Если в нашей жизни хотя бы изредка встречаются такие женщины, значит, и мы сами в этой жизни хоть чего-то да стоим.
Худая, высокая — почти вровень с Глебом, длинноволосая ухоженная блондинка в длинном и узком светлом плаще, вся какая-то вытянутая вверх, с высокой грудью, узкими бедрами, огромными зелеными глазищами и утонченными чертами лица, которые заливает то ли улыбка, то ли просто лучи заходящего солнца.
Ольга.
Они выпили кофе и отправились гулять по пляжам, на ту самую кромку между землей и водой, куда древние морские боги выбрасывают свои бесценные дары: те самые раковины и окатыши.
Волны действительно шуршали, но очень и очень тихо, это было всего лишь легкое и сонное дыхание умеющей быть грозной стихии.
Там, на берегу, проходила граница не только между землей и водой, но и между тьмой и светом, и в подступивших сумерках Ольга казалась совсем юной девчонкой, да и вела себя соответствующе: бегала вокруг Глеба, высоко подобрав длинные полы плаща и обнажив сильные длинные ноги, бросала в воду плоскую гальку, стараясь «испечь» как можно больше «блинчиков», и постоянно смеялась.
Глеб же молча курил и глупо, по-мальчишески, улыбался.
Ему было радостно, как никогда раньше в этой смешной и суетной жизни.
Потом они долго сидели в маленьком и уютном прибрежном ресторанчике, слушали шум моря через открытое по этому случаю окно и ели вкуснейшую черноморскую камбалу, запивая ее чудом отыскавшимся в этой дыре золотым итальянским «Фраскатти».
Ресторанчик был совершенно пуст, только в углу вязала, перекатывая клубок шерсти, какая-то удивительно уютная девушка-официантка в строгой рабочей униформе и домашних тапочках.
Глеб время от времени дотрагивался до длинных, сильных и холеных пальцев, Ольга вздрагивала в ответ, и это было — как удар током, и это было — удивительно хорошо.
А потом была ночь, и в ней не было того безумного эротического угара, волной которого накрыло их в первый раз. А была тихая и удивительно спокойная радость узнавания, радость близости, когда придуманная человеком раздельная речь бывает просто не нужна, фальшива и неуместна.
Да и зачем они, слова?
Мысль изреченная есть ложь…
Кто это сказал?
Кажется, Тютчев.
Какая, в принципе, разница.
Потом, когда Ольга уснула, неслышно дыша и прикрывшись только тонкой льняной простыней и разметавшейся волной светлых волос, он сначала долго смотрел на ее успокоившееся после бурной близости длинное, сильное, но в то же время такое хрупкое тело, а затем натянул джинсы и свитер и тихо вышел на балкон.
Покурить и подумать.
Ему нужно было во многом разобраться.
…Под утро она ушла, и он наконец-то смог лечь и заснуть.
Разбудил его, естественно, Князь. Погода была отличная, ему все-таки удалось договориться с пограничным катером, и можно было идти снимать. Кроме того, на катере обещала быть еще одна любопытная парочка, старинные друзья: генеральный директор «Шератона» и командир местных пограничников.
Так что, давай, поднимайся, господин журналист Глеб Ларин, сегодня у тебя есть редкий шанс убить даже не двух, а сразу трех зайцев.
Давай-давай.
Вперед.
Арбайтен.
А то, что ты всю ночь шуры-муры крутил, так это, сорри, абсолютно никого не волнует, потому как является всего лишь суровым фактом твоей большой и светлой, но при этом глубоко личной жизни.
Ларин тихо выслушал саркастическую тираду временного шефа, сказал «угу», сладко зевнул, прислушался к птичьему щебету за открытым окном элитного номера и снова провалился в радостный и светлый утренний сон.
Блин.
Какая еще тут, на фиг, работа…
Перебьются.
Следующим, кто попытался его разбудить, был, разумеется, Художник. И самое печальное, что у него это, к сожалению, получилось.
Наверное, просто потому, что Сашка знал Глеба как облупленного.
Поэтому не стал полагаться на разговоры по телефону, а просто взял у горничной запасной ключ, спокойно вошел в номер и невозмутимо вылил на любимого начальника целый графин ледяной воды из-под крана.
После чего из номера весьма благоразумно слинял.
Мало ли что.
Глеб тут же вскочил: злой, мокрый, всклокоченный, готовый к драке, но — абсолютно проснувшийся.
Что, собственно говоря, и требовалось.
