немедленно к врачу».
– В поликлинику? – чуть присвистнув, забеспокоился Сергей.
– Лучше больница… – неопределенно откликнулась медсестра. Оставалось догадываться: подразумевается собственная вотчина, до которой пилить еще добрую сотню километров, или ближайшая больница? До Владимира их более чем достаточно…
– Я думаю, Федя – парень крепкий, потерпит… – дипломатично обошел ложбинку частностей Сергей.
Вскоре великолепную троицу вновь склонило к раздумьям, растащив по дорогам и весям, оказалось, кое-где перекликающейся судьбы. Тане вспомнился Костя Турсунов, ее наваждение, безумная со школьных лет любовь, не вернувшийся с неведомо какой войны. Одно не вызывало сомнений – не афганской, поскольку его призванные в Афган сверстники, выжившие или сложившие головы, так или иначе, успевали о службе в «ограниченном воинском контингенте» сообщить. Как ни странно, просветить истину мог Шахар, ибо в восемьдесят втором Турсунова разорвала, вместе с сирийским расчетом и его непосредственным командиром майором ПВО Синицыным, израильская бомба. Но просветить при одном условии: если бы вновь напряг своего подельника Черепанова. Израильтянам до учета чужих, да еще восьмилетней давности потерь, дела не было, притом что о советских советниках знали.
Шахар тем временем вполглаза наблюдал за Сергеем, вспоминая свой задел в афганском конфликте, искалечившем автомобилисту судьбу. Ему казалось, что вместо Сергея за рулем тот самый безусый старлей, которого он вместе с коллегой из ЦРУ в восемьдесят шестом допрашивал.
Кому-то в Лэнгли пришла в голову необычная, но не лишенная изобретательности мысль: зачем для моджахедов выбивать в Конгрессе ассигнования и доставлять оружие за тридевять земель? Куда проще советские военные склады на месте потрошить. Тут Шахара и призвали как сотрудника дружественной спецслужбы, знающего русский.
Нельзя не отметить, что старлей возник в прицеле спецслужб неспроста – полгода выменивал у афганцев за военную униформу марихуану, основательно к наркотику пристрастившись. Между тем, попав под пресс профессионалов, держался стойко – не помогали ни пытки ни посулы мешка дармовой травки. Все же «сыворотка правды» развязала ему язык – план охраны склада Шахар рваными кусками вытащил.
До назначенного на два ночи штурма мозговой центр операции решил пленного придержать, колеблясь «списать» или обратить в перевертыша. Но тут тугой узел выбора расковырял сам пленный, причем в самом прямом смысле: вскрыл ржавым гвоздем вены, как только очухался от «сыворотки».
Склад моджахеды захватили, но поживились не очень, вследствие чего в Лэнгли решили, что делать ставку на пиратские вылазки не стоит – тактика с весьма мутной перспективой. К тому же, проглотив горькую пилюлю, русские удвоили охрану аналогичных объектов.
Нахлынувшее озадачило Шахара: отказ Сергея от мзды за подвоз, равной двухнедельной зарплате, его безрассудная решимость вступить в бой на заправке, и отчаянный уход из жизни старлея – тождественные признаки русского национального характера, ничего общего с ходульной идеологией большевизма не имеющие. Так что русские, вывел он, нация воинов, но движимая не поживой, а чувством собственного достоинства.
Почему в стряпне племен Творец распорядился именно так, завысив у русских нравственную планку, или, наоборот, приглушив у них инстинкт самосохранения, Шахара не интересовало, ибо, несмотря на многогранность своей натуры, он в первую голову – практик. А вся героика заняла его лишь потому, что он держал свой путь не экскурсии по знаменитым владимирским достопримечательностям ради, а дабы одного из граждан Владимира завербовать. Причем не столько склонить к предательству – на тот момент о национальные интересы государства-трупа кто только не вытирал ноги – сколько принудить добровольно отдать себя на съедение волкам. В разное время обретенный, но убедительный опыт подсказывал: вполне вероятно, что предстоящий фигурант столь же неустрашим и неподкупен, как Сергей. Стало быть, впереди очередной, но пока укрытый за снежным туманом костыль…
Сергей в эти минуты про себя облизывался, смакуя интригу полного откровений путешествия, по большей мере, им сотворенного. При этом первоначальную аттракцию – таинство набухающего, точно почка вербы, чувства взаимности усилил новый, обнажившийся в том же скрещении сюрприз. Муминова вдруг посетило, что Федор подражает грузину, ни в коей мере им не являясь.
