Помолчав, президент продолжал:
— Сколько глупых речей мы выслушали о «вечном атомном пакте»! Сколько общих слов о том, как возрастает безопасность нации с каждой новой мегатонной, — словно каждая новая бомба это еще один кирпичик защитной стены, а не еще один шаг к преисподней. А наши бесконечные конференции по разоружению, когда каждая страна боится уступить хоть дюйм, словно от этого зависит спасение от всемирной катастрофы. Мы так любим утешительные выражения, вроде «атомного зонтика», — словно под ним нам будет сухо и покойно под градом бомб.
В кабине было очень тихо, если не считать приглушенного шипения реактивных двигателей снаружи. Шихан смотрел на президента с молчаливым угрюмым вниманием. Я тоже был под впечатлением его слов, но Дон Шихан, похоже, целиком разделял опасения Роудбуша.
— К счастью, многие люди знают правду. Они понимают! — Президент хлопнул ладонями по столу. — Многие из них, в отличие от тех, кто лишь болтает об атомной бомбе, намного опередили политиков и сейчас намного ближе к истине. Они знают, что с атомной бомбой мириться нельзя, ибо человек не может бесконечно жить рядом с огромными запасами ядерного оружия. Это конец нашей цивилизации. Они знают, что когда-нибудь — по ошибке или в припадке безумия, из-за неправильного расчета или по злому умыслу — атомные склады превратятся в огненный ад, который испепелит всю землю. Их не обманывают доводы, будто никто уже не применит атомную бомбу, раз никто не применял ее после Хиросимы и Нагасаки. Они знают, что человечеству не может везти до бесконечности. Я думаю, простые люди во всем мире это чувствуют. Дети говорят об этом. Молодежь ощущает это особенно глубоко. Они ненавидят бомбу. Мне кажется, даже неграмотные крестьяне, скребущие плугом скудную землю где-нибудь в Иордании или Пакистане, знают и помнят об этом. Кассир в нью-йоркском банке знает. И рабочий во Франции, России или Китае тоже знает. Бомба нависла над всеми как тень смерти, и не просто смерти, от которой никому из нас не уйти, а смерти всей нашей планеты со всей ее поразительной красотой.
Президент умолк, затем невесело рассмеялся.
— Знаете, просто невероятно, насколько политики отстают от простых людей… Мы, профессиональные государственные деятели, погрязли в рутине. Мы торгуемся, разглагольствуем и спорим о бомбе, словно это какое-то языческое божество, которое надо умилостивить. Еще ни один лидер — и я в том числе — не набрался мужества сказать прямо и просто: «С бомбой пора кончать. Отныне всю свою жизнь до последнего часа я отдаю на то, чтобы избавить мир от этой угрозы. Сейчас нет ничего важнее, ибо, если бомба не исчезнет, исчезнем мы. Отныне уничтожение всякого ядерного оружия будет главной моей задачей, и это должно стать целью всего человечества…» Конечно, может быть, не так дословно, но в этом смысле. Вы оба знаете, чтобы провозгласить это и не отступаться от своих слов, не требуется особого мужества. Ибо народы мира давно жаждут услышать такой призыв. И для этого нужны не только смелость, а также здравый смысл, умение понять природу атомной бомбы и природу человека.
Он снова умолк и испытующе посмотрел на нас. Ему не требовалось одобрения, потому что Роудбуш сейчас говорил о том, во что свято верил. Он был убежден: мир может измениться к лучшему, надо лишь постараться. Я давно в этом разуверился, но должен признать: Пол Роудбуш сейчас сумел разжечь во мне искру надежды.
— Ну хорошо, — сказал он, улыбаясь. — Прочел я вам целую проповедь… И все из-за того, что полиция схватила нашего связного. Как много зависит от пустяков! Предположим, мне пришлось бы немедленно принимать решение, нажать красную кнопку или нет, а в это время полицейские сражались бы с нашим майором, а телефонная линия была бы повреждена? Нет, вы только представьте: радиосвязь отказала, а ракеты откуда-нибудь из Азии уже приближаются к нашим городам! Можно нарисовать любую фантастическую картину, например: человечество пробирается через россыпи из миллионов яиц, стараясь не раздавить ни одного. Нет человека, который был бы достаточно мудр, чтобы безошибочно принять решение об атомном ударе. И люди вообще не достаточно устойчивы, — во всяком случае, далеко не все, — чтобы жить рядом даже с неиспользуемыми атомными бомбами изо дня в день, из года в год. С атомной бомбой примириться нельзя.
В дверь постучали. Когда Дон открыл ее, появился стюард в расшитой курточке.
