— Это старый снимок, — сказал Д.
Должно быть, он снимался до тюрьмы и до того, как убили его жену, и до воздушного налета двадцать третьего декабря, когда он отсидел пятьдесят шесть часов в подвале под обломками дома. Но все это вряд ли можно было объяснить офицеру паспортного контроля.
— Ну что значит старый?
— Приблизительно двухлетней давности.
— Но вы сейчас совершенно седой.
— Разве?
— Будьте добры, отойдите в сторону. Дайте другим пройти.
Чиновник был вежлив и нетороплив — это была Англия. Там, на родине вызвали бы солдат, немедленно заподозрили бы в нем шпиона, допрашивали бы громко, возбужденно и долго. Рядом с Д. вырос детектив.
— К сожалению, вынужден задержать вас. Не пройдете ли вот сюда на минутку?
Он отворил дверь в какую-то комнату. Д. вошел. Стол, два стула, застекленная фотография на стене — король Эдуард VII[2] на церемонии присвоения скоростному поезду названия «Александра». Сообразно чрезвычайному событию над высокими белыми воротничками — улыбающиеся лица, машинист в котелке.
— Вы уж извините, — сказал детектив, — паспорт в полном порядке, да вот фото… Вы сами взгляните.
Д. подошел к стене и приблизил лицо к застекленной фотографии — это была единственная вещь в кабинете, способная заменить зеркало, — труба паровоза и борода короля Эдуарда изрядно искажали отражение, но пришлось признать, что у детектива были серьезные основания для сомнении — он действительно выглядел теперь иначе.
— Мне, признаться, и в голову не приходило, что я так сильно изменился.
Детектив пристально в него вглядывался. Теперь Д. вспомнил — он фотографировался всего три года назад. Ему было тогда сорок два, но молодых сорок два. Жена пошла вместе с ним в ателье. Он собирался взять в университете отпуск на полгода, поехать за границу, с женой, разумеется. Ровно через три дня разразилась гражданская война. Шесть месяцев его продержали в военной тюрьме, жену расстреляли — по ошибке…
— Война, видите ли, меняет людей, — сказал Д. — Это довоенный снимок.
Он рассмеялся тогда какой-то шутке, что-то там насчет ананасов. Впервые за долгое время они отправлялись в отпуск вместе. Женаты они были пятнадцать лет. Припомнилась допотопная фотокамера и фотограф, нырнувший под покрывало. Жена ему виделась смутно. Она была его страстью, а чувство трудно вспомнить, когда оно мертво.
— Какие-нибудь другие документы у вас есть? — спросил детектив. — Или, может быть, кто-нибудь в Лондоне вас знает? В вашем посольстве, например?
— О, нет, я — частное лицо, совсем незначительная персона.
— Вы совершаете туристическую поездку?
— Нет. У меня несколько поручений делового характера. Есть рекомендательные письма. Впрочем, может быть, поддельные. — Д. улыбнулся.
Как он мог сердиться — седые усы, тяжелые морщины у рта, которых прежде не было, как и шрама на подбородке. Он потрогал шрам.
— Поймите, — у нас идет война.
Интересно, а что тот, другой, сейчас поделывает? Уж он-то, наверное, зря время не теряет. Скорее всего его ждала машина, так что до Лондона он доберется намного раньше его, а это плохо. Надо полагать, у него есть приказ помешать представителю противника закупить уголь. До того, как люди открыли электричество, уголь называли черным алмазом. Сейчас в его стране уголь стал дороже алмазов, а скоро будет такой же редкостью.
— Ну, что ж, ваш паспорт в полном порядке, — сказал детектив. — Может быть, сделаем так — вы мне скажете, где остановитесь в Лондоне, и этого будет достаточно.
— Понятия не имею.
И вдруг детектив подмигнул ему. Это было так неожиданно, что Д. с трудом поверил глазам своим.
— Ну, хоть какой-нибудь адрес назовите.
— А-а, тогда, допустим, отель «Ритц», кажется, есть такой.
— Есть, но желательно что-нибудь подешевле.
— «Бристоль». В любом городе есть отель «Бристоль».
— Но не в Англии.
— Хорошо, тогда скажите, где, по-вашему, может остановиться такой человек, как я?
— В «Стрэнд-паласе».
— Прекрасно.
Детектив с улыбкой вернул ему паспорт.
— Мы вынуждены проявлять осторожность. Вы уж извините… И поторопитесь, а не то свой поезд упустите.
Осторожность! — подумал Д. — И это они в Англии называют осторожностью. Как он завидовал их уверенности.
