Ознакомительная версия.
Посол ответил, что никакого ответа получено не было, хотя в сорок пятом году посол СССР в Швеции г-жа Коллонтай и заместитель министра иностранных дел г-н Деканозов заявили, что Валленберг находится под протекцией войск Красной Армии…
Товарищ Иосиф Виссарионович Сталин прервал беседу словами, в которых содержалось обещание предпринять все возможное для изучения вопроса, поднятого шведской стороной.
Запись беседы сделана Павловым».
— Ясно? — вздохнув, спросил Берия. — То-то… У меня все время это в памяти шевелилось… Неспокойно было на душе. Я-то был в отъезде, когда произошла эта беседа, товарищу Сталину готовил ответ Деканозов, но материал не удовлетворил товарища Сталина, он попросил обдумать все еще раз, но больше к этому вопросу почему-то не возвращался… Едем, поужинаем на Качалова, мне сегодня сидеть часов до трех…
В машине задумчиво продолжил:
— Но самое любопытное заключается в том, что спустя четыре дня после этой беседы в Кремле член Политбюро Венгерской компартии Ласло Райк устроил гала-концерт в «память о герое Рауле Валленберге»… И знаешь, с кем он советовался по этому вопросу по линии МИДа?
— Представить не могу, Лаврентий Павлович…
— И я не мог. С Соломоном Абрамовичем, нашим другом Лозовским… Понимаешь, куда я клоню?
— Нет, — откровенно признался Комуров. — Ваша мысль, Лаврентий Павлович, всегда так неожиданна, изящна, всеохватна, что я не в силах предугадать поворот…
— Не люблю комплиментов, — отрезал Берия, выслушав, впрочем, их до конца. — Мысль как мысль, нормальная мысль… Поскольку страна в изоляции, поскольку нам нужны контактные зоны, товарищ Сталин может перерешить: вместо процесса над агентом гестапо Валленбергом он прикажет разыскать его и подарит Стокгольму. Объяснение? У нас шведский никто не понимает, нет переводчиков, не уразумели, кто такой, думали, мол, фашист маскируется. Тогда что?
— Тогда плохо. Ведь его сильно жали…
— Так вот, пусть с ним этот ваш Штирлиц поработает в камере, ублажит, если, как ты мне сказал, ваш «гранит» согласился на сотрудничество. Нам нужна правда, понимаешь? Полная правда!
…Вернувшись от Берия к себе, Комуров работу на даче отменил: пусть Исаев начинает «разминать» Валленберга в камере. Тот теперь на допросах молчал; требовал свидания со своими шведами и матерью… Пусть этот самый Штирлиц поможет нам узнать всю правду, а там решим, что делать.
Влодимирский ответил:
— Но ведь Исаев сразу предупредил Валленберга, товарищ генерал: «О делах не говорить». Он этим вполне ясно разъяснил шведу, что камера «на подслухе»… Мы можем узнать правду только на даче.
Комуров поднял на Влодимирского глаза:
— Приказ поняли?
— Так точно, товарищ генерал.
— Вот и исполняйте…
…Аркадий Аркадьевич встретил Исаева у двери, передал две радиограммы от сына: «Бушуют ветра, постригусь, как ты велел, обещали восстановить связь в ближайшие дни». Во второй, более развернутой, просил поцеловать маму, благодарил за то, что отец устроил ее в такой прекрасный санаторий, и просил срочно выслать, если, конечно, это не очень трудно, набор американских витаминов.
Аркадий Аркадьевич кивнул на три коробки американских витаминов, лежавшие на столе:
— С утра этим занимался. Исаев поинтересовался:
— А как же вы ему это доставите? Там же самолет сесть не может.
Аркадий Аркадьевич искренне изумился:
— Так ведь грузы-то мы туда парашютами сбрасываем!
Потом еще более потускнел лицом, досадливо махнул рукой:
— Все не верите? Ловушки ставите?
— Теперь не ставлю, — ответил Исаев. — Ответ логичен.
Аркадий Аркадьевич протянул ему конверт:
— Сашенькино письмо и фотография.
Исаев прочитал письмо несколько раз, вглядываясь в каждую строчку, кадык несколько раз ерзанул в горле, однако лицо было непроницаемым.
— Спасибо.
Аркадий Аркадьевич походил по кабинету и, подняв глаза на отдушины, многозначительно посмотрел на Исаева.
Тот едва заметно кивнул: если здесь все снимают, то зрителю показалось бы, что он всего лишь устало опустил голову.
— Всеволод Владимирович, я посоветовался с товарищами, и мы пришли к выводу, что Валленберга нельзя везти на дачу…
— В камере он говорить не станет… Вы же фиксируете наши с ним собеседования… Я с самого начала предупредил его, чтобы он не затевал разговоров о деле… Это ваша вина: удовлетвори вы мои требования, все могло сложиться иначе…
— Я думаю, — после долгой паузы ответил Влодимирский, мучительно сдерживая себя, чтобы не хлестануть этого гада по морде и не спросить, что он писал шведу на Библии, — делу можно помочь… Но это… Мне даже страшно говорить… Это обяжет вас к страданиям…
— Считаете, что сейчас я благоденствую?
