— Я не успел купить билет. Заплачу в поезде. — И бросился к первому классу.
Вагоны были уже заперты и полны. Носильщик крикнул ему, чтобы он бежал дальше. И он побежал. Он успел только-только. Он не смог найти места и стоял в коридоре, прижав лицо к стеклу, чтобы скрыть заячью губу, глядя, как Лондон проплывает и исчезает из глаз. Зажженный семафор, освещенная будка стрелочника, длинная вереница черных домов на фоне усеянного холодными звездами неба… Он наблюдал, потому что ему больше ничего не оставалось делать, чтобы скрыть губу; наблюдал, как человек, который смотрит в последний раз на то, что он так любил.
2Матер шел обратно по платформе. Он был расстроен, но в конце концов это не так важно: он увидит Энн через несколько недель. Это не значило, что его любовь была меньше ее любви, но просто его мозг стоял на более надежном якоре. Он на службе. Он трудится, чтобы избавить людей от преступлений. Его могут повысить, и они поженятся. И он перестал думать о девушке.
Сондерс ждал по другую сторону барьера. Матер сказал:
— Поехали.
Они поехали на юго-восток, к Кеннингтону.
Динамик в машине произнес:
«Полицейским машинам проследовать в район Кингз Кросс для интенсивных поисков. Рэвен отправился к вокзалу Юстон в семь вечера. Мог не уехать поездом».
Матер наклонился к шоферу:
— Поверните назад к Юстону.
Горел свет на башне Вестминстера. Парламент заседал всю ночь, и оппозиция проигрывала битву против мобилизации.
Было уже шесть утра, когда они повернули обратно. Сондерс спал. Ему снилось, что он имеет независимый доход, что он пьет шампанское с девушкой. Что все замечательно. Матер делал записи в книжке. Он сказал Сондерсу:
— Он наверняка сел в поезд. Могу поспорить…
Заметил что тот спит, накрыл его пледом и задумался.
Они повернули к воротам Скотланд-ярда.
Матер увидел свет в кабинете главного инспектора.
— Есть что доложить? — спросил Кьюсэк.
— Нечего. Он, должно быть, сел в поезд, сэр.
— У нас мало данных для такого предположения. Рэвен следовал за кем-то к Юстону. Мы стараемся найти водителя первой машины. Мы кое-что про Рэвена раскопали. Мальчишкой его отправили в ремесленную школу. Он сообразителен, и нам не попадался. Я не пойму, почему он так себя ведет. Неглупый парень. А оставляет такой след.
— Сколько у него денег, кроме этих банкнотов?
— Вряд ли много. Что-нибудь придумали, Матер?
Небо над городом светлело. Кьюсэк выключил настольную лампу, и комнату охватил полумрак.
— Я полагаю, — сказал Матер, — что во всех кассах есть номера банкнотов?
— Во всех без исключения.
— Мне кажется, — размышлял Матер, — что если у тебя ни копейки денег, кроме этих несчастных банкнотов, и ты хочешь сесть на экспресс…
— Почему вы решили, что экспресс?
— Не знаю, почему так сказал, сэр. Правда, если бы он сел на пассажирский, который останавливается на каждом углу, кто-нибудь обязательно сообщил бы нам…
— Может быть, вы и правы.
— Ну вот, если бы я хотел сесть на экспресс, я дождался бы последней минуты и купил бы билет в поезде. Я не думаю, чтобы у контролеров были номера.
— Ну что ж вы наверно, правы. Вы устали?
— Нет.
— Хорошо, а я устал. Не останетесь ли вы здесь и не обзвоните ли все вокзалы? Составьте список экспрессов, которые отошли после семи вечера. Скажите, чтобы позвонили на все станции, проверили, нет ли где человека, который покупал билет в поезде. Мы скоро узнаем, где он слез. Спокойной ночи, Матер.
— Доброго утра, сэр. — Он любил быть точным.
3Рассвет не наступил в Ноттвиче. Туман лежал над городом, как беззвездное ночное небо. Воздух на улицах был чист. Надо было только поверить в то, что это ночь. Первый трамвай выбрался из депо и покатил по рельсам к рынку. Старый газетный лист распластался у двери театра Роял. По окраинной улице Ноттвича, откуда было недалеко до шахт, шел старик с шестом и стучал в окна. Семафор подмигнул зеленым глазом будущему дню. Освещенные вагоны медленно тянулись мимо кладбища, клеевой фабрики, через широкую, в аккуратных цементных берегах реку. Зазвонил колокол на католическом соборе. Раздался свисток.
