воспринимай его всерьез.
Разум вмиг очистился от всяких «Бондов», восточного колорита, и главный инженер, наконец, струхнул. Нет, не за себя, а за упомянутую, вместо «здасьте», дочь. Ведь, кроме двух-трех приятелей да верного оруженосца Гали ни одной живой душе во Владимире имя Ларисы, четыре года как перебравшейся в Москву, известно не было.
Семен Петрович склонился к селектору и, нажав на клавишу, сказал:
– Галя, иди домой. Я задерживаюсь.
– Как? Я хотела… – Галина запнулась, пролив разочарование.
– Иди, Галя, поговорим завтра, – настаивал Талызин. – До свиданья.
Вскоре Талызин и интервент покидали здание «Владимироблэнерго», являя собой странный тандем. Не заявленный ни в одном из журналов учета гость с наружностью свободного художника следовал по пятам второго лица дома, время от времени о чем-то распоряжаясь. Услышав команду, главный инженер невесело усмехался, но подчинялся – пришпоривал или замедлял шаг. Плотной связкой они проследовали и через проходную, приведя охранника в смятение. Еще добрую минуту тот морщил лоб, пытаясь понять, откуда взялся эскорт Талызина – среди вошедших в здание посетитель замечен не был.
– Ну а дальше куда? – осведомился Семен Петрович, открывая входную дверь.
– Дальше? В ресторан… самый лучший, – проговорил в задумчивости Шахар. Поравнявшись с Талызиным, приобнял.
– Куда?! – Семен Петрович отшатнулся, будто разжалован в посудомойки.
– В ресторан, Сергей, ресторан, – подтвердил гораздый на переадресовки гастролер. – Серьезный разговор у голодный человек не получаться.
– Куда точно не поеду, так это в ресторан, – рассмеявшись, отклонил приглашение Талызин.
Шахар смутился, но вскоре в его взоре мелькнул опомнившийся всезнайка: мол, причина ясна… Розенберг успел ему разъяснить: в отличие от Запада, ресторан в России – не точка общепита или заведение для гурманов, а питейный дом с эстрадной программой и танцами.
– Тогда, поедем твой дом, – невозмутимо скомандовал Шахар, добавив вскоре: – В другом месте говорить не можем. Только обида не надо…
Талызин прищурился, силясь обобщить приглашение на дармовой ужин, уважительный тон последней фразы и беспардонность угроз интервента, судя по хватке, – махрового злодея либо, что более вероятно, профессионального провокатора. Но дважды контуженная голова, поурчав чуток, спасовала. Потупившись, он едва озвучил:
– Где Лариса?
– Пошли брать такси, Сергей. Когда сядем в машина, не делать глупость. Адрес твой дом я знаю, – развеял у Талызина последние иллюзии интервент.
В квартире Талызина Шахар первым делом отыскал телефон и вытащил соединительный шнур из розетки. Проверил, куда выходят окна в зале и двух спальнях, и отправился вслед за хозяином на кухню. Раздеваться меж тем не стал, лишь расстегнул пальто и просунул в карман лыжную шапочку. Пожелав Семену Петровичу приятного аппетита, вяло перелистывал журнал «Огонек», пока главный инженер трапезничал.
– Поговорим, Семен, – возвестил начало форума «Охотник-жертва» Шахар, как только Талызин налил себе чай. – Прошу слушать хорошо и вначале думать, потом говорить. Первый. Твоя дочь Лариса живет Москва, Мирский переулок дом 4, квартира 12 с твоя бывшая жена Виктория. Она жива и здорова, никакой беда с ней не случилось. Второй. Твоя мать Серафима живет в деревня Кострица, Воронежская область, она жива и здорова и никакой беда с ней тоже не случилось. Твой семья никто не хочет делать плохо до тот момент, пока ты мне помогаешь… – Монолог оборвался. Интервент пристально всматривался в лицо визави, должно быть, постигая реакцию хозяина. Но, кроме припухлостей жестокого похмелья, не высмотрел ничего. Приподнялся и, расправив примявшиеся шлицы пальто, уселся вновь. Вновь заговорил: – Дальше – главное. Ты, Семен, едешь в Багдад.
