Леонид не стал ходить вокруг да около. В таких ситуациях нужно переходить сразу к сути.
– Выслушайте меня. Я хочу сказать две вещи. Если после этого вы прикажете мне удалиться, я так и поступлю.
– Только две? – рассеянно произнесла Хамилла.
– Две. Первая – я люблю вас. Ничего с этим не могу поделать. Влюбился… И могу доказать, насколько это серьезно.
– А вторая?
– Я только что вернулся из Турции…
Хамилла мяла в руках летнюю кофточку, словно проверяя на ощупь мягкость ткани. Но появилась в ее движениях некая нервность.
– В стамбульском приюте, где, по вашим словам, вы воспитывались, о Хамилле Уруказаевой слыхом не слыхивали. Эта история придумана. Вы лгали.
Хамилла повесила кофточку на плечики, повернулась к Шантарскому.
– При чем же здесь доказательство любви?
– Я пришел к вам, а не в посольство. И не в министерство иностранных дел, где занимаются иммигрантами. Включая нелегальных.
– Теперь понятно… – Хамилла кусала губы. Она была взволнована и не смогла этого скрыть. – И если я… не пойду с вами, вы расскажете в посольстве всю правду, и меня – как это у вас называется? – возьмут в разработку… Так? Или сообщите местным властям?
– Я ничего не стану делать, не поговорив с вами. Поймите… Я не могу избавиться от мыслей о вас, Хамилла.
– Вы – русский, а я – чеченка…
– Вы имеете в виду ту войну, которая разделила наши народы? Но все позади…
– Их было много, этих войн.
– Да, русские причинили вам много горя и страданий, а я русский. Мое правительство воевало против вас. Но я – нет. Я был слишком молод…
– Мы примерно одного возраста. Война задела меня, как и всех живших в Чечне.
– И вы не хотели, чтобы здесь знали о вашем происхождении. Чтобы думали, будто вы всю жизнь прожили в Турции и в Пакистане. Почему?
– Вы сами знаете, что к «зарубежным чеченцам» испытывают меньше недоверия. Меньше подозревают в причастности к терроризму.
– Знаю…
– И хотя я солгала, вы говорите, что любите меня?
– Что поделаешь, коль мне так не повезло.
– Не повезло?
– Везет тем, кто не любит. Любовь – это безумие, выбивает из привычной колеи.
– В Москве у вас семья? – Хамилла спрашивала серьезно, и Шантарский подумал, что он сумел заинтересовать женщину.
– Мы расстались. – Это была неправда. Леонид не разводился, хотя теперь и размышлял о такой возможности.
– Допустим… Хотя, пожалуй, это не самое важное. Женаты вы или нет, все равно – вам лучше остановиться.
– Почему?
– Потому что я не могу любить русского, и русский не может любить меня. Поэтому давайте сразу расставим точки над «и». Вы приятный мужчина. Даже очень. Скажу больше: вы мне нравитесь, и в иной ситуации у вас были бы неплохие шансы. Но то, что делали и делают русские в Чечне, еще долго не позволит нашим женщинам любить вас. Они уже не смогут, понимаете, не смогут целовать русских, обнимать… Потому что у них перед глазами сразу будут вставать картины бомбежек, разрушенного Грозного, мародерства, насилия и изуверства. А режим в Чечне, который вы насаждаете? Горгуев держится только благодаря вам. У нас нарушаются права человека, людей арестовывают, держат в тюрьме без суда и следствия, пытают… Пусть вы лично ни в чем не виноваты. Но про это невозможно забыть.
– Ну, война, бомбежки – это все в прошлом…
– Прошлое связано с настоящим. А режим Горгуева делает вид, что ничего не было, и русские – наши большие друзья. Это преступный режим. Режим воров и бандитов, которые, пользуясь покровительством Москвы, не соблюдают законы, творят суд и расправу по своему разумению…
– Да все я знаю! – не выдержал Шантарский. – Ну и что? Это еще не повод всех стричь под одну гребенку. К тому же, вы же не возражали против того, чтобы ваш муж стал почетным консулом Чечни! Или торговым представителем. Зачем тогда это было делать? Если режим паскудный, а все русские – мерзавцы?
Взгляд Хамиллы застыл, лицо стало некрасивым. Губы сжались в тонкую линию. Она отчетливо выговаривала каждое слово:
– Ненавижу негодяев, неважно, чеченцы они или русские. Я знаю, сколько подонков среди наших. На них кровь, а кровь требует отмщения. – Немного успокоившись, обхватила себя руками, словно обретая в этой позе какую-то защиту.
– Я бежала сюда от всего этого. Здесь у меня муж… Да. Я хотела, чтобы он занял эту должность, потому что это дает больше возможностей помогать несчастным, которые бегут из Чечни. Я делаю для этого все, что могу. Вот так.
Помолчав, она продолжила.
