действия?
Однако выдавать себя было по меньшей мере глупо, надо было дать понять «хвосту», что он ни о чем не догадывается, и Семен мягко съехал на прибитую подмосковной пылью дорогу, которая вела к дачному кооперативу.
Он уже подъезжал к тому месту, где был совершен боковой таран, и, все еще размышляя о том, «кому не спится в ночь глухую», невольно вздрогнул от ожившего мобильника.
— Семен? — послышался явно взволнованный голос Златы. — У тебя есть две минуты?
— Да, конечно. Удалось поговорить с мамой?
— Поэтому и звоню. Я, конечно, не знаю, что ты имел в виду, когда говорил о «нанесении весьма, существенного вреда», но… В общем, так. В ноябре прошлого года должна была состояться международная конференция по проблемам экспертизы того новодела и фальшака, от которого уже начинают стонать не только владельцы частных коллекций, но и мировые музеи, и содокладчиком на этой конференции должна была выступить моя мама. Все это требовало тщательной проработки нескольких картин русских художников девятнадцатого — начала двадцатого веков, и они, мама и отец, буквально каждое утро выезжали еще затемно с дачи, чтобы вечером вернуться обратно. Ну, а обо всем остальном ты знаешь.
Злата замолчала было, однако не выдержала, спросила:
— Это… насчет конференции и выступления мамы… что, настолько все серьезно и взаимосвязано?
— Да как тебе сказать… пока еще рано делать выводы, но если мне не изменяет интуиция… Короче говоря, будем копать. Да, вот что еще! — спохватился Семен. — 0 нашем с тобой разговоре насчет этого наезда ты никому, случаем, не рассказывала?
— Да вроде бы нет, — не очень-то уверенно произнесла Злата. — Конечно, на работе уже давно расспрашивают, как идет следствие, но чтобы рассказывать кому-то…
Она вновь замолчала, видимо стараясь припомнить, кому и что говорила, как вдруг ее осенило:
— Слушай, а у тебя что… какие-то проблемы?
— Боже упаси! — успокоил ее Семен. — Это я так, для очистки совести.
— Поверю, — вздохнула Злата. И тут же: — Ты позвонишь мне?
— Да, конечно. Как только что-то прояснится.
Молчание, и вдруг совершенно неожиданное для Семена:
— А если просто так? Без «прояснится»?
«Без прояснится…»
Семен почувствовал, как что-то екнуло под ложечкой, и совершенно по-дурацки спросил:
— А ты… ты хотела бы?
— Господи! — вздохнула Злата. — И они ещё называют себя следователем.
Возвращаясь в Москву, Головко несколько раз перепроверялся сначала на Калужском шоссе, затем на Профсоюзной улице, однако хозяин серо-грязной «пятерки», видимо сделав свое дело, решил более не рисковать, дабы не засветиться, и это ещё раз подтвердило догадку, что кому-то надо было удостовериться в том, что следователь Головко решил копнуть уголовное дело по факту ДТП с Мансуровыми. И отслеживали его, судя по всему, от парковочной стоянки Следственного управления.
* * *
Телефонный звонок застал Воронцова за чашечкой вечернего чая, и когда он поднял трубку, то сразу же окунулся в одесскую ностальгию и практически непередаваемый сленг, который неподвластен коренному жителю Нью-Йорка.
— Надеюсь, я тебе все так же нужен, как и в тот день, когда ты задал мне задачку насчет твоего Рудольфа Даугеля?
— Ну, во-первых, он такой же мой, как и твой, — хмыкнул Воронцов, — а во-вторых…
Однако Натансон не дал ему закончить свою мысль.
— Бог мой, Ларик! И что ты будешь делать без Марка Натансона, когда я вдруг простужу ноги и меня схоронят на старом еврейском кладбище?
— Это что, в Нью-Йорке? — уточнил Воронцов.
— Нет, в моей старой затраханной Одессе, по которой тоскует каждая еврейская душа. И что ты будешь делать…
— Ты бы еще сказал, старый хрен, что я должен гордиться тем, что живу на одном отрезке времени с тобой.
— А что?! — воскликнул Натансон. — Я этого еще не слышал, но должен тебе признаться, что это весьма правильная мысль. — И повторил негромко, будто заучивая слова: — Гордиться тем, что живешь на одном отрезке времени со мной… Хорошо! Очень хорошо!
— Ладно, кончай треп, — не выдержал Воронцов. — Удалось что-нибудь узнать?
— Потому и звоню.
— И?..
Однако Натансон не очень-то поспешал с информацией по Даугелю, маринуя графа.
— Надеюсь, твоя тощая задница сидит на стуле?
— Нет, она сидит в своем любимом кресле.
— Тогда слушай сюда и держись за ручки своего кресла. Ты во внимании?
— Слушай, ты перейдешь когда-нибудь к делу?
— Так вот, твой Рудольф Даугель работал на художественную галерею «Джорджия» и был…
— То есть на Лазарева?!
— Да! На твоего Лазарева! И был у него самым высокопоставленным сотрудником службы безопасности. Так мало того, этого Даугеля использовали только по особым поручениям самого Лазарева! Врубаешься?
Воронцов верил и не верил услышанному.
«Самый высокооплачиваемый сотрудник службы безопасности галереи Лазарева…». Той самой галереи, что выставила на аукцион «Спас» Андрея Рублева. Крути, не крути, а получалась хренотень с гармошкой, как скажет Степан.
— Слушай, Марк, а твой человек не мог случаем ошибиться или сработать так, чтобы навести тень на плетень.
— Ты имеешь в виду, что его кто-то перекупил и он выдал заведомо ложную информацию, чтобы подставить «Джорджию»?
— Ну-у, можно сказать, что и так.
— Слушай, граф! — возмутился Натансон. — Я тебе что, советский агент с одесского Привоза, которому все равно, что кладут в его уши, лишь бы прошла информация?
— Ну ты поостынь малость, — успокоил его Воронцов. — Я знаю, что тебя на мякине не проведешь, но такой посыл относительно «Джорджии»…
— Я тоже поначалу охренел немного и даже закричал «О, мама, моя мама!», но потом подумал, как следует и решил, что все сходится.
— Сходится-то оно, может, и сходится, — не стал возражать Воронцов, — но сам понимаешь, такой разворот, что круче не придумаешь. Кстати, — спохватился он, — источник-то надежный? Я имею в виду информатора.
— Надежней бывает только в моем офисе. Жена Даугеля, тоже из прибалтов. Волосы на себе рвет оттого, что не знает, чем ей теперь расплачиваться за новую квартиру, в которую они перебрались с Брайтона.
— А твой человек?
— Более чем надежный, — сказал, будто точку поставил, Натансон. — Сотрудник «Русского слова». А там… В общем, сам знаешь, как там платят. И если бы не мои гонорары, он бы давно уже запел по-соловьиному.
Замолчал было, явно обидевшись на высказанное ему недоверие, однако тут же сменил гнев на милость:
— Вижу, тебя это сильно задело, хотя лично я отнесся к этому совершенно спокойно. Помнишь, я тебе говорил как-то, что не желаю иметь дел с этим говнюком Лазаревым? Так вот оно… срослось. И я тебе скажу больше: Натансон не ошибается. Ни-ко-гда! Иначе он не был бы Марком Натансоном.
— Спасибо, Маркуша. Но в таком случае у меня к тебе еще одна просьба.
— Излагай!
— Мне