Из-за этой задержки Д. оказался в хвосте очереди к таможеннику. Шумные молодые люди были уже, вероятно, на платформе, где их ждал поезд, что касается его земляка, то этот наверняка обошелся без поезда. Ой, у меня тут целая куча такого, что надо вносить в декларацию, — произнес девичий голос. Он уже слышал в баре этот резкий голос — тогда она требовала еще одну порцию виски. Он взглянул на нее без особого интереса — в его возрасте или влюбляются без памяти, или вообще равнодушны к женщинам. А эта грубиянка по возрасту годилась ему в дочери.
— У меня есть бутылка коньяка, — только откупоренная, — сказала она.
Поменьше б ей пить, — промелькнула у него мысль. Голос девушки совершенно не соответствовал ее внешнему облику. Интересно, почему она пила в баре третьего класса? Одета превосходно, прямо картинка из журнала мод.
— И еще бутылка «Кальвадоса», но тоже початая.
Д. это надоело, скорее бы они с ней закончили и пропустили его. Совсем молоденькая блондинка и неизвестно почему такая задиристая. Она была похожа на ребенка, У которого отняли игрушку, и в отместку капризное дитя требует все подряд, что нужно и не нужно.
— Ну да, это еще одна, — сказала она. — Я и сама хотела вам сказать, но вы же мне рта не даете раскрыть. Вот, полюбуйтесь, и эта тоже початая.
— Боюсь, что все-таки придется взыскать с вас пошлину, — сказал таможенник, — по крайней мере за несколько бутылок.
— Не имеете права.
— Прочтите инструкцию.
Перепалка затягивалась до бесконечности. Какой-то другой таможенник заглянул в портфель Д. и пропустил его.
— На лондонский успеваю? — спросил Д.
— Уже ушел. Придется дожидаться поезда семь десять.
Часы показывали без четверти шесть.
— А мой отец — владелец этой железной дороги! — яростно доказывала девица.
— Железная дорога никакого отношения к таможне не имеет.
— Мой отец — лорд Бендич.
— Если вы хотите забрать с собой ваши напитки, извольте уплатить двадцать шесть шиллингов и шесть пенсов.
Она — дочь Бендича! Он стоял у выхода, наблюдая за ней. Как бы ему не пришлось с Бендичем так же туго, как таможеннику с его дочкой. Очень многое зависело от Бендича — если он согласится продать им уголь по сходной цене, они продержатся еще несколько лет. Если нет, война может завершиться еще до весны.
Дочь Бендича, кажется, победила, судя по гордому виду, с каким она вышла из дверей, направляясь к виднеющейся в тумане платформе. Рано стемнело, тускло светила лампочка над книжным киоском, у рекламного щита фирмы «Хорликс» стояла железная тележка. Дальше второй платформы ничего не было видно. Этот железнодорожный узел при крупном морском порте — так называл его про себя Д. — мог на поверку оказаться захолустным полустанком, мимо которого скорые поезда проносятся без остановки.
— Ах, черт, ушел! — сказала девушка.
— Будет другой, — сказал Д. — Через полтора часа.
Он чувствовал, что его английский возвращается к нему с каждым произнесенным словом, просачивается в него, как туман и запах дыма.
— Мало ли что они вам сказали! На самом деле в таком тумане поезд наверняка опоздает на несколько часов, — сказала она.
— Мне нужно быть в городе сегодня вечером.
— Всем нужно.
— Дальше от моря, возможно, туман будет не такой густой.
Но она уже не слушала, нетерпеливо устремившись куда-то по холодной платформе, потом и вовсе скрылась за книжным киоском, однако очень скоро вернулась, жуя на ходу булочку с изюмом. Другую она протянула ему, будто сунула сквозь решетку камеры.
— Хотите?
— Благодарю вас.
Он взял булочку и принялся есть с серьезным видом, показывая, что воздает должное английскому гостеприимству.
— Возьмем напрокат машину, — сказала она. — Я не намерена часами дожидаться поезда в этой дурацкой дыре. Наверное, дальше и правда не такой густой туман.
Значит, она расслышала его слова.
Она швырнула недоеденную булочку в туман, в сторону рельс. Получилось что-то вроде фокуса — была булочка и нет булочки.
— Подвезти вас? — И, видя, что он колеблется, добавила: — Я трезва как стеклышко.
— Благодарю вас. Я и не сомневался. Просто прикидываю, как будет быстрее.
— Быстрее со мной.
— Тогда поехали.
Внезапно на уровне их ног странным образом обрисовалось человеческое лицо — оказывается, они стояли у самого края платформы. Лицо было рассерженное.
