За отсутствием свободного столика Динь направился к столику Шаня. К ним подошла официантка, улыбнулась, слегка наклонила голову.
— Чашечку чёрного кофе, — сказал Динь. — Только, пожалуйста, покрепче.
Официантка ушла. Динь и Шань обменялись любезными вопросами о здоровье и работе. Оба рассмеялись, узнав, что никто из них до сих пор не нашёл себе работу по душе.
— Это потому, — сказал сквозь смех Шань, — что нам не нужна просто работа, чтобы зарабатывать как можно больше денег или иметь имя. Если бы мы хотели только этого, то я остался бы в Англии, а ты вернулся бы во Францию, правда? Нам же нужно нечто большее.
За соседним столиком сидела разношёрстная мужская компания: кто при галстуке, в отутюженных брюках и в начищенных до блеска туфлях, а кто в рубашке с короткими рукавами навыпуск и в сандалиях. Одни беспрерывно курили сигареты, другие потягивали трубку. Столик был заставлен кофейными чашечками вперемежку с чайными. По разговору мужчин Динь определил, что это журналисты и работники редакций ряда крупных сайгонских газет. Ему нравилось слушать разговоры журналистов. Чего только они не знали, и никто не держал язык за зубами, к тому же все они ни с кем не считались. То, о чём они знали, но не могли писать на страницах газет, разглашалось ими на таких вот встречах в чайных или барах. Слушая Шаня, Фан Тхук Динь в то же время прислушивался к разговору за соседним столиком.
— А первая дама поехала в Токио и в пух и прах разнесла там посла Нгуен Нгок Тхо, — сказал один из них.
— Ну а тот что же?
— Да что там Тхо! Когда старушка ругается, то и президент в своём дворце не осмеливается поднять голову.
— Тхо ведь выдвинули после убийства Ба Кута, ты слышал?
— Разве? Ну-ка расскажи, расскажи эту историю.
— А ты что, не знаешь? Дело было так. После того как Дьем и Ню оттеснили войска Бинь Суен, они поручили Тхо миссию признать Ба Кута к капитуляции. Тхо вошёл в контакт с Хюинь Ким Хоаном, дядей Ба Кута. Тот по совету Тхо стал уговаривать Ба Кута вернуться на сторону правительства и передал ему выданный Дьемом пропуск. Взяв пропуск, Ба Кут направился в условленное место, но тут же был схвачен. Его взяли под предлогом, что он пришёл уже после прекращения огня. И его дядя Хюинь Ким Хоан пропал без вести. А военный трибунал в Кантхо с ходу приговорил Ба Кута к смертной казни, и приговор был немедленно приведён в исполнение. Что касается Тхо, то он был назначен послом.
— Вот это да… Ну и ловок же!
— Тс-с… Это табу. На всякую глотку найдётся и затычка.
— Что, разве кроме цензуры печати у нас закрывают ещё и рот?
— Цензурой печати занимается управление информации, а контролем за ртами — жандармерия и полиция. И не только за ртами, но и за твоими мыслями, парень!
— Молчание масс — это нехорошее дело.
— Ха-ха-ха!
— А многим пришлось ещё хуже, чем Ба Куту. Давай-ка прикинем. Возьмём Чинь Минь Тхе, например. Он, видимо, думал, что если вернётся, то станет генералом в национальной армии, будет иметь дворец, машины и несколько миллионов долларов премиальных. Разве кто ожидал, что он получит пулю в спину и подохнет. А сколько денег получил от Дьема генерал каодайистов Нгуен Тхань Фыонг! Лично у него было три миллиона шестьсот тысяч долларов, но считай того, что он пасся за счёт американских субсидии, выделяемых для солдат каодайистов. Кроме того, он создал партию национального возрождения в поддержку Дьема. Кто думал, что Дьем через какой-нибудь год усядется на трон, смешает Фыонга с грязью, а Ню конфискует у него всё имущество и заберёт все деньги, полученные тем в своё время от Дьема!
— Ха-ха-ха! Если заяц всех перехитрил, то погибнуть должна охотничья собака, такова политика сильных мира сего.
— Диктаторская политика всегда идёт в одной упряжке с обманом и жестокостью.
— Тс-с! Опять заговорился!
— Интересный урок даёт и Европа… Я слышал, что, когда Гитлер стал главой государства, он стремился уничтожить всех, кто хорошо знал о его прошлом, так ведь?
Подошла официантка и поставила перед Динем чашечку горячего кофе.
— Спасибо, — сказал он, кивнув головой.
