— Какие деньги? — рявкнул я.
— На входной билет. А что, я должен из своих платить?
— Ты настоящий европеоид, — сказал я. — Не забудь потом для моей бухгалтерии корешок входного билета. Отчетность прежде всего!
— Именно, — сказал он и поплелся к старинной створчатой двери.
Я отошел под пластмассовый козырек таксофона, по которому часа полтора назад звонила кремовая тень, выдавившаяся из одной двери «Мерседеса», пока из другой вылезал квази-Чико, живая кукла Барби под Чико, с неизвестным подношением музею.
Когда Ефим Шлайн снял трубку телефона у Велле, я инстинктивно почувствовал, что он уже знает — со мной не все ладно. Ефим ответил, едва отзвенел первый сигнал вызова. И заорал:
— Где ты болтаешься?! Ты опаздываешь со звонком на сорок минут! Известный тебе гость, обрати внимание, пробыл в городе два часа и уже минут двадцать как выехал из Таллинна. Мне следует быть где-то поближе к нему, а не поджидать, когда ты соизволишь объявиться.
— Куда он поехал?
— В Пярну. На двух машинах. Предварительные консультации днем и вечером на уровне помощников или секретарей в скромной гостинице «Каякас». Немецкие гости остановятся там. По крайней мере, переночуют. Завтра утром консультации помощников продолжатся, а генерал…
— Осмотрит исторический музей и пройдется с ознакомительной экскурсией по городу, — сказал я. — Верно?
— Да, действительно так.
— Ну, кто был прав? Я был прав. Минут через пятнадцать у меня появится инструментальное подтверждение того, что мы предусматривали в плане-проекте в отношении будущего твоего известного гостя. Все случится в музее. Именно там.
— Ладно, доктринер, пока по-твоему. Но ведь у тебя проблемы сейчас?
— Почему так решил?
— Сорок минут опоздания со связью.
— Ефим, встречаемся через три с половиной часа в доме, законсервированном на ремонт, напротив исторического музея. Такой там один. Дверь будет открыта. Входи и — все. Поднимешься на третий этаж. Осторожней, это развалины.
Я вдавил рычажок отбоя и набрал номер Марины в Пирита.
— Алло, алло! Я вас слушаю, — ответил почему-то по-русски Рауль Бургер.
— Рауль, как дела? — бодро спросил я.
— Вот пропащая душа! — сказал он, повышая голос так, будто плоховато слышал меня.
— Ты извини, — стараясь звучать не слишком заискивающе и лицемерно, сказал я. — Звоню из автомата. Попроси к телефону Марину на пару слов, пожалуйста.
— Ее нет. И не будет, наверное, до завтра.
Он сделал паузу, прокашлялся и добавил:
— Откровенно говоря, я полагал, что вы… э-э-э… предпринимаете какие-то совместные шаги. Разве нет?
Мне показалось, что он действительно волнуется.
Я провел ногтем по мембране, симулируя помехи, затем, стараясь придать голосу оттенок раздражения, крикнул пару раз «алло!» и разъединился.
Оглядев улицу в оба конца, я юркнул за дверь полуразрушенного дома. Тяжелую, резного дерева створку со множеством заклепок на тронутых ржавчиной петлях я оставлял с отодвинутым засовом.
На лестничной площадке бывшего третьего этажа трехцветная скотинка муркнула и изогнула в истоме белое брюшко, в которое тыкались лоснящиеся тушки котят. Воду из крышки от объектива она выпила. Я поставил рядом прихваченное из «Каролины» блюдечко из-под чашки с кофе, нацедил из пакета молоко и подсунул под розоватый носик. В крышку от объектива насыпал кошачьего корма, купленного в лавке возле «Каролины».
— А где же сама гадишь? — спросил я роженицу, которая закусила молоко каплей какашки из-под слепыша.
Она выгнула спинку и рухнула к котятам снова.
— Что, ведьма, нарожала чертей? — проворчал я. — Разводишь безотцовщину? Потаскушка! И не стыдно? Ай-яй-яй…
Мне не хватало того, что называется бытом. Который бы меня немного заел. Полторы недели мотания по городам и весям, в самолетах и на машине, бездомность, питание кое-как, да ещё передряги, связанные с личной безопасностью, — все это не лучшее времяпрепровождение. И ещё меня беспокоил желудок. Проблема надвигалась неумолимо, как судьба.
Минут через двадцать я увидел в оконный пролом, как Тармо, выйдя из музея, медлит и озирается, хотя было приказано сразу же идти к машине. Осматривался он долго. И потащился на автостоянку походкой человека, готового в любой момент повернуть куда-нибудь еще. Так он и сделал. Потоптался у таксофона и вдруг переместился под его пластиковый козырек.
