— Меня зовут Скотт Брэдли. Я американец, но не из Чикаго, как я сказал при первой встрече. Я из Денвера.
В глазах у Ханны отразилось полное замешательство, но она по-прежнему не прерывала его. Скотт продолжал идти напролом:
— Я не агент Израиля в Париже, пишущий путеводитель. Вовсе нет, хотя я должен признаться, что правда гораздо неожиданнее, чем можно себе представить. — Взял её за руку, и она в этот раз не стала противиться. — Пожалуйста, позволь мне объяснить, и тогда, может быть, ты найдёшь возможным простить меня. — В горле у него вдруг пересохло ещё сильнее. Он допил кофе и быстро налил себе ещё чашку, положив лишнюю ложку сахара. Она по-прежнему не притрагивалась к своему. — Я родился в Денвере, где учился в школе. Мой отец был адвокатом и закончил в тюрьме за мошенничество. Я испытывал такое чувство стыда, что, когда умерла моя мать, я уехал преподавать в Бейрутском университете, поскольку не мог смотреть в глаза людям, которых знал.
Во взгляде у Ханны появилось сочувствие. Это придало Скотту уверенности.
— Я не работаю на МОССАД ни в каком качестве, как не делал этого никогда. — Губы у неё сжались в узкую полоску. — Моя настоящая работа совсем не такая романтическая. После Бейрута я вернулся в Америку, чтобы стать профессором университета.
Вид у неё стал озадаченным, а затем вдруг встревоженным.
— О да, — слова у него начинали звучать невнятно, — на этот раз я говорю правду. Я преподаю конституционное право в Йельском университете. Согласись, что никто не станет сочинять такую историю, — добавил он, пытаясь улыбнуться.
Скотт выпил ещё кофе. Он не был таким горьким, как в первой чашке.
— Но я, кроме того, ещё тот, кого называют в нашей профессии шпион-совместитель, и, как оказалось, не очень хороший. И все это несмотря на то, что я многие годы готовился и сам готовил других к тому, чтобы быть хорошими агентами. — Он помолчал. — Но все это было лишь в классе.
Вид у неё стал совсем обеспокоенный.
— Тебе не надо опасаться, — сказал он, пытаясь успокоить её. — Я работаю на дружественную сторону, хотя полагаю, что даже это зависит от того, откуда ты смотришь. Я в настоящее время временный оперативный сотрудник ЦРУ.
— ЦРУ? — запинаясь, проговорила она с недоверием. — Но мне сказали…
— Что тебе сказали? — быстро спросил он.
— Ничего, — ответила она и вновь опустила голову.
Знала ли она уже его подноготную или просто раскусила его легенду? Ему было все равно. Сейчас он хотел только одного — рассказать женщине, которую он любит, все о себе, ничего не утаивая. Хватит лжи. Хватит обмана. Хватит секретов.
— Ну а поскольку это моя исповедь, я не должен преувеличивать, — продолжал он. — Я езжу в Виргинию двенадцать раз в году и обсуждаю с агентами проблемы, с которыми они сталкиваются на оперативной работе. У меня было полно блестящих идей о том, как помочь им, в тишине и комфорте Лэнгли, но теперь, испытав некоторые из этих проблем на собственном опыте и тем более заварив такую кашу, я стал бы относиться к своим обучаемым гораздо уважительнее.
— Этого не может быть, — вдруг сказала она. — Признайся, что ты придумал все это, Симон.
— Боюсь, что нет, Ханна. На этот раз я говорю правду. Поверь мне. Я оказался в Париже только потому, что многие годы добивался, чтобы меня проверили в деле, поскольку полагал, что со своими теоретическими знаниями я буду творить чудеса, если мне предоставят шанс проявить себя. Профессор Скотт Брэдли, знаток конституционного права. Непогрешимый в глазах обожающих его студентов в Йеле и старших сотрудников ЦРУ в Лэнгли. После этого выступления не будет бурных и продолжительных аплодисментов, в этом мы можем с тобой не сомневаться.
Ханна встала и смотрела на него.
— Скажи мне, что это неправда, Симон. Этого просто не может быть. Почему ты выбрал меня? Почему меня?
Он встал и обнял её.
— Я не выбирал тебя, я полюбил тебя. Это меня выбрали. Нашим людям… нашим понадобилось выяснить, зачем МОССАД внедрил тебя… внедрил тебя в иракское представительство при посольстве Иордании. — Он почувствовал, что ему трудно говорить, и не мог понять, почему его так клонит в сон.
— Но почему тебя? — Она прильнула к нему в первый раз за вечер. — Почему не постоянного агента ЦРУ?
— Потому что… потому что им нужен был тот, кого не смог бы узнать ни один профессионал.
— О Боже, кому же мне верить? — воскликнула она, отстраняясь и беспомощно глядя на него.
