Кордебалет застыл, комендантши навострили уши. Музыка смолкла.
– Ничего не пойму. Идем, все расскажешь. Пошли ко мне.
– Только скорее, пожалуйста, скорее, – повторяла Микаэла. – А то их всех убьют!
Талдашев сбросил мантию и корону, которые трепетно подхватила Настя Караваева, и потянул Микаэлу за собой. На замену камзола и бархатных штанишек времени не было, и Бахыт Бахытович производил карикатурное впечатление. Впрочем, девушке было не до смеха.
Войдя в кабинет, Талдашев плюхнулся в кресло и, не предлагая Микаэле сесть, потребовал:
– Все по порядку. Излагай.
Когда Микаэла закончила, он раздраженно пробурчал:
– Ерунда какая-то… А ты часом не разыгрываешь меня вместе с твоим Ксаном?
Слова «с твоим Ксаном» были акцентированы, и Микаэла поняла, что офицер безопасности знает про их отношения.
– Он не стал бы меня разыгрывать! – гневно ответила девушка.
– Ну, ладно, проверим. – Бахыт Бахытович взялся за мобильник и в течение трех-четырех минут пробовал дозвониться до Ксана, Шантарского, посла, Старых и Модестова. Безуспешно.
– Странно, очень странно, – задумчиво сказал он.
– Бахыт Бахытович, ради бога, я уверена, там что-то очень серьезное, позвоните этому Шудже, как просил Ксан, если только он может помочь!
– Скажешь тоже! – сердито пробасил Талдашев. – Если все обернется чепухой, мне перед ним ни в жисть не оправдаться! Ты не понимаешь, кто он! Генерал! У него крепость целая под началом!
– Бахыт Бахытович, миленький, – Микаэла чуть не плакала, – спасите их, пожалуйста, я все для вас сделаю! Все! Что ни попросите!
– Что ни попрошу? – Талдашев хитро прищурился. – Миленький? Вот ты как заговорила. Хвостом уже не вертишь… Одобряю. Раз такое предлагаешь, то раздевайся. Давай. Совсем.
– Как, здесь? Совсем? – дрожащим голосом переспросила Микаэла.
Офицер безопасности утвердительно кивнул, ощупывая девушку своими глазками.
Микаэла закусила губу и принялась расстегивать кофточку. Когда она дошла до третьей пуговицы, Талдашев поднял руку и остановил ее.
– Достаточно. Вижу, настроена позитивно. Уговор такой – придешь ко мне, когда я позову. Поняла? Не сейчас.
– Но вы позвоните Шудже?
– Попытаюсь.
Талдашев набрал номер мобильного и уже через несколько секунд разговаривал со своим пакистанским приятелем.
* * *
Зал особняка был полон. Освещалась только кафедра, с которой вещал российский посол. С балкона сверкало око волшебного фонаря, на экране сменялись цветные и черно-белые изображения. Слияние Кабула и Инда, рисовые плантации в Пенджабе, величественные мечети и могольские крепости, а вот и московский Кремль, Эрмитаж.
– …Это только начало, – торжественно говорил Харцев. – Перед нами открываются новые возможности, и лишь от нас зависит, сумеем ли мы ими воспользоваться.
Махина волшебного фонаря была установлена на маленьком балкончике. Модестов натужно сопел, крутя педали. По случаю торжества он вырядился в темный костюм, белую рубаху и галстук, и, видно, зря. Зал отапливался мощными газовыми обогревателями, которые врубили на полную мощность, так что потел парень изрядно. Воротник весь мокрый, рот приоткрыт, язык слизывал с губ соленые капли. Тяжелый барабан вращался с надсадным скрипом. Буфет и Тимофеев с обеих сторон поддерживали чугунную станину, которая опасно раскачивалась из стороны в сторону.
– Ну и тяжелый ты, Сенька! – пожаловался Буфет.
У Модестова не хватило сил даже огрызнуться, он лишь злобно и многообещающе засопел.
– Не усердствуй так, работяжка, конструкция не выдержит, – подлил масла в огонь Тимофеев.
– Ладно тебе, – Буфет урезонивающе посмотрел на напарника, – парень старается. Может, это… как там… его лебединая песнь.
Модестов бросил на шутника смертоносный взгляд, но по-прежнему безмолвствовал и давил на педали.
Между тем Матвей Борисович все говорил и говорил, увлеченный собственным красноречием:
– Перед нами открываются удивительные перспективы. Говорю это вам не как прекраснодушный романтик, а как человек, который во главу угла ставит практическую пользу, выгоду, которые, не сомневаюсь, подкрепят любовь и дружбу, объединяющие наши народы.
Аудитория, воспринимавшая всю эту ахинею весьма благосклонно, рукоплескала. Раздались выкрики: «Ура», «Пакистан зиндабад!», «Россия пайндабад»[28]!
Перестав крутить педали, Модестов блаженно замер, прикрыв глаза.
