Газеты запестрели объявлениями о краткосрочных курсах английского языка, публикуемыми вместе с рекламой американских кинобоевиков «Семь грабителей и одна женщина», «Обжигающая любовь», «Кровавая рука». Служащие, которые до этого вставляли в разговор французские словечки, стали говорить «окей», «йес, сэр», «ол-райт». На торжественные случаи марионеточная армия уже не выходила со значками и знаками различия французского типа, а перешла на соответствующие украшения и нашивки американского образца.
На трибунах раздавался хохот американских офицеров.
Нго Динь Дьем заявил: «Граница США простирается до семнадцатой параллели».
Заслуги Лэнсдейла были отмечены и руководством ЦРУ, и командованием Пентагона, и Белым домом.
Указания Вашингтона попадали во дворец Залонг в центре Сайгона, где они конкретизировались, дорабатывались и направлялись на исполнение.
И каждый вечер из того же дворца на красивом «рено» выезжал стройный, аккуратно одетый и вежливый молодой человек, который вёл свою машину по запруженным улицам города…
Пребывание Фан Тхук Диня во дворце Залонг в то бурное время, когда многие другие из него ушли, когда профранцузские силы шли на сговор с целью свергнуть Нго Динь Дьема, ещё более укрепило доверие Дьема к этому молодому человеку. Дьем считал его своим доверенным лицом. Нго Динь Ню тоже уважал глубокие знания Фан Тхук Диня по всем вопросам и не мог ни в чём пожаловаться на него. Иногда Ню слегка подозревал свою жену в её особом отношении к этому молодому человеку, но, будучи по натуре скрытным, никак этого не показывал. Он видел, что нет никаких данных, чтобы подозревать Фан Тхук Диня в этом плане. Если уж подозревать, то скорее нужно было подозревать Фишела. Он часто замечал похотливый взгляд американского профессора, обращённый на Ле Cyaн. Особенно с тех пор, когда с захватом братьями всей полноты власти семья Чан по линии его жены вознеслась на такую же высоту, как и семья Нго, и когда его жена, став первой дамой, начала наряжаться и жить на ещё более широкую ногу. Она изобрела фасон платья, плотно облегающего фигуру, с высокими разрезами по бокам и с глубоким вырезом на груди. В таком платье, сшитом из тонкой нейлоновой ткани и надеваемом без нижнего белья, женщина казалась выставленной всем напоказ.
Эта модель платья была названа её именем — «Чан Ле Суан». Она надевала его и когда выходила на трибуну, и когда ездила открывать собственный завод братьев Нго, построивших его на средства, выкроенные из американской помощи, и когда навещала посёлок солдатских жён… Кроме того, она часто посещала салон красоты, где рассчитывала исправить свой приплюснутый от рождения нос. И однажды она похвалилась Диню:
— Мой носик стал выше на один миллиметр. Обычно она уговаривала Диня поехать вместе то на ярмарку вспомоществования раненым и инвалидам, то на фестиваль джазовой музыки, то на курорт Далат на собственную виллу, которая обошлась ей и её мужу в сотни миллионов пиастров… Фан Тхук Динь ездил с ней только тогда, когда не мог отговориться, а в других случаях, как правило, уступал эту честь профессору, советнику Фишелу.
Укрепив свои позиции, Нго Динь Дьем выражал желание отблагодарить Фан Тхук Диня предоставлением ему какого-нибудь поста в своём кабинете, но Лэнсдейл и слышать не хотел об этом.
— Если назначить Диня на маленькую должность, он будет недоволен, — возражал Лэнсдейл, — если предоставить ему важный пост в правительстве — министра, например, — он ещё слишком молод и не имеет авторитета в политических кругах Вьетнама. Мы опасаемся, что вам не удастся собрать силы, которые поддерживали бы вас. Мы хотели бы использовать только таких людей, прошлое и настоящее которых гарантирует, что они вполне справятся с задачами антикоммунистической борьбы.
О своих подозрениях Лэнсдейл говорил туманно, тем не менее у Нго Динь Дьема закралось сомнение, и он решил отблагодарить Диня материально. Нго Динь Дьем высказал Нго Динь Ню предложение: поручить Диню строительство ряда объектов, которое семья Нго вела для себя, используя американскую помощь. Нго Динь Ню не согласился.
— Если хочешь отблагодарить Диня, — сказал он, — можешь дать ему любую сумму, я не стану возражать. И пусть он тратит деньги, как ему вздумается. Что же касается личного хозяйства нашей семьи, то о нём не должен знать никто.
«Ню прав», — подумал Нго Динь Дьем.