Я схватил бинокль. Набор цифр, который делал Тармо, повторял телефонный номер, по которому несколько минут назад звонил и я. Бармен получил, очевидно, тот же ответ от Рауля.
Нарушение инструкции требовало воспитательного воздействия.
Я нагнал Тармо почти у «Форда».
Он протянул клочок туалетной бумаги, на котором значились дикие, на мой взгляд, цифры. Чико заложил под сливным бачком едва ли не меньше ста граммов тротила. Принимая во внимание толщину стен старинного дома, взрыв мог поразить только того, кто находился бы в туалете. А как можно заранее предполагать, что генерал Бахметьев изъявит желание воспользоваться им? Они что, специально накормят его накануне простоквашей с картошкой? Четыреста граммов тротила, ещё лучше пятьсот, наверняка достали бы заказанную фигуру — хотя бы тем, что её придавят рухнувшие стропила или стены. Сто граммов! Всего сто! Потрясающая расчетливость…
— Ты верно списал показания прибора?
— Фирма веников не вяжет, а если вяжет, то фирменные, — сказал Тармо развязно. — Я свободен?
— Ты звонил сейчас? — спросил я.
— Звонил, — сказал он. — Знакомой.
— И она подтвердила обещание отдаться со скидкой двадцать процентов?
— Тридцать… Вам-то что?
Я влепил ему затрещину. И, предвидя, что он бросится бежать, одновременно сделал подсечку. Смотритель стоянки решительно, убыстряя шаг, направился ко мне.
Я приподнял Тармо за воротник, резко и незаметно боднул в нос так, чтобы пустить кровь, и положил на асфальт.
— Что тут происходит? — спросил смотритель. В узко поставленных глазах светилось извечное желание дурака видеть во всем и везде порядок.
— Приятель подвыпил, дома не ночевал, перенапрягся, пошла кровь из носа… Думаю, давление не в норме. Его жена просила найти и доставить домой. Всегда так. Извините, я сейчас его увезу.
— Как не стыдно, молодой человек!
Тармо захлебывался кровью. От боли он почти потерял сознание.
— Вот видите, — сказал я смотрителю. — Сейчас увезу. Не надо историй, пожалуйста.
Я не хотел, чтобы бармена увидели в моей машине. В мой новый личный план входило намерение оставаться в ближайшее время в полном одиночестве. По крайней мере, внешне. И потому место Тармо — в багажнике «Форда».
Смотритель, не удивившись просьбе, помог перевалить обмякшего парня в багажник. Я сунул блюстителю порядка десятку.
— Вот что, сукин сын, — сказал я, наклонившись над Тармо. — Лежи тихо. Бока останутся целыми, если примешь позу зародыша в материнской утробе…
Обивку багажника жаль, конечно. Помимо крови, на серый ворс стекала грязь с корейских кроссовок Тармо.
Он пришел в себя.
— Что вы хотите? Ну, что вы теперь хотите?
— Тармо, кому ты звонил из таксофона?
Я хотел, чтобы он назвал Марину. Ответ превратит его в предателя. Если не полностью, то хотя бы наполовину этот компромат подчинит его мне. Кроме того, Тармо считался неплохим фотографом в маринином «Le Milieu». Он выставлял в галереях и печатал в журналах полупорнографические сюжеты. С моделями расплачивался наркотиками. Отсюда, наверное, и новаторство в его композициях, о которых столько болтали. Для меня же это значило только одно: для работы с моделями на наркоподогреве Тармо должен располагать где-то в Таллинне скрытым помещением, то есть собственной подпольной студией и фотолабораторией. Лучшей берлоги с лучшим оборудованием, нужными мне, трудно представить.
Тармо не хотел разговаривать. Скрючился, отвернувшись, спиной ко мне.
— Где твоя студия? — спросил я его.
Он назвал адрес, который невозможно было ни повторить, ни, тем более, запомнить. В восточной части кольцевой магистрали. Как я понял, в районе пересечения Тартуского и Нарвского шоссе.
— Заруби на носу, Тармо, друг! — сказал я. — Шаг в сторону и даже прыжок вверх от восторга будут наказываться физическим воздействием. Оплеуху ты получил за несанкционированный телефонный звонок. Следующая зарубка на носу, если понадобится, окажется намного серьезней. Вник?
— Вы законченная свинья, — сказал он, вызывая невольное уважение верностью принципиальным представлениям о человеческой порядочности. — Вы свинья, вы должны это знать. Вы меня бьете. Без видимых причин. Я уступаю животной скотской силе. Ну, что же вам нужно от меня? Ну что? Удовлетворить инстинкт к избиениям? Вы законченная свинья навсегда…
