Нортон медленно поднялся.
– Ты совершаешь ошибку, Клэй. Это дело раскроется, и…
– Меня оно не касается.
– Клэй… – начала было его жена.
– Не вмешивайся, Джейн. Ты ничего не знаешь. Доброй ночи, Нортон.
Нортон пожал плечами и направился к выходу.
– Доброй ночи, Джейн, – сказал он. – Спасибо за гостеприимство.
Последнее, что Нортон видел, – это Джейн, беспомощно взирающая на своего мужа. Макнейр захлопнул за ним дверь, и он пошел к машине. Девочки, игравшие в классы у соседнего дома, посмотрели на него и усмехнулись. Нортон отъехал с мыслью, что, возможно, Макнейр еще одумается.
Но Макнейр одумываться не собирался.
– Джейн, ты не должна была пускать сюда этого человека и рассказывать о моих делах.
– Клэй, мне казалось, он хочет помочь тебе.
– Помочь мне? Это он нуждается в помощи. На той неделе большое жюри вызывает его для дачи показаний. Держу пари, этого он тебе не сказал. Неужели непонятно? Он просто ищет способ выкрутиться.
– Клэй, что ты знаешь о Риддле?
– Ничего.
– Ты же говорил, что он сумасшедший. И теперь как будто боишься его. В чем дело?
Макнейр с раздражением заходил по комнате.
– В чем дело? Ты очень хочешь знать? Хорошо. Я скажу тебе, в чем. Байрон Риддл грозился убить меня. Вот почему я сменил кабинет. И вот почему не вмешиваюсь в происходящее. Я ничего не знаю и не хочу знать.
Он сел на диван и обхватил голову руками. Джейн поднялась, села рядом и коснулась его руки.
– Убить, Клэй? Да ведь он шутил.
Макнейр вскочил с дивана.
– Он не шутил! Как ты не можешь понять? Он избил меня. Он грозил мне пистолетом. Он намерен убить меня, как ты не поймешь?
– Но за что?
– Этого я сказать не могу.
– Ты должен.
– Не могу, черт возьми! Это… это политика. Я не могу объяснить тебе. Я просто должен смириться.
– Смириться? Хотя тебя грозят убить? Клэй, либо ты расскажешь мне, в чем тут дело, либо я… заберу девочек и уеду куда-нибудь, где живут нормальные люди и никто не говорит об убийствах.
Макнейр застонал и плюхнулся на диван. Мир, в котором он жил, рушился. Почему его не оставляют в покое, почему не дают заниматься только своей работой?
– Джейн, однажды я случайно заглянул в стол Риддла, там была магнитофонная пленка, имеющая какое-то отношение к Донне Хендрикс. Он застал меня и пригрозил убить, если я кому-нибудь расскажу. И убьет. Вот почему я должен оставаться в стороне от этого дела.
Джейн Макнейр опустилась в кресло стиля королевы Анны, подаренное им четырнадцать лет назад к свадьбе.
– Клэй, ты должен рассказать это… кому-нибудь. Нортону, или полиции, или кому-то еще.
– Не могу, – простонал он. – Не могу.
Удрученно глядя на бежевый ковер, Макнейр пытался понять, что происходит с ним. Теперь он уже окончательно уверился в том, что мир сошел с ума.
Нортон с Энни взяли такси до Капитолийского холма и пообедали в одном из ресторанов сената; бобовый суп был одним из немногих неизменных пристрастий Нортона. Потом дошли до Капитолия и спустились к Моллу по длинной мраморной лестнице. Был канун дня памяти погибших в войнах, и на широком зеленом пространстве виднелись сотни туристов, ходивших от музея к музею, автомобили, без конца кружившие в тщетных поисках стоянки, а вдали у памятника Вашингтону – яркие воздушные змеи в небе.
Остановились они у Пятой-стрит.
– Куда пойдем? – спросил Нортон. – В музей Хиршхорна или в Национальную галерею? Господи, хорошо бы приехать сюда туристом.
– Как у нас со временем? – спросила Энни.
– Времени мало. Через полчаса я хотел бы пойти на этот фестиваль.
– Тогда побродим по Саду скульптур. Я не хочу, чтобы ты меня торопил.
Она взяла его за руку, и они свернули налево к музею Хиршхорна.
– Бывал ли ты когда-нибудь в его залах навеселе? – спросила Энни.
– Нет еще.
– Как-то у нас был пикник в Молле, мы накурились гашиша, потом я попала в музей и простояла целый час перед одной из картин Джексона Поллока. Раньше я не понимала его – видела просто разноцветные разводы, – но на этот раз картина буквально ожила. Цвета менялись, картина излучала большую энергию, и меня это захватывало… Казалось, что меня похищают.