Князь потом, за завтраком, очень долго смеялся.
А Ларин, наоборот, дулся.
Но это уже было совершенно нормально…
Пограничный катер оказался — не просто так, а адмиральский.
И этим все сказано.
Они неторопливо прошлись вдоль побережья, и Сашка, повизгивая от восторга, наснимал столько изумительных картинок — на три фильма хватит. Потом Глеб попросил остановиться где-нибудь в безветренном и красивом месте и записал очень даже приличное интервью с погранцовским полковником, а потом они снова прошлись вдоль побережья, до «Шератона», где пришвартовались у навороченного причала элитного пляжа отеля.
Там он записал материал с генеральным — более чем толковым и хорошо известным в деловых кругах России мужиком лет пятидесяти, взахлеб рассказывавшем о подготовке своего хозяйства к сезону и о скором вводе в строй еще одного отеля сети, под который ему наконец-то удалось получить весьма солидные инвестиции.
И погранец, и генеральный Ларину понравились.
Было видно, что мужики при деле, причем, деле, которое любят и знают.
Не понравилось другое.
Оба зачем-то по собственной инициативе заговорили о выборах и о своей безусловной поддержке Сочнова.
И опытное ухо битого редакционного волка уловило в их интонациях некую настороженную брезгливость.
Не по отношению к нему, Ларину, разумеется. У них сразу же установился правильный рабочий и человеческий контакт — Глеб, все-таки, как-никак, был одним из лучших в своей области, умел чувствовать и очень тонко настраивать клиента под интервью. Просто как никто другой.
И не по отношению к Князю: его оба старинных приятеля явно очень неплохо знали и искренне уважали.
По отношению к самому мэру.
Ларину это откровенно не понравилось, потому что входило в резонанс с его собственными ощущениями.
Что-то здесь нечисто, господа.
Очень нечисто.
Ну, да Бог с ним…
Позже разберемся.
А пока печени предстояло вынести еще один удар знаменитого южноморского гостеприимства.
По крайней мере, стол уж был накрыт — прямо на пляже, даже и рюмки наполнены.
Строгий метрдотель в черном костюме с золотым бейджиком и несколько улыбчивых официанток в симпатичной шератоновской униформе готовы были в любой момент угадать очередное желание дорогих гостей.
Ларин вздохнул.
Это начинало утомлять.
Блин.
Море морем, горы горами, но пора и честь знать.
Если б не Ольга…
Хорошо еще, хоть на этот раз обошлось без излишеств.
Просто вкусно покушали под неторопливый разговор, вежливо посмеялись над столетней давности анекдотами, которыми сыпал шератоновский управленец, и так же вежливо попрощались.
Вот только осталась почему-то какая-то подленькая недосказанность, недоговоренность, неискренность.
Не раскрылись перед ним до конца эти сильные и уверенные в себе мужики, истинные хозяева нынешней российской действительности.
То ли холуем князевским посчитали, то ли работающим исключительно за немалые и грязноватые зеленого цвета деньги наемником-профессионалом.
Ларин таких знавал.
И относился к ним — соответствующе.
Может, стоило задержаться немного, водки побольше с мужиками выпить?
Нормальные ведь мужики-то.
Соль земли.
Князь, в общем-то, намекал…
Может, стоило прислушаться?
Нет.
Не стоило.
Что ему с ними, с этими старыми пердунами, детей крестить?
Отснял да улетел.
Наше дело такое.
Телевизионное.
В принципе, и слава Богу, потому как Глеб чувствовал — еще немного, и он просто упадет.
Не двадцать лет уже мальчику как-никак.
Не только о здоровье, о душе пора бы задуматься.
По крайней мере, на чистые простыни люксовского номера санатория «Федерация» Ларин рухнул так, как раньше рушился только в спальный мешок после трех-четырехдневного рейда со своими любимыми спецназовцами в какой-нибудь очередной горячей точке.
Рухнул — и уснул.
Моментально.
А когда проснулся, за окнами уже было абсолютно темно, шумели под порывами ветра деревья, и почему-то жутко хотелось напиться.
Телефоны Ольги опять безнадежно молчали, и он, прихватив по дороге Художника и Рустама, направился протоптанной дорожкой в бар «Панорама», где Сашку тут же умыкнула смазливая смуглая девица, видимо, та самая, с которой он зависал в прошлый раз, и ранний уход которой обернулся для несчастного Художника грандиозным конфузом с презервативом.