Фан Тхук Динь по-прежнему был вхож в президентский дворец, не имея никакого официального поста в правительстве Дьема. Каждый вечер он выезжал на своей машине, посещал кафе, танцбары. Этих заведений становилось всё больше и больше. В пивных барах, кафе и чайных люди открыто обсуждали всё и вся. Чтобы ни произошло в Сайгоне — Шолоне, от наезда автобуса на людей на улице Ле Лой до появления новой любовницы у какого-нибудь министра, от рассказа о том, как дезертир из республиканской армии, не имея средств к существованию, зарезал своих троих детей и покончил жизнь самоубийством, до сообщения о том, кого сегодня принимал американский посол, — обо всём этом можно было услышать в подобных заведениях. Здесь можно было встретить самых различных людей, от вечно болтающих журналистов, охотящихся за мелкими происшествиями, и писателей, пишущих книги на заказ, до угрюмых офицеров марионеточной армии; от бурно спорящих студентов до говорящих шёпотом спекулянтов; от подмигивающих друг Другу хулиганов, сидящих в обнимку с подружками, до шпиков из всевозможных секретных служб сайгонского режима: бюро но изучению социально-политических вопросов Чан Ким Туена, городской полиции, второго управления, управления армейской безопасности и других.
В барах высшего разряда публика была иной. Здесь можно было встретить иностранцев, приезжавших в Сайгон, эту жемчужину Дальнего Востока, с различными целями. Американские советники желали развлечься, чтобы заглушить тоску по дому. Сюда же заглядывали начинающие дельцы — капиталисты. В таких барах появлялись и дети богатых семей, вернувшиеся домой после учёбы за границей. Сюда приходили и гуляки офицеры из генерального штаба марионеточной армии.
Фан Тхук Динь направился в чайную «Тхиентхай». Она была набита битком. Сплошная завеса дыма. Рядом с кассой стоял магнитофон, и удручённый женский голос пел:
…Слезами холодная жизнь истекает.
Как скорбны эти звуки тоски,
И только ночь обиду убивает…
Динь обвёл взглядом зал в поисках свободного места. За одним из столиков сидел одинокий мужчина. Увидев Диня, он встал и радостно предложил:
— Динь, садись ко мне.
Ему было около пятидесяти лет, одет изысканно, серый костюм, гладкая причёска. Запоминался довольно крупный нос. Динь часто встречал этого мужчину в чайных и танцбарах. Несколько раз они разговаривали, сидя за одним столиком. Днём тот носил тёмные очки в большой оправе, и у Диня было впечатление, что он уже видел его где-то раньше.
Из предшествующих встреч тот знал, что Динь вернулся из Франции, имеет звание доктора наук и подыскивает работу. Позже он стал рассказывать о себе. Он представился как Шань, невропатолог, вернувшийся из Англии. Узнав, что мир восстановлен и страна обрела независимость, он решил вернуться, по теперь жалеет, что вернулся в Южный Вьетнам. «Лучше было бы вернуться в Северный Вьетнам, ибо подлинная независимость там. А здесь, на Юге, независимость ложная. Французы ушли, их сменили американцы. Я допустил ошибку, вернувшись на Юг», — как-то сказал он.
Он говорил Диню о своём патриотизме и желании действовать, чтобы способствовать общей борьбе нации. Обычно, приглушая голос, он начинал расхваливать некоторых представителей интеллигенции за их мужественную борьбу в рядах движения за мир и воссоединение, действующего в Сайгоне — Шолоне, таких, как адвокат Нгуен Хыу Тхо, профессор Фам Хюи Тхонг и другие. Он говорил: «Если бы я вернулся раньше, то тоже вошёл бы в это движение. Интеллигенты должны быть патриотами, встающими на сторону справедливости. Я считаю, что во Вьетнаме есть единственный вождь— это Хо Ши Мин».
Первое время Динь молчал. Позднее он, хотя и не говорил ничего, стал внимательно слушать собеседника и кивать головой в знак сочувствия, и тот становился всё более разговорчивым и откровенным.
За отсутствием свободного столика Динь направился к столику Шаня. К ним подошла официантка, улыбнулась, слегка наклонила голову.
— Чашечку чёрного кофе, — сказал Динь. — Только, пожалуйста, покрепче.
Официантка ушла. Динь и Шань обменялись любезными вопросами о здоровье и работе. Оба рассмеялись, узнав, что никто из них до сих пор не нашёл себе работу по душе.
— Это потому, — сказал сквозь смех Шань, — что нам не нужна просто работа, чтобы зарабатывать как можно больше денег или иметь имя. Если бы мы хотели только этого, то я остался бы в Англии, а ты вернулся бы во Францию, правда? Нам же нужно нечто большее.