— Ты можешь верить мне, потому что я докажу… докажу, что все сказанное мной правда и только правда. — Скотт двинулся от стола и неуверенным шагом подошёл к серванту, выдвинул нижний ящик и, порывшись в нем, достал небольшой кожаный чемоданчик с золотистыми инициалами С. Б. в правом верхнем углу. Он торжествующе улыбнулся и опёрся рукой о сервант, чтобы не упасть. Фигура женщины, которую он любил, стала расплываться в его глазах, и он уже не видел выражения отчаяния на её лице, пытаясь вспомнить, сколько он успел рассказал ей и что ей ещё нужно было знать.
— О, мой милый, что я сделала! — сказала она с мольбой в глазах.
— Ничего, во всем виноват я, — ответил Скотт. — Но мы будем смеяться над этим до конца нашей жизни. Это, между прочим, было предложение. Согласен, что совсем невыразительное, но только потому, что мою любовь к тебе не выразить словами. Ты наверняка должна понимать это, — добавил он и попытался шагнуть к ней.
Она стояла и беспомощно смотрела, как он пошатнулся вперёд, прежде чем сделать ещё шаг, ноги у него подкосились, и он с грохотом рухнул на стол, оказавшись затем на полу у её ног.
— Я не могу винить тебя, если ты не чувствуешь того же, что… — успел сказать он, когда кожаный чемоданчик распахнулся и содержимое разлетелось вокруг его тела, которое вдруг стало неподвижным.
Ханна упала на колени, приподняла его голову и неудержимо разрыдалась.
— Я люблю тебя, конечно же, я люблю тебя, Симон! Но почему у тебя не хватило доверия ко мне, чтобы рассказать правду?
Её взгляд остановился на маленькой фотографии, зажатой в его руке. Она выхватила её. На обороте были слова: «Катрин Брэдли — лето, 1966». Это, должно быть, его мать. Она схватила паспорт, лежавший у его головы, и быстро пролистала, пытаясь читать сквозь слезы. Пол — мужской, дата рождения — 11.07.56. Профессия — профессор университета. Она перевернула ещё одну страницу паспорта, и из него выпало фото из «Пари-матч», на котором она демонстрировала костюм Унгаро из весенней коллекции 1990 года.
— Нет, нет! Только не это, — проговорила Ханна, вновь обхватывая его руками. — Пусть это будет очередной ложью.
И тут она увидела конверт, на котором просто стояло «Ханне». Она осторожно опустила его голову, взяла конверт и вскрыла его.
Моя дорогая Ханна!
Я придумывал сотни способов, как начать это письмо. Вот самый простой из них. Я люблю тебя. И, что важно, как никогда не любил прежде и как никогда уже не буду любить в будущем.
— Нет! — закричала она. — Нет! — почти ничего не разбирая сквозь слезы.
Ты не только моя возлюбленная, но и мой самый близкий друг. Мне никогда больше не будет нужен кто-то другой. Я радуюсь при мысли о том, чтобы провести всю свою жизнь с тобой, и ломаю голову над тем, как мне заслужить такое счастье.
— Прошу тебя, Боже, нет! — рыдала она на его груди. — Я люблю тебя тоже, Симон. Я так люблю тебя.
Я хочу трех дочерей и двух сыновей и должен предупредить тебя, что на меньшее не согласен. О внуках мы поговорим потом. Боюсь, что в старости окажусь несносным и уставшим, но я никогда не перестану любить тебя.
Не заставляй нас ждать.
— Нет, нет, нет! — кричала Ханна, наклоняясь, чтобы поцеловать его. Она вдруг вскочила и, бросившись к телефону, набрала 17, причитая: — О Боже, сделай так, чтобы одной таблетки оказалось недостаточно. Отвечай, отвечай, отвечай! — кричала она в телефон, когда дверь распахнулась и в квартиру ворвался Крац с незнакомым ей человеком.
Она швырнула телефон на пол и бросилась на Краца, сбив его с ног.
— Ты ублюдок, ты ублюдок! — выкрикивала она. — Ты заставил меня убить единственного, кого я любила! Чтоб ты сгинул в аду! — Её кулаки колотили его по лицу.
Подскочил незнакомец и быстро отбросил её в сторону. Затем они подхватили безжизненное тело Скотта и вынесли его из квартиры.
Ханна лежала в углу и плакала.
Прошёл час, может, два, прежде чем она медленно подползла к столу, открыла свою сумочку и достала вторую таблетку.
— Белый дом.
— Господина Баттеруорта, пожалуйста.
Наступила долгая тишина.
— У меня никто не значится под такой фамилией, сэр. Подождите секунду, я соединю вас с отделом кадров.
Архивист терпеливо ждал, с каждой секундой убеждаясь, что новая телефонная система заказана администрацией Клинтона с явным опозданием.
— Отдел кадров, — прозвучал женский голос. — Чем могу помочь?