– Какой Багдад? В Ирак? – Талызин схватился за чашку и судорожно отпил, обжигая губы.
– Багдад, Семен, есть один, поэтому будь серьезный, – укорил интервент, после паузы продолжив: – Я приехал к тебя потому, что ты – один человек в Советский Союз, который имеет виза Ирак. Или почти один… Кроме того, в Ирак тебе ждут работать. Я даже знаю, что вчера ты сказал «нет» ехать туда. Сказал «нет» в третий раз, хотя тебе сильно просили.
Значит так… Завтра звонишь Москва, говоришь «да», берешь паспорт и едешь Багдад с один маленький вещь. Там ее давать один человек и твоя задание конец. Потом имеешь много денег и паспорт жить Европа. Но самое главное: у тебя будут друзья, которые тебя защищать – до самый конец жизни, – поставил жирную точку интервент. Медленно облокотился о спинку правым плечом, будто настороженно выжидая.
Тем временем Талызин маленькими глотками потягивал чаек, простецкой собранностью передавая, что его хата с краю, поскольку присутствует здесь номинально либо визитер по ошибке принял его за кого-то другого.
На самом деле Семена Петровича страдал от жажды и никакую личину на себя не напускал. Не будь напиток горячим, давно бы одним залпом чашку опорожнил. Горло сподобилось в пеньку еще в такси, когда, забираясь в салон, он на тротуаре в снежной жиже поскользнулся. Тотчас металлическим зажимом в руку впилась кисть эскорта, восстанавливая у поднадзорного равновесие. Хват был настолько неумолим, что соблазн призвать подмогу, покалывавший то и дело, мгновенно испарился.
Талызин допил чай, вновь протянулся к чайнику.
– У нас мало время, если не хочешь, чтобы я звонил о твоя дочь в Москва… – предостерег Шахар,
Семен Петрович поднес ладонь ко лбу, сообщая, что нечто запамятовал.
– Послушайте! – воскликнул он. – Какой я раззява: ужинать не пригласил! Глазунью сделать?
Гастролер непроизвольно сглотнул и воровато взглянул на хлебницу, прощаясь с образом инквизитора на стреме. Он метался между приступом голода, вдруг нахлынувшего, – с шести утра ни маковой росинки во рту – и лихорадочным осмыслением, какие каверзы за предложением Талызина кроются. Радушия, не говоря уже хлебосольства, при общении со своими многочисленными объектами им прежде не замечалось.
– А почему ты, Семен, вопросы не задавать? – спросил Шахар, так и не разобравшись. – Тебе все понятно? Я плохо по-русски говорить…
– Для чего? Ясно как белый день. Только… – Талызин осекся, оставив оппонента в неведении почему: из-за того, что в марлевой упаковке, извлеченной из холодильника, главный инженер обнаружил крохотный кусочек сала, или переосмыслил ультиматум?
– Вот это не надо! – Шахар указал на сало. – Я лучше хлеб кушать.
Тут гастролера словно приподняло за шкирку: такого грубого промаха он давно не совершал. Свинину не едят лишь мусульмане и евреи. Подставился.
– Простите, виноват. Знаете, моя вина. Мог бы и догадаться… – сокрушался Семен Петрович. – Я на постном масле поджарю. Мигом.
– О чем ты догадаться, Семен? – насторожился Шахар, внешне напоминая птицу, унюхавшую среди бесполезного мусора единственное зернышко.
– О том, уважаемый, – Талызин вздохнул, – что заявились вы откуда-то из Ближнего Востока, а скорее, из Израиля. Не заметь я это, посчитал бы вас сумасшедшим. Так что меня вы больше заинтриговали, нежели взяли на испуг. В вашем регионе я год отбыл и этот жест помню, – Семен Петрович изобразил жест-щепоту, усмехаясь.
Разоблаченный гастролер виновато взглянул на Талызина, после чего перевел взор на хлебницу.
– Конечно, конечно! И масло возьмите. –