– Я пыталась избежать этого разговора, потому и просила Идриса отказать вам в нашем доме. Но вы не захотели оставить меня в покое. Знаете, что для вас было бы лучше всего?
– Что же?
– Пока не поздно рассказать своим начальникам, что Хамилла Дуррани не та, за кого себя выдает.
– Не могу, – Леонид отрицательно мотнул головой. – Вы мне все расскажете, и мы вместе примем решение.
– Женщина никогда всего не рассказывает, – слабо улыбнулась Хамилла.
– Вы понимаете, о чем я.
– Думаешь, это что-то изменит?
Шантарский заметил, что Хамилла впервые обратилась к нему на «ты». Он утвердительно кивнул и позволил себе пошутить:
– Конечно, изменит. Насколько, этого мы не знаем, но давай, попробуем.
– Давай.
– Только не здесь. В женском отделе я чувствую себя скованно. Еще примерять что-нибудь заставят.
Хамилла фыркнула.
– Хорошо, если юбку или кофточку. А то вон там стойка с нижним бельем…
– Да ты шутник. Извини, но время для шуток пока не наступило.
– Так где мы встретимся?
– Каждый день в семь утра я езжу на велосипеде. Рядом со стадионом есть хорошие велодорожки. А чуть дальше, в глубине парка – озеро «Лотос». Запущенное, там редко кто бывает. Приезжай туда. Послезавтра. Устроит?
Еще бы не устроило. Шантарскому казалось, что он стоит на пороге чего-то очень важного и значительного в своей жизни.
* * *
– Пока все это можно подать как вербовочные действия, – резюмировал Ксан. – Для тебя это стало бы хорошим выходом. Палочкой-выручалочкой. Никто не возьмется проверять, по-настоящему ты в эту бабу втюхался или нет. Решил использовать как объект для разработки, и никаких вопросов. Еще похвалят. А я помолчу в сторонке и за друга порадуюсь.
– Оставь свою иронию. – Шантарский злился и все хуже владел собой. – Забыл уже, что такое бывает? Видишь женщину, и тебя бьет под дых. И ничего с собой не можешь поделать. С ней я чувствую именно это. Это необъяснимо, иррационально, не знаю, как еще сказать… Ты говоришь «разработка»? Да мне насрать на разработку. Просто я вижу, что она нормальная, она знает, что во всем виноваты не чеченцы и не русские, а та сволочь, которая наживается на войне, на терактах, на издевательстве над обыкновенными людьми. С каждой стороны. Она ненавидит фанатиков. Я это сразу понял. Мне надо было во всем разобраться…
– Тогда валяй.
– Что?
– Рассказывай, как разбирался.
* * *
Озеро «Лотос» было крохотным плевком посередине обширной засушливой пустоши. Длиною метров в пятьдесят и двадцать в поперечнике, оно каждый год уменьшалось в размерах, уступая натиску пакистанской жары. Рыбы здесь не водилось, одни лягушки да ящерицы. Но воды было еще достаточно, чтобы напитать густые заросли травы и кустарника, окружавшие озеро. Двух человек, спустившихся к берегу по еле заметной тропинке, нельзя было заметить ни с шоссе, пролегавшего в одном километре отсюда, ни с велодорожек стадиона.
– Я бежала из Чечни с началом второй войны, – начала свой рассказ Хамилла. – Тогда мне было пятнадцать. Мои родители, братья, сестры, почти все родственники погибли. Одни были за Масхадова, другие – за Кадырова. Кто бы ни пришел к власти, мне это не сулило ничего хорошего. Некому было меня защитить, некому помочь. В Чечне молодой девушке – одной, без опоры, без денег – не выжить. И я вспомнила об Идрисе. Он был старым знакомым отца, они вместе занимались экспортом нефтепродуктов, пока за это не стали убивать. Я позвонила ему, попросила о помощи, и он неожиданно откликнулся. Сказал, чтобы я добралась до Баку, там у него свой офис. С другими беженцами я перешла границу, меня поместили в лагерь в Панкисском ущелье. Договорилась, чтобы меня перевезли в Азербайджан. Потом – Пакистан. Остальное ты знаешь…
– Идрис старше тебя на тридцать лет. Почти старик.
– Ну и что? – негодующе сказала Хамилла. – Без него я бы пропала. Он был добр ко мне и ничего не навязывал. Это был мой выбор – выйти за него. Он стал мне и мужем, и вторым отцом. Он чудесный человек, и я не хочу причинять ему боль.
– Не могу осуждать тебя, – с пониманием отозвался Шантарский. – Ты приобретала положение в обществе, защиту от пересудов и посягательств.
– После всего, что пришлось пережить, хотелось покоя и семейного счастья.
– А почему у вас нет детей?
Хамилла сложила ладони и поднесла их к губам, словно собиралась молиться. Посмотрела невидящим взором на поверхность озера, покрывшуюся рябью от небольшого ветерка.
