Лэнгар терпеливо дожидался, чтобы его мысль добралась до мозга Даниеля. Он сидел с надменным, самодовольным видом. Наконец он прервал молчание и сказал медленно, отчеканивая каждый слог:
— А ре-зуль-тат получился тот же. В точ-но-сти.
— Джо?
— Стоил недорого, но был нам верен. Таким образом Бебе хотел тебя обезвредить. Ты вычеркнул Джо из игры. А мы включаем в игру тебя…
Лэнгар щелкнул большим и указательным пальцами, как в тот вечер, когда они встретились впервые в Бургундии. По спине Даниеля снова пробежал холодок, Лэнгар говорил вслух то, о чем Даниель думал. Лэнгар небрежно приказывал, и люди убивали. Нет, этого пренебрежительного щелчка по отношению к себе Даниель не допустит. Пусть Лэнгар командует, но руководить операциями Даниель должен сам, это ясно…
Лэнгар смотрел на него, силясь сообразить, как подействовали его слова. Он ничего не увидел, Даниель был невозмутим. Теперь он разгадал игру того сыщика, приятеля Лэнгара, и понял, чего от него хотели, почему его не освобождали сразу. Ему следовало поставить здоровенную свечу за здравие Рагесса. Даниель промолчал, козыри надо было беречь.
Лэнгар доверчиво наклонился к нему, и Даниель заметил, что его новый патрон мал ростом; чтобы услышать шепот Лэнгара, ему пришлось согнуться чуть не пополам. Они решили, что Даниель отправится говорить с Бебе. Ликвидируя свои старые дела. Бебе предусмотрел все. Он забыл лишь об одной ниточке, за которую можно было уцепиться, — участие в устранении Джо, сообщничество в убийстве. Лэнгар считал, что эту возможность надо пустить в ход немедленно. Пусть это будет для Даниеля первым поручением. Только тут Даниель понял, что завербован. Он посмотрел на Лэнгара и пожал плечами. Пользоваться правом сильного — это все равно что быть педерастом: приходится откупаться, чтобы вас оставили в покое. Впрочем, выбора у него не было, и Лэнгар это знал. Панцирь на Даниеле был отремонтирован заново, щелей на нем теперь не будет никогда. Бебе, друг, предал его. Лиз, которую он полюбил, насмеялась над ним. Даниель задумался, затем его тонкие губы растянулись. Лэнгар счел эту улыбку знаком согласия, но Даниель думал о другом. В его голове вертелась странная мысль: он сумел полюбить, он полюбил женщину. Эта мысль уплывала, растворялась в тумане, постепенно превращалась в сон, в который трудно поверить… Во всяком случае, больше она не мешала ему.
* * *
Лиз решила окончательно впасть в цинизм. Она распустилась, потеряла контроль над собой — и вот пожинает горчайшее крушение иллюзий. Падать с высот голубой мечты неприятно и смешно. Она решила выпустить когти и отыграться на Даниеле. Она и не подозревала, что ее ожидает.
Однако Даниель разбил ее планы. Весь вечер он не подавал признаков жизни. После двух часов ожидания Лиз, разозленная, вышла, твердо решив не возвращаться домой до утра. Ее твердости хватило минут на пятнадцать. Она попыталась попасть в кино, но сеанс уже кончался. В полночь она вернулась за машиной и поехала в город. Через час она в ярости поняла, что скучает. Выхода не было, оставалось либо возвращаться в отель, либо ехать к Максиму. Даниель заполнил ее жизнь, это было невыносимо. Она решила ехать в отель, принять снотворное и лечь спать.
В дежурке на доске ключа от ее комнаты не оказалось.
Портье проснулся и проворчал:
— Вас дожидается брат.
Лиз подумала о Франсисе и помчалась по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Наверное, он удрал из госпиталя… Дверь была приоткрыта, из нее просачивался слабый свет. Она вошла и увидела ухмылявшегося Даниеля. Лиз хотела было его выставить, но Даниель привез огромную охапку роз. Он протянул ей футляр, в котором блестело тонкое золотое ожерелье.
* * *
Даниель решил сделать из Лиз покорную рабу. На следующий день он поручил ей найти и снять квартиру. Лэнгар заплатит, поэтому он сказал Лиз, чтобы она не скупилась. Он хотел ухватить ее покрепче. Проще всего, конечно, было бы снять квартиру на ее имя. Но это было бы слишком уж просто, Даниель замышлял скомпрометировать Лиз более сложным способом. Пока что он решил удвоить любезность, быть с ней предельно милым. В свое время это окупится.
Пока Даниель жил в маленьком отеле на улице Асса, указанном ему Лэнгаром. Отель был скромным на вид, но вполне комфортабельным. Содержал его верный человек. Сюда, в комнату Даниеля, должна была прийти Лиз во второй половине дня. Даниель вспомнил о магазине в предместье Сент-Онорэ, куда его когда-то затащила Дора. Там торговали вещами, вполне подходящими для изысканного вкуса Лиз, и Даниель отправился туда немедленно.
