нужно знать о галерее Лазарева и о нем самом буквально все. Но главное — его связи и его контрагенты в России.
— Даже так? — удивился Натансон.
— Да, даже так.
— Но ты, надеюсь, представляешь, насколько это трудно?
— Трудности, Маркуша, для тебя были в СССР, — философски заметил Воронцов, — а здесь так, хорошо проплачиваемая работа. К тому же, думаю, ребятки из «Русского слова» уже давно нарыли на Лазарева целое досье.
— Это, конечно, так! — то ли возмутился, то ли согласился с графом Натансон, — Но если я не последний дурак в этом мире, а я все-таки не дурак, то главное для тебя — контрагенты Лазарева в Москве. То есть, ты хочешь знать, кто конкретно поставляет из России иконы и картины русских мастеров?
— Да!
— Он, видите ли, сказал «Да!». А ты хоть знаешь, сколько это может стоить?
— Несомненно! И поэтому прошу тебя взяться за это дело.
Положив трубку, Воронцов посмотрел на часы. Следователь Головко просил перезвонить ему тут же, как только прояснится личность Рудольфа Даугеля.
Улица Пушкина дом три, дом пять, дом семь… Ефрем Лукич Ушаков жил в доме пятнадцать, но чем ближе Головко подъезжал к нему, тем все муторней становилось на душе. Однако он еще не верил в дурное предчувствие, навеваемое черным от копоти пустырем в середине улицы. И все-таки пришлось поверить.
На месте дома, в котором должен был жить сын иконописца Луки Ушакова, торчал остов некогда побеленной печи, вокруг которой дыбились черные от сажи и грязи еще не разобранные стены из мощных бревен.
Остановившись в десяти метрах от пожарища, он ступил на вытоптанный клочок земли, потянул носом осевший на пепелище запах пожара. Судя по всему, огонь схватился совершенно недавно, и только чудо да полное отсутствие ветра спасло деревню от страшной беды.
— Господи, да что же это такое? — бормотал Семен, рассматривая пожарище.
Невольно внюхиваясь в осевшие на пожарище запахи, он даже не заметил, как к нему подошла соседка Ушакова из дома напротив, и обернулся, только когда услышал за спиной:
— Что, по нашему Лукичу скорбите?
«Скорбите…»
Это слово, произнесенное мягким грудным голосом, заставило его вздрогнуть, и он вдруг почувствовал, как нервным тиком дернулась щека.
— Простите, а он… Ефрем Лукич… что?..
Скорбно поджав губы, женщина поправила на голове платок.
— Сгорел наш Лукич. Заживо сгорел, царствие ему небесное. А вы что, не знали?
— Не знал, — отозвался Семен, кляня себя за то, что не удосужился чуток пораньше навестить Удинского иконописца. — Даже познакомиться с ним не успел, к великому моему сожалению.
— Да, хороший был человек, — как бы завершая его мысль, подтвердила соседка, — хоть и нелюдимый малость. Но когда к нему люди приходили — деньжат перехватить или еще за чем, никогда никому не отказывал. А на Пасху, бывало, да по другим церковным праздникам всю уличную детвору конфетами да пряниками одаривал. Думаю, на том свете ему сторицей воздастся, да и иконы писал такие, что к нему из самой Москвы приезжали.
— А как это могло случиться, что он и его дом…
Женщина развела руками.
Право слово не знаю. Знаю только то, что схватился как-то сразу, полыхнул огнем и… В общем, когда пожарные прикатили, крышу, считай, уже пламенем охватило, и она рухнула, как только ее поливать из шлангов стали.
— А что сам Ушаков? Он-то где в это время был?
— Лукич-то? — вздохнула соседка. — Лукич в избе остался. В общем, когда огонь сбили и пожарники в дом прорвались, Лукич у стены лежал, под окном, видимо, не успел выскочить и задохнулся от дыма.
— И он что… сгорел в том огне?
— Да как вам сказать… — пожала плечами соседка, — конечно, прихватило малость… волосы, голову и одежонку, но так чтобы до черных костей, этого не было. Впрочем, — тут же добавила она, — вы лучше с нашим участковым поговорите, он тоже на пожар примчался, да только поздновато слишком. Убивался, когда Лукича уже бездыханного вытащил, сил нет. Они ведь дружили промеж собой и даже водочку порой попивали.
* * *
Головко слушал рассказ Удинского участкового и верил, и не верил услышанному.
Видение Рублевского «Спаса» с кровавыми потеками по Лику, о чем признался Овечкину Ефрем Ушаков, и предчувствие надвигающейся беды, которое не отпускало его все эти дни. А потом вдруг полыхнувший пламенем дом и труп его хозяина, который, судя по всему, задохнулся от угарного дыма.
И все это на фоне убийства Державина в номере столичной гостиницы и Рублевского «Спаса», выставленного на аукцион в Нью-Йорке.
Старший следователь Следственного управления Семен Головко верил совпадениям, но не настолько, чтобы полностью уповать на них.
Они сидели в доме Овечкина, пили чай с клубничным вареньем, и Овечкин рассказывал о последних днях Ефрема Ушакова, начиная с того грозового вечера, когда он увидел взволнованного чем-то иконописца в коммерческом магазине. Как признался ему сам Ефрем Ушаков, он чуть мозгами не двинулся, когда увидел в окне окровавленный «Спас» Андрея Рублева.
— Так, может, он действительно малость того?.. — осторожно произнес Головко. — Сам же говорил, что работал как упоенный. Вот и явился Спас.
— Я тоже об этом поначалу подумал, — обхватив расписную чашечку мощными узловатыми пальцами, признался Овечкин. — Да только тут же отбросил эту мысль.
— Почему? Глюки-то налицо.
Овечкин отрицательно мотнул головой.
— Нет, это были не глюки. Что такое глюки, я хорошо знаю — их у нас добрая часть мужиков ловит. А здесь… Нет, что-то здесь не то.
Ковырнув ложечкой в блюдце с вареньем, он исподволь покосился на столичного следока и негромко, словно вслушиваясь в свои собственные слова, произнес:
— Да и видение это, не единожды повторенное, совершенно не менялось и точь-в-точь повторяло друг дружку. К тому же на одном и том же месте. А такого, как утверждают знающие люди, просто быть не может.
— Так что же тогда это было?
— Ума не приложу, — развел руками Овечкин. — К тому же это его состояние, в котором он находился все последнее время…
— Что, тревожило что-то мужика?
— Пожалуй, что так. И в то же время… Понимаешь, во всем его поведении, даже когда по сто грамм принимали, какая-то недосказанность была. Такое ощущение, будто давило его что-то, а он не мог признаться в своей тайне.
Тайна… Игорь Державин, видимо, тоже знал о какой-то тайне Ушаковых, причем связанной именно с Рублевским «Спасом». И то, что именно «Спас» Андрея Рублева несколько раз кряду являлся сыну Луки Ушакова — в этом тоже был какой-то тайный смысл. Да и этот пожар, схватившийся чуть
