— А мы их уже выбросили. Партия, социализм и прочий идиотизм у меня, например, давно не вызывают благоговения.
— А Родина?
— Я считаю себя патриотом. Валя.
Постников горько усмехнулся, затем, не приглашая меня присоединиться, взял стакан, наполнил его почти до краев водкой и залпом выпил.
— А я? Я офицер в четвертом поколении. Понимаешь? Мой прадед, полный Георгиевский кавалер, за личное мужество в 1915 году был государем императором произведен в офицеры. Дед, любимец Сталина, после Сталинградской битвы в тридцать шесть лет генералом стал. И седым как лунь. Отец сорок календарных лет в армии верой и правдой оттрубил. А я из России уезжаю, потому что она меня предала. И тебя. И всех нас.
Последние слова Постников уже не произносил, а выкрикивал. И тут я заметил, что он плачет. То есть даже не плачет, просто по его двухдневной щетине текут слезы, а лицо искажено гримасой. Вид сильного и волевого человека, утирающего слезы, действовал настолько угнетающе, что я подавил желание вступить в спор и виновато замолчал. У меня было такое ощущение, как будто Постникова предал я, а не Россия. Наконец он справился с истерикой и заговорил спокойным деловым голосом:
— Итак, ты понял, что здесь никому не нужен. Но есть страна, которой мы нужны. Очень нужны. И которая готова нас принять и платить нормальные деньги за ратный труд.
— Ты предлагаешь податься в «Дикие гуси»? Или Иностранный легион?
Он отрицательно покачал головой:
— Я уезжаю к Саддаму. У него сейчас очень туго с офицерскими кадрами. Две войны выбили половину командного состава. Сейчас его представители носятся по всему Союзу и вербуют наших офицеров на должности инструкторов и в кадровый состав иракской армии. Присоединяйся к нам. Инструктору платят две тысячи долларов в месяц плюс двадцать тысяч по окончании контракта. Если займешь должность в кадрах, то гораздо больше. Я еду на должность начальника штаба танковой бригады. Пять тысяч в месяц. Это в мирное время. В военное ставки удваиваются.
— На какой срок подписывается контракт?
— На два года и на пять лет.
— Ты на сколько подмахнул?
— Я на пять. Да я вообще не собираюсь возвращаться в этот гадюшник. Ну так что?
— Согласен, — сказал я. — Куда и когда прибыть?
— Тебе позвонят. Скажут, что от меня.
Мы простились без эмоций. Постников просто протянул мне руку и сказал:
— До встречи в Багдаде.
По дороге домой, сидя в метро, я впервые в жизни с любопытством разглядывал случайных попутчиков.
Люди поражали мрачностью. Ни одного веселого или хотя бы обыденного лица. За пару месяцев демократии люди устали больше, чем за долгие годы тоталитаризма. Я понимал, что все они — уже отработанный материал. Шлак. Балласт в новой государственной системе…
Решив пройтись перед сном, я вышел на «Проспекте Маркса» и пересек Красную площадь. Моросил дождь, и площадь была безлюдна. Все, как и прежде. Часовые у Мавзолея. Четко печатая шаг, от Спасских ворот идет смена караула. Куранты бьют полночь.
Я подошел к памятнику Минину и Пожарскому. Закурил и посмотрел на пьедестал. Крупными буквами на камне было написано: «Смотри-ка, князь, какая мразь в Кремле Московском завелась!»
А может быть, Постников преувеличивает? Может быть, не все так мрачно? Конечно, слабо верится в то, что бывший секретарь Свердловского обкома КПСС способен вытащить Россию из дерьма, но с народа хотя бы сняли намордник. Через несколько лет, если нынешняя власть не создаст ничего путного, ее просто не изберут по новой. Хотя, с другой стороны, общеизвестно, что в политических баталиях побеждают самые безнравственные. А добровольно власть в России еще никто никогда не отдавал. Придя домой, я еще долго размышлял над будущим.
Мне позвонили через три дня. Незнакомый голос с ярко выраженным южным акцентом сообщил мне, что звонит от Постникова, и предложил встретиться. Местом встречи был назначен кооперативный ресторан «Лозанна» на Пятницкой.
Ровно в семь вечера я подошел к ресторану и огляделся. На площадке, огороженной забором из красного кирпича, стояли несколько иномарок. У входа торчали два мордоворота с тупыми, но любезными физиономиями, которые поинтересовались, заказан ли для меня столик. Молча кивнув, я прошел в зал. В полумраке играла спокойная музыка, на сцене в луче прожектора извивались в каком-то восточном танце две девицы, одетые в купальники. Одиноко сидевший за столиком у стены смуглолицый полный мужчина помахал мне рукой и указал на стул. Я подошел и сел, не говоря ни слова.