Разговор за соседним столиком зашёл о делах, которые творил Гитлер после прихода к власти в Германии, об ужасных зверствах гестаповцев по отношению к противникам и к безвинным евреям. Некоторые фразы говорящих слышал и Шань, сидящий по другую сторону столика. Он понял, о чём беседовали журналисты, и, передёрнув плечами, сказал:
— Вот видишь! Любой, у кого есть хоть немного разума, выражает недовольство нынешним режимом. — Он наклонился к Диню и, понизив тон, продолжал: — Я только что вернулся из-за рубежа и во многом не имею опыта. Скажу прямо, если бы я знал хоть одного участника войны Сопротивления, если бы можно было связаться с кем-нибудь из фронта Вьетминь, я был бы подобен другим интеллигентам-патриотам.
— Я могу тебе верить? — спросил Динь, посмотрев ему прямо в глаза.
— Я вернулся по зову отчизны. — Лицо Шаня засияло, ноздри расширились. — Что ещё я могу сказать? Кто из вьетнамцев не любит своей страны, не хочет, чтобы она была независимой и воссоединённой! Разве я от тебя что-нибудь скрываю?
Фан Тхук Динь всем своим видом всё ещё выражал нерешительность.
— Что бы такое сделать, чтобы я мог полностью тебе доверять? — произнёс он, как бы спрашивая самого себя.
— Клянусь…
Фан Тхук Динь отпил глоток кофе и погрузился в себя, словно борясь с собой в душе.
— Это же моя судьба, вся моя жизнь, — сказал Шань взволнованно. — Разве с этим можно шутить? Клянусь тебе… Ты не должен пренебрегать мной.
— Прошу прощения, я не пренебрегаю тобой. Вопрос это важный, и речь идёт о жизни, а не о пустяке каком-нибудь, поэтому я обязан быть осторожным. Не сердись, ты должен меня понять.
— Нет! Нет! Как я могу сердиться на тебя! Ты прав, что действуешь осторожно. Сейчас хороших людей единицы, а плохих хватает. Повсюду полно шпиков. К тому же об этом я не могу говорить ни родителям, ни жене, ни детям, да?
Фан Тхук Динь бросил взгляд вокруг и, наклонившись к Шаню, сказал ему на ухо:
— Я тебе полностью доверяю. Я знаю участника войны Сопротивления, который может тебе помочь, так как всё ещё поддерживает связь с Вьетминем. Ты должен хранить всё это в тайне.
— И ты скрывал это?! — радостно воскликнул Шань. — А я всё это время собирался уехать за границу и просить оттуда разрешение вернуться на Север. Ты можешь меня представить этому человеку? Я возьмусь за любое дело, лишь бы помочь как можно более быстрому воссоединению страны. А этот человек в Сайгоне или нет?
— Он здесь, в Сайгоне. Но почему ты так горячишься?
— Как же я могу не горячиться после того, что ты мне сказал! Последнее время я видел, что жизнь моя утратила всякий смысл. Я жаждал перемен. У меня есть разум, душа, чувство патриотизма, я не могу допустить, чтобы любая иностранная держава попирала эту землю, не могу согласиться с господством деспотизма на этой земле, не могу выносить боли от раздела страны.
Он говорил вдохновенно и пылко, и это побудило Фан Тхук Диня принять решение.
— Восхищаюсь такими патриотами, как ты, — сказал он. — Я познакомлю тебя с этим человеком, Я такой же, как и ты.
— Прямо сейчас? — ухватился за слово Шаль.
— Говори потише. Допьём кофе и пойдём со мной.
Шань одним глотком допил кофе и сбегал рассчитаться. Затем они оба вышли на улицу. Фан Тхук Динь показал на свою машину:
— Прошу садиться.
Он открыл ему дверцу, а сам сел с другой стороны, к рулю. Сильно захлопнув свою дверцу, он достал из кармана пачку сигарет и предложил Шаню. Тот вытащил сигарету, прикурил от предложенной ему зажигалки и глубоко затянулся.
Я представляю себе революционеров как людей, которые должны во многом разбираться, — сказал он. — Раньше, говоря честно, я любил только науку и не разбирался в политике. Но после триумфа нашей нации в битве при Дьенбьенфу, которая потрясла мир, я словно очнулся. — Заметив, что Динь кладёт пачку сигарет в карман, он спросил: — Ты не будешь курить?
— За рулём я не курю, — улыбнулся Динь.
Они медленно пробирались по дороге, забитой машинами. По вечерам казалось, будто все обитатели Сайгона устремлялись на улицы. Кругом разноцветным неоновым светом горела реклама, которой стало гораздо больше, чем прежде. В городе начали подниматься высотные дома американского образца. Шань вновь глубоко затянулся и, указав на шедших по улице нескольких американских советников, сказал:
— Разве эти типы чем-то отличаются от прежних солдат французского экспедиционного корпуса? Глядя на них, я не могу терпеть… Не понимаю почему, но меня подташнивает.
— Наверное, от табака, — заметил Динь, по-прежнему смотря вперёд.