— Работаете, — сухо отрезал Аркадий Аркадьевич. — Вы на службе, Всеволод Владимирович. Вы под погонами… Так вот, если мы вернем вас после двухдневного отсутствия в камеру, то вернем в наручниках… А сейчас выпьете таблетку брома, чтобы сразу свалиться на койку… Вас поднимут… Вы снова свалитесь, вам прикажут встать, но вы не сможете, тогда вам объявят карцер… Поспите в другой камере, хоть сутки… Потом снова наденут наручники и приведут к Валленбергу. И вы исповедуетесь ему, потому что, скажете вы, вполне возможно, что вас расстреляют, а вы хотите, чтобы правда о вашей жизни осталась в памяти хотя бы одного человека…
— И я расскажу ему о себе всю правду?
— Именно.
— Он спросит: отчего вы мне не верите? — Исаев пожал плечами. — А если верите, то отчего держите в браслетах и хотите расстрелять? В голове нормального человека такое не укладывается…
— Во-первых, мы вам верим, Всеволод Владимирович, и вы это поняли. Во-вторых, именно потому, что мы вам якобы не верим, он вам поверит. И раскроется.
— Ложь рождает ложь, — задумчиво заметил Валленберг и поменял тряпку с холодной водой на распухших оладьях-кистях Исаева. — Я не сказал здешним следователям ни единого слова лжи и чем больше убеждал их в том, что говорю правду, тем меньше они верили мне… Особенно в связи с «Джойнт Дистрибьюшн Комити»…
— Почему?
— Не знаю. Они все время требовали открыть агентуру «Джойнта» в Восточной Европе… Я не понимал их поначалу, путался, вы ж знаете, сколько в Англии и Америке этих самых «джойнтов»?! Что ни комитет, то непременно «джойнт» — «объединенный»… Я им говорил, что в Штатах было только одно сокращение, понятное всем: «Борд»…
— Я не знаю этого сокращения, — признался Исаев.
— Видимо, запамятовали, — ответил Валленберг, и Исаев лишний раз подивился его такту. Только верь мне, дружище, только верь, я знаю, что сделаю на процессе — «постригись, как в Кракове»; никогда мы с Санькой об этом не говорили, а прервали нас именно на этом моем вопросе, они смонтировали пленку — это ясно. Что ж, им за это коварство и отвечать… И в письме Сашеньки есть строки Гумилева, она их не зря вставила. Я говорил ей во Владивостоке, что этот поэт несет в себе постоянное ощущение тревоги и неверия в реальность происходящего.
— Вы просто запамятовали, — повторил Валленберг, нахмурившись, словно бы перед принятием трудного решения. — Первым забил тревогу о тотальном уничтожении всех евреев, живущих в Европе, британский министр Антони Идеи в своем выступлении в палате общин, что равнозначно обращению ко всей империи… Но при этом британцы играли, не желая пускать евреев в Палестину: «возможны трения с арабами». Везде и всюду «разделяй и властвуй», как горько это, как постоянно… Вы знаете, что Лондон предложил Рузвельту провести совещание о гитлеровском геноциде евреев? И что тот поначалу отказался?
— Не знал. РСХА такими сведениями не располагало…
— Британские службы умеют хранить свои тайны, — сказал Валленберг, и Исаев сразу же отметил всю опасность этой его фразы: начнут мотать, откуда ему это известно… Пусть не гестаповский шпион, а британский — все одно сойдет…
— Дальше, — требовательно перебил Валленберга Максим Максимович.
Тот удивленно пожал плечами: мол, что я сказал неосторожного? И продолжил:
— Так вот, Рузвельт медлил… Почему? Для меня это до сих пор загадка. Только после того, как стало известно, что гитлеровцы сжигают пятнадцать тысяч евреев ежедневно, Белый дом дрогнул и государственный департамент создал «Комитет помощи беженцам войны». И этот-то «Уор рефьюджи борд» передал из своего бюджета миллион долларов организации, распределявшей талоны на еду и жилье среди бежавших от Гитлера евреев: здесь ее называют «Джойнт», мы называли «Объединенный распределительный комитет»… Мою кандидатуру, — мол, готов помочь спасению несчастных, — предложил представитель «Борд» в Швеции — ведь из-за состояния войны Америка не могла послать в Венгрию своего человека, чтобы заступиться за евреев, обреченных на уничтожение. В Стокгольме все знали, что я отказался заниматься банковскими операциями, хоть и преуспел в Палестине еще до войны. Банкир — профессия циников, право, — Валленберг вздохнул. — Из Южной Африки — я там тоже разворачивал дела нашего банка «Энскилд» — дедушке прислали письмо, что, мол, я талантлив и все такое прочее, прекрасный организатор, но для настоящего банкира слишком уж большой фантазер… Словом, «Борд» депонировал в нашем семейном банке «Энскилд» семь миллионов долларов для спасения венгерских евреев, которых Гитлер, чувствуя приближение краха, приказал уничтожить. Шло лето сорок четвертого, Красная Армия наступает, союзники высадились в Европе, финал войны, конец нацизма…
Ознакомительная версия.
