условным стуком. На пороге полутемной кухни появилась бледная, болезненного вида молодая женщина, зябко кутавшаяся в платок. Она провела нас в большую комнату с завешенным окном. У стены на кровати лежал какой-то человек с забинтованной головой. Лицо его время от времени подергивалось от боли.
— Позволь тебе представить: Ласло Миклош Дальноки и его супруга, — произнес Бела.
Удивлению моему не было границ.
— Ты хочешь сказать, это родственник того самого Миклоша Дальноки?
Генерал-полковник Дальноки был в то время уже премьер-министром временного венгерского правительства в Дебрецене.
— Того самого, — слабо улыбнулся раненый и протянул мне здоровую руку. — Я его сын.
— Спасаясь от гестаповцев, они бежали по улице, — объяснил мне Бела Олах, — а тут разорвалась мина. Жена отделалась царапиной, мужу досталось крепко. К счастью, все это произошло на моих глазах, я как раз возвращался домой. Потащил обоих в ближайшую клинику, врача удалось уговорить. Сделали перевязку, и теперь они тут, под нашей опекой. Тебе все понятно?
Мне было понятно все. Более того, я искренне обрадовался тому, что могу оказать хоть какую-то помощь сыну первого демократического премьера Венгрии и его жене. Этого чувства горделивой радости не мог испортить даже еще один сюрприз, который ожидал нас по возвращении в квартиру Белы Олаха.
В дверь позвонили. Супруга Белы вышла в прихожую, чтобы посмотреть, кто пришел. Мы продолжали разговор, обсуждая, как нам действовать дальше в создавшемся положении. Из прихожей послышались громкие голоса, затем жена Белы громко крикнула:
