Джонстон с недоумением пожал плечами.
— У нас свободная страна. Кому как нравится, тот так и сидит.
— Разрешите мне ответить на этот вопрос, — вмешался Гарриман. — Многие американцы действительно любят так сидеть. Даже изобрели специальные низкие столики, их называют журнальными. Но эта привычка, которая кажется европейцам странной, происходит вовсе не от грубости или невежества. Скорее наоборот. Видите ли, еще в 20-е годы один врач написал книгу, в которой доказывал, что чем чаще человек держит ноги на уровне головы, тем это полезнее для здоровья. Книга имела бешеный успех. Вся Америка задрала ноги. Позже было доказано, что это не так уж полезно, но у многих эта привычка осталась. Американцы очень падки на все новое. Если завтра кто-нибудь докажет, что для здоровья полезно стоять на голове, вся Америка встанет на голову.
— Очень интересно. Спасибо за объяснение, этого я не знал. Поскольку мы все равно отвлеклись от темы, позвольте еще вопрос. Мне часто приходится встречаться с дипломатами, главами государств, военными. Сегодня передо мной два собеседника, которые входят в список самых богатых людей Америки. У нас таких людей называют акулами капитализма. Прошу извинить, если это звучит обидно.
— Вовсе нет, — возразил Гарриман. — У нас, правда, говорят по-другому: киты.
— Киты. Киты капитализма, — повторил Сталин. — Да, это звучит солидней. Киты, на которых держится мир. Но я о другом. У нас был прекрасный поэт Маяковский. Он побывал в Америке и написал книгу о Нью-Йорке. В этой книге он приводит свой разговор с американским миллионером. Он спросил своего собеседника: сколько пар брюк вы надеваете одновременно? Тот, естественно, ответил: одну. Тогда Маяковский спросил: а сколько мяса вы можете съесть за завтраком? Последовал ответ: я вообще не ем мяса. «А тогда зачем же вам столько денег?» — «Чтобы с помощью их заработать еще денег». — «А для чего еще деньги?» — «Чтоб сделать новые деньги». Так наш поэт и не добился ответа. А как бы вы, мистер Гарриман, ответили на этот вопрос?
Гарриман вежливо улыбнулся.
— Полагаю, поэт Маяковский некорректно изложил свой разговор с американским миллионером. А скорее всего, вообще выдумал его. Я бы ответил так: а для чего вы, мистер Маяковский, пишете стихи? Для денег, для славы? Но если бы вас не печатали, разве вы перестали бы писать стихи? Настоящий поэт не может не писать стихов. Это закон творчества. Бизнес — такое же творчество. Скажем так: социальное творчество. Как и политика. Поэтами не становятся. Поэтами рождаются. Как и миллионерами. Или президентами. Как лидерами вообще.
— А как же быть с великой американской мечтой? — поинтересовался Сталин. — Любой чистильщик ботинок может стать миллионером. По-вашему, это миф?
— Точно такой же, как ваш лозунг о том, что каждая кухарка может управлять государством.
— Не опровергает ли ваши слова пример вашего делового партнера и друга мистера Джонстона? Начинал он, правда, не с чистки ботинок, а с торговли мебелью. И все же стал миллионером. Надеюсь, мистер Джонстон не будет в претензии за то, что я упомянул его впечатляющую деловую карьеру в нашей маленькой теоретической дискуссии. Это очень старая дискуссия между идеалистическими и материалистическими воззрениями.
— Не понимаю, почему я должен быть в претензии, — ответил Джонстон, выслушав перевод. — Я стал миллионером, потому что хотел стать миллионером. И работал для этого.
— Мой деловой партнер и друг мистер Джонстон стал миллионером не только потому, что хотел этого. Одного желания мало. Нужны врожденные качества. Иначе миллионерами становились бы все, кто этого хочет. А этого хотят все. Во всяком случае, у нас в Америке.
— Нелишнее уточнение, — заметил Сталин. — Если бизнес, как вы утверждаете, — творчество, что же заставило вас, мистер Гарриман, оставить бизнес и пойти в политику?
— Я не оставил бизнес. Я остаюсь бизнесменом. Но для большого бизнеса нужен мир. В роли политика у меня больше возможностей способствовать этому.
