– Обязательно. – Глеб с завистью смотрел, как Сашка Художник, словно ребенка малого, качает в руках заветную бутылочку. – Только погоди немного.
Порылся в карманах. Достал оттуда пухлый бумажный конверт.
– Это тебе. Здесь три, две я прижал – на общак… Сам понимаешь…
Рустам открыл конверт, любовно провел пальцем по зеленым корешкам.
– Левак загнали? Спасибо, мужики. Да, насчет общака – я все понимаю, Глеб, не беспокойся.
И закрыл конверт. Глеб знал, что деньги ему были нужны.
Очень нужны.
Еще бы: трое детей, больная жена, квартиру опять-таки снимать, что тоже непросто без московской-то прописки. Надо пойти все-таки к Игорю, пусть нажмет на этих придурков в префектуре: сколько еще парню скитаться с временной регистрацией?
Глеб знал, что в других группах с директорами не делились. Не принято было.
Это ведь только название – директор.
А так – принеси, подай, пошел на хер, не мешай…
Глеб делился.
Всегда.
Сашка не возражал.
Он сейчас вообще не мог возражать, он отсутствовал, качая на руках бутылку с вожделенной коричневой жидкостью…
Рустам сунул конверт в карман и направился к выходу.
– Рустик, погоди… – Глеб прикуривал, отгоняя дым, навязчиво лезший в глаза. – Где это ты так насобачился?
Рустам остановился у самой двери, повернулся.
– Ты же знаешь, Глеб, у меня отец – лучший часовщик во всей Чечне… – Он сглотнул вдруг ставшую густой слюну и тихо поправился: – Был.
И вышел, аккуратно притворив за собой скрипучую дверь.
Отца его убили дудаевцы.
Давно.
Еще в девяносто втором.
Рустам вывозил тогда в Россию молодую беременную жену и не смог постоять за старика.
А сам старик отказался уезжать наотрез, уповая на законы гор, уважение к сединам и силу тейпа.
Не помогло.
Слишком много людей знало часовщика Ахмета, слишком много ушей слышало о его богатстве.
Слишком многим хотелось добраться до нажитого добра первыми…
Рустам даже не узнал, кому мстить: налетчики были в масках и камуфляже – боялись стать кровниками не самого последнего тейпа.
Так, по крайней мере, сказали соседи.
А дальше – ищи ветра в поле.
И тогда Рустам объявил месть всей Ичкерии.
В Первую чеченскую он воевал на стороне федералов. Зло воевал, грамотно. Надеялся – вот еще немного, и доберется, под пытками узнает у врагов, кто убил отца.
Чеченцы его не возненавидели.
Понимали, в чем дело.
А потом был позор Хасавюрта…
И он ушел.
Просто не мог больше.
И не хотел.
Да и семью надо было кормить.
А дальше – спасибо Глебу.
Помог пристроится…
Глеб очнулся. Сашка, уже отхлебнувший грамм эдак сто пятьдесят, усиленно звал его присоединиться.
А что?
И вправду, коньячок сейчас са-а-авсем не помешает…
Выпили.
Покурили.
Потом – еще по одной.
Пустую бутылку Глеб предусмотрительно отволок в сортир этажом ниже.
С похмелья Шацких бывал в гневе и без такого серьезного повода.
Стоило вернуться и усесться за монитор, как в кабинет ворвался красный как рак информационный босс:
– Ларин, у тебя выпить есть?
Глеб еще раз с уважением подумал о Ленке. Так Рафика допечь – талант нужен.
Особый.
Нда…
– Нет, Степаныч. Все, что было, Сашке на опохмел ушло…
Шеф-редактор, казалось, покраснел еще больше.
– Ну, тогда хоть закурить дай.
– На. – Глеб щелчком подтолкнул к шефу пачку «Парламента», потом спросил, заранее зная ответ, но понимая, что начальству надо немедленно выговориться: – Что случилось, Рафик?
Рафик, все так же пыхтя, вытащил сигарету, прикурил, успокаиваясь:
– А то ты не знаешь… Эта стерва совсем с ума спрыгнула. А жаловаться бесполезно, Главный скорее меня уволит. Уйду к чертям…
Глеб хмыкнул.
– Степаныч… Ты давно с Ленкой работаешь?
Рафик поморщился, пожевал губами, вспоминая.
– Ну, лет пять как… А что?
– А ничего. Она когда-нибудь другой была?
– Какой другой?
– Ну, вообще… другой…
Шеф неожиданно выпрямился. Взглянул на Глеба зло и остро:
– А, вот ты о чем… Была, Глеб, была. Как это ни странно… Материлась как биндюжник всегда, глазками стреляла всегда, но как бы тебе объяснить… понимала. А сейчас – звездняк такой, что… Да ты и сам все понимаешь…
Глеб кивнул:
– Кажется, понимаю…
– Понимаешь?! Да ни хрена ты не понимаешь!!! Ты думаешь, она не знает, что полстраны новости смотрит только для того, чтоб на ее сиськи полюбоваться?!! Рейтинги такие, что Главный в жопу ее готов через раз целовать!!! Хорошо еще, что через раз…
Глеб хмыкнул:
– Что, так и не дала?