Вечером, за обедом, он подарил Лиз золотые часы-браслет, как раз такие, какие ей хотелось. Они были малы и изящны, однако в контурах корпуса было что-то твердое, мужское. Даниель был первым мужчиной, делавшим Лиз подарки. Сама не понимая почему, она почувствовала себя польщенной. Она радовалась еще и потому, что без труда могла делать вид, будто привыкла к подаркам.
Они обедали на Елисейских полях. Чтобы позлить Даниеля, Лиз принялась рассказывать о Максиме. Затем как только могла забавно описала Даниелю их недавнюю поездку на юг. Даниель расспрашивал Лиз обо всех подробностях карточного проигрыша, а затем увел ее танцевать.
На следующий день он попросил Лиз отвести его в кафе, где обычно заседал со своими приятелями Максим. Лиз сразу согласилась: ей представлялась возможность испробовать себя в роли «гранд-кокет».
Маленький бар, скорее похожий на коридор, помещался на улице Севр, сразу за бульваром Распай. Хотя коньяк там был прескверный, Максим свил гнездо в этом заведении, где, по его словам, можно было избежать толкучки Сен-Жермен-де-Пре. Его стремление уединиться стало еще острее после письма от фирмы «Галлимар». Издатели с сожалением сообщали, что, поскольку план издания стихов на ближайшие месяцы утвержден… Максим получит свою рукопись заказной бандеролью.
Входя в этот закуток, Даниель почувствовал себя слишком большим. Зато барменша была совсем недурна. Огибая длинную стойку, Даниель посмотрел на нее очень внимательно и остался доволен ответным взглядом. Стоило поглядеть, какую мину скроила Лиз. За столиками скучало несколько пожилых людей, а в глубине зала страстно спорили двое юношей. Один из них, худой, сутуловатый, грустный на вид, выслушивал тираду собеседника, коренастого парня с бычьей шеей и лицом капризного ребенка, одновременно безвольным и сердитым. По рассказам Лиз Даниель представлял Максима хрупким. Когда их познакомили и Даниель обнаружил свою ошибку, ему стало досадно.
— Мсье пишет? — спросил Максим.
— Нет, — сказала Лиз. — Мсье богат, он живет на ренту. Ведь так, Даниель?
— Вот видишь, Алекс, — хихикнул Максим, поворачиваясь к приятелю. — Трехпроцентный заем 1920 года, гарантированный правительством, — самое святое дело. А мы тут говорим о статье Арагона по поводу сонета. Алекс по обыкновению верит всему. Ты, Лиз, вероятно, согласишься со мной. Я считаю, надо воскресить истинный дух сюрреализма, собрать всех поэтов и устроить демонстрацию перед Оперой…
— Причем здесь Опера? — спросила Лиз — просто так, только для того, чтобы перебить Максима.
— Здание Оперы — символ интеллектуальной всеядности. Перед ним мы сожжем весь тираж «Леттр Франсэз». Ваше мнение, господин рантье?
Даниель напряженно вспоминал: где-то он уже слышал что-то относительно «Леттр Франсэз». Подошел гарсон, и он, не торопясь, обратился к нему, выгадывая время.
— Два шотландских!
Затем он повернулся к Максиму и Алексу, продолжая мучительно соображать. «Леттр Франсэз»? Где же, черт возьми, он слышал это название?.. Гарсон все еще торчал перед ними.
— У нас нет виски, мсье.
— Тогда две бутылки минеральной воды. Я хоть буду спокоен за качество вашего товара!
Ага, вспомнил. В день выхода из тюрьмы афиша на стене и оборванец, играющий на аккордеоне из сложенных газет… Остальные смеялись над его ответом лакею.
— Итак, господин рантье? — снова начал Максим.
— Я человек серьезный. Типов, стряпающих такие газетенки, следует вешать. Постепенно мы к этому придем.
— А видели вы хоть одного повешенного? — насмешливо оскалился Максим.
Даниель посмотрел на него.
— Это совсем не смешно! — жалобно произнесла Лиз, не ожидавшая, что беседа примет такой оборот.
— Я сам вешал, — сказал Даниель.
— Вот как! Значит, мсье — палач на пенсии…
Даниель засмеялся и посмотрел на Максима.
— Вы и не подозреваете, что попали в точку. Спросите-ка у Лиз. — Он подождал, пока все замолчали. — Я даже немного занимался этим в тюрьме. Четыре года. Там уже не было ничего интересного. А вот перед войной у тех, кто работал до меня, были другие возможности. К ним приводили подследственных или тех, кто, по мнению надзирателей, заслуживал карцера. Нужно было заставить их признаться. И, как вы думаете, чем они пользовались? Смирительной рубашкой, обыкновенной смирительной рубашкой для буйнопомешанных. Это удивительная штука. Сквозь воротник пропускается шнурок толщиной в мизинец. Концы шнурка забрасывают на спину и туго привязывают к кистям нашего человечка. Если он поднимает руки — он сам себя душит. Если опускает — стискивает себе грудную клетку и тоже погибает от удушья…
