быстро обнаружили то, зачем пришли. Наверху завязалась непонятная борьба. Офицер и Кэт, пребывавшие внизу в полном спокойствии, отчётливо слышали удары как нападавших, так и оборонявшегося человека. Понимая, что еврей безоружен и в силу этого не способен оказать серьёзное сопротивление, офицер предпочёл остаться беспристрастным свидетелем происходящей на фальш-потолке потасовки. Через минуту всё затихло.
– Что там у вас, Вилли? – для подстраховки доставая из кобуры пистолет, поинтересовался старший гестаповец.
– Всё в порядке, он в наших руках!
– Хвалю за оперативность, – словесно поощрил офицер, пряча пистолет в кобуру. – Выводите его к нам.
На лестнице послышались шаги Ганса. Вытолкнув на пол связанного по рукам еврея, появился и запыхавшийся Вилли.
– Встань, свинья! – грубо приказав, офицер сильно ударил кулаком по лицу задержанного. – Доставай наручники. Ганс, не медли, живо!
В эту минуту офицер был самим собой. Оставляя еврея под присмотром Вилли, он сказал Кэт:
– Этот мужчина еврейской наружности обнаружен и задержан в вашей квартире. Вы и теперь будете отпираться, что это не так? Я думаю, что с вашей стороны это есть бесполезное, если не глупое занятие. С самого начала знакомства с вами я смутно подозревал, что вы нечестны со мной, скрываете от нас еврея. Увы, я не ошибся. По зову крови и с чувством истинной патриотки вы должны были выдать его гестапо. Я искренне сожалею, Кэт, но вы этого не сделали. Вы прекрасно знали, об этом чуть ли не каждый день нам по радио вещает доктор Геббельс, что еврей для рейха всё равно, что смертельный вирус, и немцам, кто сохраняет чистоту своей крови, надо сознательно вырвать его с корнем, иначе они добьются своекорыстных целей. Вам известно, Кэт, какие это цели?
– Не могу знать, герр офицер! – выдавила из себя Кэт.
– А я вас просвещу, Кэт. Во-первых, это разрушение нашего государства. Во-вторых, подрыв трудовой этики немца; в-третьих, загрязнение расовой чистоты немецкого народа. А вы должны были знать, Кэт, что для фюрера нет ничего важнее, как сохранить для грядущего поколения немцев расу, почву и жизненное пространство. Я искренне удивлён вашим преступным бездействием и сейчас сам себе задаю вопрос: почему истинная арийка не сделала того, что должна была сделать для безопасности рейха? И вообще. Кем он вам приходится? Муж? Любовник? Постоялец? Отве-ет, Кэт! Я жду ответа!
– Постоялец! – еле слышно, но произнесла Кэт. Страх заставил её отвечать гестаповцу что-то вразумительное, как можно дольше тянуть время, такое драгоценное для возлюбленного.
– Наконец-то я слышу ясный ответ! – гестаповец был удовлетворён тем, что Кэт разумно отреагировала на его слова – ёмкий, но ответ. – Вам хорошо известно, Кэт, что в большинстве случаев мы зависим от показаний населения. В нашем случае они свидетельствуют не в вашу пользу. Немцы – народ бдительный, и они доверяются тем, кто оберегает его от внутреннего врага. Не мне вам говорить, Кэт, но есть среди немцев и такие, кто своим языком может нанести непоправимый ущерб вермахту. Правда, надо признать, сейчас они действуют скрытно, и нам всё время приходится быть начеку. Возьмем, к примеру, какую-нибудь старушку Гретхен, которая в очереди за хлебом взболтнёт и назовёт находящимся поблизости людям номер полевой почты внука и не подумает, что рядом с ней стоит не Фриц с оборонного завода, а русский шпион. Вот так-то, Кэт! Вследствие всего сказанного я считаю, что вам не следует объяснять убедительную причину того, почему ваш постоялец занесён в список на арест.
– Арест? – с этими словами встав, но тут же мгновенно осознав их страшный смысл, Кэт снова тихо присела. Она ожидала чего угодно, но только не этого.
– Нет такой причины, Кэт, которая оправдывает ошибку! – с угрозой в голосе произнёс офицер. – Да, Кэт, арест. К моему великому сожалению, я вынужден подвергнуть его превентивному аресту. Не вас. Вы должны понимать, что это для него означает.
В знак согласия Кэт молча кивнула.
– И благодарите фюрера, очаровательная Кэт, что он ещё не в курсе вашего сотрудничества с расово враждебным элементом. За это он выгнал бы вас с работы за служебное несоответствие, – со стальным взглядом взяв в свои пальцы её подбородок, сказал офицер. – Пока не выгнал, но скоро это может произойти с роковыми лично для вас последствиями. Распоряжением группенфюрера СС Генриха Мюллера вам запрещается без личного предуведомления районного отделения гестапо покидать пределы Берлина. Этот приказ, Кэт Хойзерман, касается лично вас. Вам он понятен? Кстати, где ваша сестра?
– Она в гостях!
– Где? У кого? С кем? В какое время? – последовали скорее не вопросы, а чистый допрос с дознанием.
– Не знаю.
– Не хитрите, Кэт! – офицер призвал её к откровению с собой. – С гестапо шутить номер не пройдёт, особенно со мной!
Тут он отпустилл подбородок Кэт. Закурил, преднамеренно не обращая внимания на то, что находится с Кэт наедине, без Ганса, Вилли и только что задержанного по доносу еврея. Какое-то время, помедлив с расставанием, он пружинисто встал и устремился к выходу, в быстроте движений оставляя Кэт в полном недоумении от своего поступка. В комнате установилась тягостная тишина. Поёживаясь не то от страха, не то от холода, Кэт подошла к окну закрыть его и оторопела. С улицы она услыхала слова только что покинувшего её офицера: «Герр Брук, для идентификации расовой принадлежности вам придётся проехать с нами в ближайшее отделение гестапо».
Затаив дыхание, Кэт из окна наблюдала, как два гестаповца заталкивали беднягу Брука в машину, а прохожий старик закатил ему оплеуху со словами: «Еврей проклятый! Иуда. Христопродавец. Распяли Христа, теперь, спустя две тысячи лет, нам, честным немцам, прохода из-за вас нет! Простые