Переполненный поезд медленно въезжал в новое утро. Все спали в одежде. Чолмонделей съел слишком много сладостей, ему хотелось вычистить зубы: дыхание было приторным и душным. Он высунул голову в коридор. Рэвен быстро отвернулся и принялся глядеть на запасные пути, на платформы, груженные местным углем. С клеевой фабрики доносилась вонь гнилой рыбы. Мистер Чолмонделей перебежал на другую сторону вагона, чтобы посмотреть, к какой платформе подойдет поезд. Он повторял «извините», наступая на ноги. Энн улыбнулась про себя и загородила ему дорогу. Мистер Чолмонделей кинул на нее возмущенный взгляд. Она сказала «прошу прощения» и начала приводить в порядок лицо.
— Пропустили бы меня, — сказал мистер Чолмонделей с яростью. — Я здесь схожу.
— Пропустили бы меня, — сказал мистер Чолмонделей с яростью. — Я здесь схожу.
Рэвен увидел в окне его отражение — мистер Чолмонделей спускался из вагона, — но не посмел сразу последовать за ним. Как будто донесшийся из многотуманных миль, через широкие поля охотничьих графств, через пригороды вилл, подползающих к городам, голос сказал ему: «Всякий, кто едет в поезде без билета…» Он задумался, сжимая в руке белый листок, выданный кондуктором. Он открыл дверь и следил за пассажирами, проходящими мимо него к барьеру. Ему была дорога каждая минута, и он понимал, что у него нет даже суток в запасе. Они зайдут в каждую гостиницу, в каждый дом Ноттвича, где сдаются комнаты. Ему негде было остановиться.
И тут в голову пришла мысль, которая заставила его вторгнуться в жизнь других людей, разрушить мир своего одиночества.
Большинство пассажиров ушло, но одна девушка задержалась, ожидая носильщика у двери в буфет.
Он подошел к ней и сказал:
— Разрешите помочь вам поднести чемоданы?
— О, если это вас не затруднит, — обрадовалась она.
Он стоял, слегка наклонив голову, чтобы она не увидела его заячьей губы.
— Как насчет сандвича? — спросил он. — Путешествие было нелегким.
— Разве уже открыто? — удивилась она. — Так рано?
Он попробовал дверь.
— Да, уже открыто.
— Это приглашение? — спросила она. — Вы хотите разориться?
Он взглянул на нее с легким удивлением. На ее улыбку, на маленькое чистое лицо, на глаза, расставленные чуть-чуть слишком широко. Он не привык к естественному дружелюбию. Он сказал: «Да-да, я плачу», — внес чемоданы и постучал по прилавку.
— Что будете есть? — спросил он.
Он стоял отвернувшись. Он не хотел пока ее пугать.
— Здесь богатый выбор, — сказала она. — Бобы во всех видах, прошлогодние бисквиты, сандвичи с ветчиной. Я остановлюсь на сандвиче с ветчиной и чашке кофе. Для вас это накладно? Если так, обойдемся без кофе.
Он дождался, пока буфетчица снова уйдет, пока девушка откусит большой кусок сандвича, так что если бы она захотела, то все равно не смогла бы закричать, и обернулся к ней. Он был озадачен: девушка не выразила отвращения, а улыбнулась настолько, насколько это можно было сделать с полным ртом…
— Мне нужен ваш билет. За мной гонится полиция. Я на все пойду, чтобы получить ваш билет.
Она проглотила хлеб и закашлялась. Сказала:
— Ради бога, стукните меня по спине.
Она сбивала его с толку. Он не привык к нормальным человеческим отношениям, и это действовало ему на нервы.
— У меня есть пистолет, — сказал он и добавил неуклюже: — Я дам вам вот это взамен.
Он положил листок на прилавок, и она прочла его с интересом, не переставая кашлять: «Первый класс. До самого…»
— Так я же могу за него еще деньги получить. Что ж, это неплохой обмен, но при чем здесь пистолет?
— Билет, — потребовал он.
— Пожалуйста.
— Со станции вы пойдете вместе со мной. Я не хочу рисковать.
— А почему бы не съесть сначала сандвич с ветчиной?
— Молчать. Мне некогда слушать ваши шуточки.
— Я люблю настоящих мужчин. Меня зовут Энн. А вас как?
Поезд снаружи засвистел, вагоны двинулись, как длинная полоса света в тумане, и пар помчался вдоль платформы. Рэвен на секунду отвернулся от нее; она подняла чашку и плеснула ему в лицо горячий кофе. Боль заставила его откинуться и прижать ладони к глазам, он зарычал, как зверь, — это была настоящая боль. То же чувствовал старый министр обороны, и женщина-секретарь, и его отец, когда скамейка ушла из-под ног и шея приняла груз тела. Его правая рука потянулась к пистолету, спиной он прижался к двери. Люди заставляли его терять голову. Он сдержался, с усилием победил боль ожога, мучения, толкавшие его к убийству.