— Очень рад познакомиться. Меня зовут Джафар, — представился толстяк. И, протянув мне меню, гостеприимно добавил: — Заказывайте.
Обилие блюд поражало. Я, немного поколебавшись, выбрал мясное ассорти и салат из креветок.
— А что будем пить? — спросил Джафар.
— Все равно, — равнодушно сказал я.
— Тогда, если не возражаете, возьмем коньяку.
Я кивком головы выразил полное согласие.
— Итак, — заговорил толстяк, когда официант, поставив на стол коньяк и закуску, удалился, — вы из газет и телевидения знаете, в каком мы оказались положении после того, как наши союзники нас предали.
— Вы имеете в виду нас? — спросил я несколько вызывающим тоном.
— Не только вас, но и ряд арабских стран, которые не только не оказали нам помощь в войне с американцами, но и допустили изоляцию Ирака. Все это может очень печально кончиться. Очень печально.
— Для кого? — полюбопытствовал я.
— Для вас и для нас. Вы проиграли войну с Западом. Результат — нарушение геостратегического баланса. Во что это выльется, остается только гадать.
— Мы проиграли войну, потому что нас предали. Наши же собственные руководители.
— Я ведь окончил Академию имени Фрунзе, — сказал толстяк, усмехнувшись. — И изучал диалектический материализм. Так вот, мне кажется, что вы путаете причину и следствие.
— Не понял. Я всегда был слаб в философии.
— Вы проиграли не потому, что вас предали. Вас предали, как только стало ясно, что вы проиграли. Вас задавили долларом и высокими технологиями. В третьей мировой войне, которая закончилась пару месяцев назад, главным оружием были не пушки и танки. И даже не ракеты с ядерными боеголовками, как полагали ваши вожди, а финансы, высокие технологии и мировой рынок. Этого никак не могли понять ваши выжившие из ума на почве марксизма руководители, чего нельзя сказать, например, о китайских вождях.
— Вы хотите сказать, что мы отстали от Запада в области высоких технологий?
— Это еще полбеды. Вы не поняли, что исход сражения решается в наше время не на поле боя, а на поле рынка. И угодили в ловушку, которую вам устроили американцы. Все вбухивали средства в вооружение. Результат — отставание от США сначала в экономике, ну а потом, как следствие, и в области вооружения. Ведь там, где американцы на производство оружия тратили доллар, вы тратили восемь. Вы издохли, не добежав до финиша.
— Мне трудно судить об этом. Я простой офицер.
Толстяк одобрительно кивнул головой.
— Не самая плохая профессия. Итак, вы готовы отправиться в нашу страну и служить в наших войсках?
— Готов, раз пришел на встречу с вами.
— В качестве кого вы хотели бы служить?
— А что вы можете предложить?
— Должность командира мотопехотной бригады. Оклад пять тысяч долларов при полном содержании и премия тридцать тысяч по окончании службы. В случае войны или военных действий все удваивается. Если захотите продлить контракт или вообще принять наше гражданство, пожалуйста.
— Ещё что?
— Должность советника командира дивизии. Оклад и условия те же.
— Еще?
— Преподавателя тактики и оперативного искусства на высших офицерских курсах. Оклад две тысячи в месяц и премия двадцать тысяч. Остальные условия те же.
— Должность советника меня устраивает, — сказал я, немного подумав.
— Отлично.
Джафар терпеливо подождал, пока я доем, затем подозвал официанта, расплатился долларами, встал и кивком головы пригласил следовать за ним. Мы вышли из ресторана, перешли на другую сторону Пятницкой и вошли в офис, над входом в который висели вывески на английском и арабском языках. Это было представительство иракской авиакомпании. Араб, сидевший за письменным столом, увидев Джафара, вскочил и вытянулся по стойке «смирно». Я мысленно оценил хорошую строевую подготовку иракских офицеров. Мой спутник не обратил на него никакого внимания и прошел в другое помещение, где за столами сидели еще два араба. Один тут же вскочил, а второй, не вставая, сделал приветственный жест. Разговор пошел по-арабски и длился минут пять, после чего Джафар попрощался со мной, крепко пожав руку, и ушел.
— Меня зовут Хашим, — приветливо сказал клерк «Иракиэарвэйз». — Сейчас мы вас сфотографируем для загранпаспорта. Все формальности с вашим МИДом мы берем на себя.