– Дешевые восторги, – раздраженно сказал Нортон.
В Саду скульптур они стали неторопливо ходить между статуями павших воинов, громадными абстрактными скульптурами из железа с подвижными частями, прошли мимо детской коляски Пикассо, мимо величественной роденовской композиции «Граждане Кале» и наконец остановились в тени громадного, погруженного в раздумья Бальзака.
– Замечательно, – сказала Энни. – Если рай существует, он должен быть таким же.
– Может, бог окажется похожим на Джо Хиршхорна, – задумчиво сказал Нортон, – славного торговца мелким скотом, коллекционирующего скульптуры. Пойдем поедим мороженого.
Они перешли людную музейную площадь, бросили монетки в фонтан, обогнули его, купили два брикета мороженого у мрачного пуэрториканца и вернулись в Молл. Нортон повел Энни к рощице неподалеку от Двенадцатой-стрит, где дюжины две подростков устроили базар под открытым небом. Товары их были разложены на ломберных столиках и индейских одеялах: керамика, картины, изделия из кожи, шали, украшения. Изготовители товаров, удивительно пассивные торговцы, стояли молча с блаженными улыбками и наивными глазами.
– Отсталые ребята, – объяснил Нортон. – Это какая-то особая программа. Джой Смоллвуд должен быть здесь, но я его не вижу.
Они медленно пошли вдоль столов. Энни купила несколько керамических чашек и индейское ожерелье. Один парень сказал Нортону, что Джой будет попозже.
– Ну и что теперь? – спросила Энни.
– Давай уйдем, а потом вернемся.
– Куда направимся?
– Я ни разу не бывал там, – сказал он, указав на большое здание между Моллом и Конститьюшн-авеню.
– Я тоже не бывала. А что это?
– Музей истории и технологии.
– Как это понять?
– Не знаю. Пошли посмотрим.
Музей оказался поразительной сокровищницей всякой всячины – от самого большого в мире американского флага до моделей судов, старых автомобилей и громадной статуи Джорджа Вашингтона в образе Юпитера. Наверху они внимательно осмотрели зал, отведенный истории средств массовой информации. В маленьком кинотеатре показывали кинохронику, Рузвельта, произносящего речь «не бойтесь ничего, кроме страха», и улыбающихся молодых американцев, отплывающих за океан сражаться во второй мировой войне. Перешли к старым телевизорам, там показывали сенатора Джо Маккарти, разоблачающего коммунистов в правительстве, Айка, играющего в гольф, Кеннеди, произносящего инаугурационную речь, Джонсона, обещающего «великое общество», и улыбающихся молодых американцев, отплывающих сражаться во Вьетнаме. Нортон схватил Энни за руку и потащил к выходу.
– Что случилось? – спросила она.
– Ничего, – ответил Нортон. – Только здесь воспроизводится мое прошлое, и я не хочу на него смотреть.
Он снова повел ее на базар в рощу.
– Вон Джой, – шепнул он ей. – Тот, что в бейсбольной кепке.
– У него такой унылый вид.
– Давай подойдем к нему, поговорим.
Джой Смоллвуд продавал грубые, яркие картины, на которых были изображены дома, лошади, играющие дети. Когда Энни стала разглядывать их, он радостно заулыбался.
– Мне нравится ваш колорит, – сказала она. – Давно вы пишете?
– Вроде бы, – сказал он. – Говорят, мне это на пользу.
– Я хочу купить эту, – сказала Энни, показав на картину, где двое детей играли в пшеничном поле. – Сколько она стоит?
– Если она вам нравится, возьмите так, – сказал Джой.
– Нет, – запротестовала Энни. – Вот, получите. – И протянула десятидолларовую бумажку.
Джой, не глядя, сунул деньги в карман. Нортон подошел и взглянул на парня.
– Джой, ты знаешь меня?
Джой отступил на шаг и задрожал.
– Ты знаешь меня? – повторил Нортон. – Видел ты меня раньше?
– Может быть.
– Где?
– Не знаю. Мало ли где. Вы из полиции?
– Нет, Джой, я не полицейский. Но ты говорил полицейским неправду обо мне.
Джой повернулся и побежал. Нортон и Энни смотрели, как парень лавирует между туристами, пока он не скрылся за старым зданием смитсоновского института.
– Необходимо было пугать его? – спросила Энни.
– Я хотел услышать, что он скажет. Это могло бы помочь.
– Ты поступил жестоко.
– Послушай, это с его помощью хотят навесить на меня убийство.
– Ну, пошли отсюда. А как быть с его картинами?
Нортон собрал картины Джоя и попросил девушку у соседнего столика приглядеть за ними.
Когда они повернулись и пошли, им заступил дорогу невысокий приземистый человек с короткой стрижкой.