— Мне не кажется бесспорным ваше утверждение о том, что мир есть необходимое условие для большого бизнеса. Нет, не кажется. Нынешний подъем американской экономики обеспечен военными заказами. Не так ли? Конец войны приведет к кризису. Десять миллиардов долларов, которые Соединенные Штаты намерены инвестировать в Крымскую республику, поступят в виде техники, машин, технологического оборудования. Это поможет экономике США в послевоенный период сохранить объем производства и рабочие места. Прав ли я, именно этим объясняя заинтересованность американской стороны в реализации крымского проекта?
— Это немаловажный момент, — согласился Гарриман. — Но не менее важен и моральный аспект проблемы.
— Бизнес и мораль? Разве они сочетаются?
— Самым прямым образом. Как мораль и политика. Бизнес не может быть успешным, если он нацелен лишь на получение прибыли и не открывает новых рабочих мест или другим способом не улучшает жизнь людей. Точно так же обречена на провал любая антигуманистическая политика. Гитлеровская Германия — лучший тому пример.
— И многие в Америке так думают? — спросил Сталин.
— Серьезные политики и бизнесмены — все. Иначе они не стали бы акулами капитализма, — добавил Гарриман.
— Интересная страна Америка, — проговорил Сталин. — Мне даже однажды захотелось ее увидеть.
— Так прилетайте, мистер Сталин! — оживился Джонстон. — Увидите величайший город мира — Нью-Йорк!
Сталин внимательно посмотрел на него и кивнул:
— Может быть. — И, подумав, добавил: — После войны. Мистер Джонстон, — продолжал он, дождавшись конца перевода. — Вы сказали, что ваши эксперты предусматривают поэтапное заселение и освоение Крыма. До двухсот тысяч евреев на первом этапе, до пятисот — во втором. И так далее. Я не уверен, что в Советском Союзе найдется столько евреев, которые пожелают оставить обжитые места и переехать в Крым.
— В Европе миллионы евреев остались без крова и ушли в изгнание. Вряд ли они захотят вернуться в Германию, которая стала для них страной-убийцей.
Сталин повернулся к Молотову:
— В обращении Еврейского антифашистского комитета содержится просьба сделать Крымскую республику открытой для въезда евреев из других стран?
— Нет. В нем есть только намек на желательность придания Крымской республике статуса союзной.
Джонстон набычился. Ну бычок. Чистый бычок.
— Значит ли это, мистер Сталин, что советское правительство намерено открыть Крым для заселения только советскими евреями? В этом случае создание Крымской республики становится сугубо внутренним делом Советского Союза со всеми вытекающими отсюда последствиями.
— То есть никаких десяти миллиардов не будет? — уточнил Сталин. — Не странно ли такое двойственное отношение американского правительства к советским и несоветским евреям?
— Я не представляю здесь интересы американского правительства. Я представляю интересы американского частного капитала. Президент Рузвельт может тратить деньги налогоплательщиков на любые цели, которые одобрит конгресс. Но ни президент Рузвельт, ни конгресс не могут нам указывать, на что нам тратить собственные деньги. Это будем решать мы.
— Очень интересная страна Америка, очень, — заметил Сталин и обратился к Молотову: — Я вижу, в наших переговорах обозначился тупик. Не поможете ли вы нам из него выйти?
— Нет никакого тупика, — ответил Молотов. — Противоречие кажущееся. Просто мистер Джонстон не знаком с советской государственной системой. Конституция СССР, которую наш народ назвал Сталинской, отнюдь не запрещает иммиграцию в СССР. Мы приняли тысячи испанских граждан, не признавших фашистского режима Франко, мы дали политическое убежище тысячам немецких антифашистов, в том числе и евреям, мы приютили курдов, бежавших от притеснений турецкого правительства. Каждая советская социалистическая республика вправе самостоятельно устанавливать квоты и порядок въезда в нее иностранных граждан. И если президиум Верховного Совета будущей еврейской республики установит льготный режим для въезда евреев, советское союзное правительство не будет иметь никаких конституционных оснований для возражений.
— И желания тоже, — добавил Сталин.
— Разумеется, — согласился Молотов. — Я достаточно ясно обрисовал ситуацию, мистер Джонстон?
— Вполне, — кивнул Джонстон. — Это в корне меняет дело. Я не вижу причин для промедления. Трюмы загружены, угля под завязку, капитан готов подняться на мостик. Не считает ли мистер Сталин, что самое время дать сигнал к отплытию?
Сталин усмехнулся.
— Нам нравится образность вашего мышления. Это довольно неожиданно для такого сугубо делового человека. Когда мистер Джонстон говорит о капитане, кого он имеет в виду?