Рафик расхохотался.
Зло и немного дерганно.
– Даст она, как же… Это раньше, пока карьеру делала, она даже осветителям себя давала драть как сидорову козу. Чтоб свет правильно выстраивали… А теперь… Звезда, блин…
Глеб неожиданно резко выпрямился в кресле. Затушил окурок, заломил бровь домиком, посмотрел на шефа – как бритвой резанул. Художник поспешно отодвинулся: такие взгляды он слишком хорошо знал и помнил.
По Чечне.
Ну его на хер.
От греха…
– Вот, значит, в чем дело… Осветителям, говоришь, давала… А ты, что, свечку держал?
Шеф попытался что-то буркнуть в ответ, но Глеб остановил его резким и властным жестом.
– Заткнись!
И коротким движением вытер тыльной стороной ладони внезапно покрывшийся испариной лоб.
– Ты ж ее тоже наверняка хотел, Степаныч?!. Что, не дала? Так будь мужиком! И запомни, шеф: Ленка Скворцова – мой друг. А я друзей не сдаю. Ты знаешь. Тебя я в свое время тоже не сдал. И, Рафик, – либо вообще больше не приходи в этот кабинет, либо засунь свою кобелиную сущность себе в дупло и изволь не таскать говно о моих близких. По крайней мере, при мне. Понял?
Рафик грузно оплыл в кресле.
Маленькие, глубоко сидящие глазки бывалого информационного волка, одинаково умелого и бесстрашного и в новостийных схватках и в коридорных баталиях, смотрели на Глеба с такой тяжелой ненавистью, что, казалось, еще немного, и всё.
Кранты обозревателю.
Но Рафик неожиданно тяжело поднялся из кресла, перегнулся через стол и, подтянув к себе Глеба за лацканы пиджака, молча поцеловал в лоб.
Потом рухнул обратно и взял еще одну сигарету.
На этот раз уже без разрешения.
– Блин, Ларин… А ведь права эта сучка – как тебя здесь не хватало… Все, пора тебе завязывать с этими командировками. Хочешь, на выпуск поставлю? Пока – на дневной, но с твоими мозгами ты влет до вечерних дорастешь… Понимаю, что конкурента ращу, но с твоим появлением здесь воздух чище становится. Несмотря на перегар… Как, подумаешь?
Глеб расхохотался, встал и, обойдя вокруг стола, обнял Рафика и тоже поцеловал его – прямо в колючую, покрытую седеющей щетиной щеку.
– Ну, татарин, ты даешь… С ума, что ли, спрыгнул? Я – и на выпуске… Я ж как-нибудь не выдержу, нажрусь, и получишь ты, дурак, то, о чем давно мечтал: пьяного в жопу комментатора аккурат в прямом эфире… Да и мирить вас, тутошних, постоянно – никаких нервов не хватит… Лучше уж в Чечню, там хоть все понятно: тут – спецназ, тут – ОМОН, там – моджахеды… И никаких истерик…
Рафик потрепал Глеба по плечу, шмыгнул носом и медленно выбрался из гостевого кресла.
– А ты все-таки подумай… Не мальчик уже по горам-то скакать, аки тур какой-нить…
– Аки кто? – Художник, наблюдавший за перепалкой старых приятелей безо всякого интереса – привык давно, – последним словом явно заинтересовался.
– Аки тур. – Рафик медленно, со вкусом затянулся и затушил окурок в уже почти полной пепельнице. – Козел есть такой. Горный. Типа тебя… Да, Глеб, тебя, кстати, дядя Федор разыскивал. Просил, как появишься – сразу к нему заглянуть. В коммерческую дирекцию.
И величественно направился в сторону выхода.
– Вот, – горестно вздохнул ему вслед Сашка, – всегда так. Бояре дерутся, а у холопов чубы трещат… Теперь еще и козлом назвали ни за что, ни про что… Разве ж это жизнь…
Даже со спины было заметно, что информационный босс довольно ухмыляется. Ну, а как же еще…
Хоть кого-то уел…
В дверях Рафик столкнулся с подтянутым, благоухающим дорогим одеколоном Шацких.
– Добрый день, Рафик Степанович. – Ваня был как всегда безукоризненно корректен. – Как здоровье?
– Да нормально. Пошел на… Вот, – пробурчало в ответ начальство и неторопливо удалилось по коридору.
Глеба уже просто корежило от смеха.
Знать бы ему, бедолаге, что будет дальше, силы бы экономил, конечно. Но в будущее, даже в самое ближайшее, как известно, заглянуть удается только избранным.
Глеб Ларин, военный обозреватель центрального телевидения, к таким, к сожалению, явно не относился.
После того, как начальство скрылось, Шацких буквально преобразился. Причем не в лучшую сторону.
Куда только делись вальяжность и аристократический лоск: к сейфу рванул обычный уличный алкаш с лихорадочно горящими сухими глазами. Руки его при этом заметно подрагивали.
