Харди приходилось и раньше видеть этот снимок, но он никогда пристально не вглядывался в него до того момента, как получил его в конверте, который прислал ему сын.
После его возвращения из Вьетнама прошло шесть лет, пять из которых он провел в Африке. Джи наконец вернулся к жизни и чувствовал себя довольно уверенно, чтобы увидеть сына и впервые в жизни ощутить себя в роли отца.
Шел 1976 год, и сыну было уже тринадцать лет. Харди ушел от него во Вьетнам в 1967 году и так и не видел с тех пор. Он написал жене, и она ответила, пригласив его приехать. Когда Джи приехал, они обменялись вежливыми фразами, а затем жена и ее новый муж удалились, чтобы оставить их с сыном наедине.
Ему нужно было подождать, прежде чем пытаться все объяснить сыну, надо было как-то постепенно подойти к этому разговору, поговорить сначала просто о жизни, а уж потом перейти к войне. А может быть, надо было пойти с мальчиком в его комнату, где на стене висели фотографии реактивных истребителей, а с потолка свисала модель «Фантома». Может быть, после этого Джи понял бы, как этот тринадцатилетний мальчик боготворит своего загадочного и героического отца.
Но Джи слишком быстро попытался все объяснить сыну, он думал, что уже снова стал нормальным человеком, и не понял всей глубины вины, которая продолжала терзать его. И он сразу стал объяснять сыну, почему не приехал к нему после возвращения из Вьетнама, почему снова не стал его отцом и почему снова исчез на пять лет. Джи постарался рассказать обо всем, что пережил, но если бы он говорил о вьетконговской тюрьме и о пытках, которые перенес, это возымело бы свое действие, мальчик смотрел бы на него широко раскрытыми глазами и восхищался. Но вместо этого Джи рассказал ему о своей истинной боли, о ночных кошмарах, о ребенке, которого он видел лишь мгновение, пролетая над поляной, но чье лицо не мог забыть никогда.
Парню было тринадцать лет. До этого момента он обвинял себя в том, что отец не любит его, что он не достоин человека, который не хочет считать себя его отцом. Ему казалось, что он понимает отца, который, будучи знаменитым летчиком-истребителем, не желает иметь дело с таким прыщеватым, ничего не представляющим из себя мальчишкой. И вдруг все его представления рухнули, в жизни все оказалось иначе и гораздо ужаснее, чем он вообще мог себе представить. Он не повел отца в свою комнату, чтобы показать ему модель и фотографии истребителей «Фантом», ему вдруг нечем стало гордиться, он ни слова не сказал о своих мечтах и о своей жизни. Мальчик сидел с каменным лицом и молчал. В конце концов Джи встал и ушел, не дожидаясь возвращения жены. Он не хотел, чтобы она видела его растерянным, вспотевшим, почти умоляющим этого тринадцатилетнего мальчика с каменным лицом просто взглянуть на него.
Сын вернулся в свою комнату и принялся просматривать свою подборку книг о войне. Наконец он нашел фотографию, которую видел однажды, но не придал ей особого значения. Он аккуратно вырезал ее, сложил, запечатал в конверт и отослал отцу. Затем сорвал со стены фотографии и снял с потолка модель «Фантома».
Больше Харди никогда не видел сына. В 1983 году, когда парню исполнилось восемнадцать, он провел год в составе Корпуса Мира в Африке, в нескольких сотнях миль от того места, где несколько лет назад в качестве наемника воевал его отец. Когда срок его добровольной службы закончился, он отправился с группой квакеров[2] в Никарагуа. Парень жил в крестьянской деревне, учил крестьян соблюдать правила гигиены и санитарии. Однажды вооруженный автоматами отряд контрас ворвался в деревню, чтобы освободить крестьян от сандинистов.
В результате этого нападения было убито двадцать крестьян и один американский парень. Автоматы в руках контрас были куплены на деньги, поступившие из Ирана, который нелегально поддерживал контрас.
Харди сидел с бутылкой пива в руке, смотрел куда-то позади Фредди и видел фотографию горящей вьетнамской девочки и мертвое, истекающее кровью тело сына.
Все они были одинаковы – Джонсон, который послал его во Вьетнам, Рейган и Буш, поставлявшие оружие в Никарагуа. Особенно Буш: герой, истинно американский парень, законченный политикан, лицемер. Парень, игравший в бейсбольной команде Йельского университета, летчик морской авиации, летавший на «Эвенджере»; вице-президент, который был «ни при чем», когда решался вопрос о продаже оружия Ирану и поставке в Никарагуа автоматов, из которых убивали американских ребят, желавших просто помочь крестьянам; лицемерный президент, который теперь говорит, что «…пора оставить все позади и двигаться вперед». Человек, который хочет забыть прошлое.