– Ну, пошло-поехало, – буркнул Тимофеев. – Давай, Женька. Зиндабад!
– Пайндабад, Вася. – Достав фляжку с водкой, Буфет отхлебнул и протянул приятелю. – За нас, в общем. – Толкнул Модестова в бедро. – Присоединяйся, Сеня. За такое дело грех не выпить.
Модестов разомкнул один глаз, потом второй.
– За какое такое?
– За «пайндабад», – хором объяснили рабочие.
Сделав глоток, Модестов зажмурился от удовольствия.
– Ладно, черти. Думал, отвесить вам по первое число, но хрен с вами. Живите. – Снова приник к горлышку. – Ух, как я притомился!
– Бедный мальчик, – лицемерно посетовал Тимофеев.
– Эксплуатация детского труда, – поддержал Буфет. – Пей, у нас еще есть.
Зажегся свет. Спускаясь с кафедры, Харцев с неудовольствием заметил: помимо известного количества чиновников и бизнесменов в костюмах с галстуками, в парадных шальвар-камисах, в зале присутствовало немало личностей, одетых весьма вольно, чтобы не сказать неопрятно. С двух сторон от сцены переминались с ноги на ногу четверо или пятеро молодых людей в кожаных куртках, нечесаных, небритых. Видно, мест им не хватило – в аудитории яблоку негде упасть. «Наверное, случайные зрители», – подумал посол. – Выгонять нельзя. Это лишний раз свидетельствует о широком внимании, которое привлекло наше мероприятие. В телеграмме назову его резонансным.
Харцев уверено направился к своему креслу в первом ряду, уселся, заложив ногу за ногу. Искоса глянул на соседа. Странный тип. По виду – пуштун, к светским раутам непривычный. Костюм дешевый, мешковатый. Зато на круглой роже играет улыбка, а глаза полны нахальства. Поди ж ты. А ведь наверняка еще утром по своей деревне среди говна бегал.
В перерыве перед концертом публика закусывала и обменивалась впечатлениями. Ивантеева привлекала всеобщее внимание. Макияж скрывал возраст певицы, в искусственном освещении ее волосы отливали золотом, смелое декольте открывало аппетитные груди. Пакистанцы, которых не часто балуют столь откровенным зрелищем, глазели вовсю. Многие пытались заговорить с певицей, но та, не останавливаясь, пробиралась мимо жующих, болтающих, гогочущих мужчин и женщин. Вскоре стало ясно, кого она ищет. Это Факр Бодла – гостеприимный хозяин, вдохновитель всего мероприятия. Его распирала гордость, его слух ласкали подобострастные речи окружающих.
С трудом протиснувшись к Бодле, Ивантеева подала голос. Сказала фамильярно, что было неуместно в данной обстановке:
– Дорогой, ты не забыл обо мне?
Бодла сделал вид, что не сразу узнал даму. Затем усмехнулся и произнес достаточно грубо:
– Если забуду, ты всегда сумеешь напомнить о себе, дорогая. – Бесцеремонно подняв руку солистки, сделал вид, что впервые видит кольцо с изумрудом. – Прелестная вещица. – Отвернувшись, вернулся к прерванному разговору. – Пуск конверторного цеха можно организовать за полгода…
Ивантееву охватил стыд. Она остро ощутила чужеродность окружающей толпы, несоответствие своего наряда, ее самой этому обществу. До женщины внезапно дошло, что на нее смотрят как на шлюху; она с трудом преодолела желание сгорбиться, прикрыть руками декольте и засеменить прочь. Но при всем испытанном унижении… Неужели спасовать перед этой обезьяной? Нет! Певица ухватилась за спасительную мысль. Конечно, обезьяна. Невоспитанная, азиатская обезьяна, не ведающая правил приличия, не обученная хорошему тону. Она снизошла до этого мужлана, что ж, такова была ее прихоть. Ради остроты ощущений можно прогуляться в трущобы, лечь в постель с грубым самцом… О! Ивантееву пронзили воспоминания о сладострастных ощущениях минувшей ночи. Устремившись к сцене, она храбро выставила напоказ обнаженные плечи. Перерыв заканчивался.
Во время концерта Ивантеева исполняла русские романсы (за роялем усердствовал носатый аккомпаниатор). Трагических нот в ее мелодичном голосе, хоть и не столь чистом, как лет двадцать назад, было хоть отбавляй. Когда взгляд певицы останавливался на физиономии Бодлы, в нем полыхали гнев и презрение. Сначала она попотчевала зрителей романсом «Я вас любил», затем прозвучал «Не жалею, не зову, не плачу», потом наступил черед «Да, я знаю, я вам не пара…» Посол и большинство присутствующих пожирали глазами российскую диву и стонали от восторга, вот только сосед Харцева сохранял индифферентность. Понятно, его музыкальный вкус неразвит, с европейской культурой этот дикарь незнаком. Но как можно оставаться равнодушным к прелестям Ивантеевой? Может, он уже никогда в жизни ничего подобного не увидит!