Все бы ничего, если бы хоть какое-то известное Сергею социо-этническое клише псевдогрузину подходило. Он излучал как дивную естественность и склонность к компромиссам, малохарактерные для советских людей, так и жесткий нрав, то тут то там пробивающийся. И еще: странный симбиоз венчала, чуть поблескивая, чисто восточная хитринка, запавшая Муминову в память от общения с афганцами. Федора отличал некий присущий каждому движению «прищур».
Образ интриговал, но скованное обручами советизма воображение, препарируя загадку «Кто ты, Федор?», буксовало. В общем, артист бродячего театра с выдвижными бивнями мамонта, в конце концов вывел для себя Муминов, и краешками губ улыбнулся.
Вплоть до въезда во Владимир в модуле часто звучал смех. На правах хозяина, а скорее, одинокого, истосковавшегося по живому общению калеки, автомобилист развлекал публику. Друг на дружку нанизывались смешные истории об опыте его общения с медициной, малопонятные для Шахара, зато веселившие Татьяну. Смеялся за компанию и тель-авивец, чутко откликаясь на реакцию соседки. Дабы не походить на бэк-вокал, вкраплял обтекаемые комментарии: «Молодэц, Сэргэй!», «Надо же!», «Какой случай!» Когда больничная эпопея забрела в Афганистан, Шахар притих, настороженно вслушиваясь.
– Не хуже ли вам, Федор? – всполошилась медсестра, уловив перемену в настроении спутника.
– Все нормально… – невнятно проговорил «Федор», навостривший уши едва прозвучало «Кандагар». В восемьдесят шестом, в платье феллаха, он вдоль и поперек облазил этот город, изучая расположение советских войск. Ныне же обеспокоился, не опознал ли его каким-то образом Сергей.
В городской черте Муминов стал уточнять, в какую больницу «мистерию с прищуром» доставить.
– Дарагой, ты слишком много сдэлал. Остановы самый близкий остановка такси, – отмел благие намерения «сослуживца» Шахар.
Автомобилист возражал, норовя высмотреть в зеркале лицо Татьяны, почему-то проглотившей язык, словно ее заключение – показаться врачу – уловка, отпавшая за ненадобностью. Шахар при этом стоял на своем, то и дело посматривая на часы.
– Да бог с вами! – махнул с досадой автомобилист. Кто такие «вы», оставалось догадываться…
– Нэ расстраивайся, Сэргэй, – подбодрил Муминова Шахар, выбравшись с Таней, ее котомками и елкой из модуля на стоянке такси. – И будь крэпким, как на войне. – Шахар сжал кулак, казалось, в цеховом приветствии.
Глава 6
30 декабря 1990 г. 17:45 Приемная гл. инженера «Владимироблэнерго» С.П. Талызина
Секретарша Галина не находила себе места: тяжко вздыхала, поправляла прическу, бессмысленно перекладывала папки на столе. Секретарше казалось, будто все ее недруги – как реальные, так и гипотетические – подсмеиваются над ней, предрекая ее затее, давно вынашиваемой, фиаско.
– Он тебя ведь не любит, зачем на Новый год приглашать? – шептали недоброжелатели со всех сторон. – Нового конфуза захотела? Как тогда, затащив, точно куль, домой…
Вдруг Галина обнаружила, что в приемной совершенно незнакомый ей посетитель, выделяющийся как внешними данными, так и необычной манерой поведения. Едва взглянув на пришельца,