Забыть? Как бы не так. Его руки запачканы кровью – его, Харди, кровью, кровью незнакомой вьетнамской девочки и кровью его сына, которого Харди так и не понял. Поэтому когда ливийцы сказали, что хотят похитить президента Соединенных Штатов, у Харди на секунду перехватило дыхание, настолько их желание совпало с его собственным. Похитит ли он его? Схватит ли он этого ублюдка? О, да. Боже, он сделает это.
– Джи?
Харди отогнал от себя мрачные мысли. Фредди подался вперед, на его лице был написан испуг.
Джи улыбнулся и положил руку на плечо друга. Они смогут сделать это, они смогут сделать все, что угодно. Они смогут встряхнуть мир и услышать, как он гремит!
Они вошли в дом, продолжая разговаривать и спорить о предстоящем деле. Фредди в своей коляске совершал какие-то круги, то отъезжая в сторону, то возвращаясь к Харди. Но по мере продолжения разговора круги становились все меньше, и, наконец, он остановился. Фредди нерешительно возразил, что похищение президента это отнюдь не контрабанда травки через границу, но Харди уже знал, что Фредди с ним. Они начали обсуждать детали операции, однако не успели они прийти к какому-то определенному решению, как основа плана уже сложилась в голове у Харди.
Он подошел к холодильнику и вытащил несколько бутылок пива. Друзья уселись за стол и снова начали говорить. Наконец Мейсон стал согласно кивать головой. Да, конечно, это опасно, но это разовая операция и очень заманчивая.
– Как насчет Элисон? – спросил Фредди.
Харди помотал головой.
– Она ничего не должна знать об этом. К нашим поездкам она привыкла и не увидит в них ничего необычного. А когда все будет закончено, мы сможем рассказать ей.
Фредди кивнул в знак согласия, Джи улыбнулся, и они чокнулись пивными бутылками.
На следующее утро Мейсон должен был лететь во Флориду, где ему предстояло проверить их старые аэродромы на западном побережье ниже Тампы, которые они когда-то использовали для контрабанды наркотиков. Надо было подобрать аэродром с травяным полем без бетонированной взлетной полосы, такой, чтобы был незаметным. В связи с активностью особой комиссии по борьбе с наркотиками большинство контрабандистов перенесли свои операции в другие штаты, как это сделали Харди и Мейсон, так что там должны были быть свободные аэродромы.
– Я отправлюсь на Запад и подыщу «Боинг 707», который мы сможем арендовать, – сказал Харди.
Гигантский «Боинг 707» не мог приземлиться ни на одном травяном аэродроме, но это не имело значения. Этот «Боинг» вообще не должен был приземляться.
На лице Чарльза Вертера была написана растерянность. Дэвид Мельник сидел в углу, не принимая участия в разговоре, его лицо было абсолютно бесстрастным, но в душе он чувствовал не просто растерянность, а отчаяние. Как вообще Израиль мог связаться с таким некомпетентным союзником? Американцы, кажется, даже гордятся тем, что игнорируют простейшие вещи. Как можно было поручить слежку за арабом людям, которые не могут отличить одного араба от другого?
Дэвид понимал несправедливость своих обвинений, трюк был организован мастерски, но он подсознательно злился, потому что это задевало его профессиональную гордость. Он постарался выбросить из головы все мысли и прислушался к тому, что происходило.
Как раз в этот момент в кабинете стояла тишина. Вертер пристально смотрел на Рашида Амона, облизывающего сухие губы и нервно поглядывающего на двери в другие кабинеты, словно в ожидании помощи или знака, что ему поверили. Рашид считал, что точно изложил вполне правдоподобную историю. Так почему же они не верят ему?
На самом деле они поверили, но, как объяснил Вертер Мельнику, когда они несколько часов назад шли на этот допрос, ФБР ничего не потеряет, если покрепче нажмет на этого парня. В конце концов, больше уцепиться было не за что. Поэтому Вертер презрительно взглянул на Амона и сказал:
– Тебе нет смысла продолжать нести эту чепуху.
– Клянусь всемогущим Богом, я сказал правду.
– Чьим Богом?
– Вашим! И моим! Клянусь обоими…
– И в чем заключается твоя правда?