— Эндрюс уже свободен, господин президент, — сказал он. — Мы приземлимся через пятнадцать минут.
Через несколько секунд тяжелый лайнер вышел на прямой курс к побережью и начал снижаться.
— Жаль, что в сегодняшнем вашем выступлении в Чикаго не было столько же страсти и убежденности! — заметил я.
Роудбуш усмехнулся.
— Во всяком случае, я наверняка произвел бы гораздо большее впечатление. А так мне все время казалось, что восемьдесят тысяч человек вот-вот заснут.
— Это все чертово солнце, — утешил я его. Но про себя подумал: сегодня президент многих разочаровал. Его речь была «общим обзором»: в экономике медленный, но неуклонный подъем; международный престиж США растет; вооруженные силы Америки за последние три года не сделали за границей ни одного выстрела, и так далее и тому подобное. В общем, утешительно, но не слишком вдохновляюще.
Шихан оставил нас, чтобы перед приземлением занять свое место в переднем салоне. Там летели помощники президента и секретарши Белого дома, агенты секретной охраны, два репортера телеграфных агентств, представители радио, телевидения и вообще прессы, один сенатор и пять конгрессменов из Иллинойса.
— Вы что-нибудь уже слышали о речи Уолкотта? — спросил Роудбуш.
Я протянул ему копию телеграфного отчета, которую мне кто-то передал на приеме. Президент бегло просмотрел ее. Ничего нового там не было — обычные призывы вернуть власть народу, ограничить права федерального правительства, обещания более мягкой налоговой политики и прочие посулы избирателям.
— Стэн пока не выдумал пороха, — заметил Роудбуш с явным облегчением.
— Однако, господин президент, — сказал я, радуясь возможности вернуться к знакомым темам, — самой большой сенсацией в завтрашних газетах будут не речи Роудбуша или Уолкотта, а выступления некоего Калпа из Луизвилля.
— Калп? — он был искренне удивлен.
— Хиллари Калп, — объяснил я, — председатель избирательного комитета Уолкотта в Кентукки. Телеграф передал полный текст. Он разворошил осиное гнездо. Сегодня вечером меня засыплют вопросами о Грире. Вам стоит познакомиться с этим опусом, пока мы не вернулись домой.
Я подал президенту копию телетайпной ленты, которую получил от корреспондента ЮПИ перед самым отлетом из Чикаго. Роудбуш достал очки из верхнего кармана пиджака, висевшего на спинке его кресла.
— Вступление можете пропустить, — предупредил я. — Самое интересное начинается с пятого параграфа.
Роудбуш мельком взглянул на вступление и начал читать с того места, которое я отметил.
Суть выступления Калпа заключалась в том, что он категорически отрицал, будто Стивен Грир мог бесследно исчезнуть «в стране с самой сложной и изощренной системой связи, в стране, где каждый человек с ног до головы занумерован и зарегистрирован всяческими способами, начиная от страховых полисов и кредитных карточек и кончая отпечатками пальцев, в стране, где самая многочисленная полиция, самые надежные компьютеры и прочие приборы, которые ищут, находят и опознают».
Калп поносил президента за то, что тот «одиннадцать долгих дней» не дает никакого объяснения американскому народу. Он намекал, что Белый дом утаивает информацию, собранную специальными агентами ФБР, и далее заявлял:
«До нас дошел из Вашингтона слух, циркулирующий среди приближенных Роудбуша, будто расследование установило, что мистер Грир каким-то образом связан с таинственным «доктором X», неким университетским профессором, и что этот «доктор X» так же бесследно исчез. Однако за одиннадцать долгих дней Белый дом не проронил ни слова об этом странном совпадении».
Роудбуш оторвался от чтения, когда стюард заглянул в кабину и предупредил:
— Прошу застегнуть ремни!
Самолет резко снижался, и линия побережья Мэриленда уже осталась позади. Роудбуш отложил тонкую ленту телеграммы, застегнул ремни, ворот рубашки и начал подтягивать узел галстука.
— Калп откуда-то разузнал о докторе Любине, — заметил он. — Это его выступление — ядовитая штука.
— Дальше будет хуже, — предупредил я.
Тяжелый лайнер вздрагивал: пилот выравнивал его, выводя на последнюю прямую.
— Я дочитаю в вертолете, — сказал Роудбуш. — Но что за этим кроется?
— Единственное, что я знаю, — ответил я, — так это, что Калп учился в одном колледже с Мэтти Силкуортом, главным распорядителем комитета Уолкотта. По слухам, они остались близкими друзьями.
